Читать книгу Тайна клуба Чикли - Наталья Алексеевна Шунина - Страница 2

Глава, львиная доля которой является литеральным воспроизведением Алисиного дневника, писанного ею в смятении и отчаянии, а потому изобилующего подчас резкими, но извинительными для данного случая, переходами с истории клуба и характеристики игры, лежащей в его основе, на личные чувства, воспоминания и глубоко-субъективные оценки, а также пожелания несуществующим свидетелям её мыслей.

На окраине Москвы в ветхом доме, занесённом в генеральный план по сносу устаревших зданий, где Алиса снимала комнату после того, как лишилась места в студенческом общежитии (в трёх остальных комнатах проживал малоизвестный, часто сменяющийся люд), в тот день стоял тяжёлый дух – что-то попало в вентиляционную трубу. Может, дохлая кошка, как прошлым летом. Алиса сидела за столом у распахнутого окна, из которого дуло не весенним холодом, и делала вид, что не замечает его. Нет, она даже радовалась в пылу отчаяния, когда промозглые порывы ветра обдавали её, сея что-то колючее, болезнетворное меж ребер, иссушали лицо, саднили уголки побледневших губ, схватывали, как чьи-нибудь жестокие руки, шею и ползли вниз, как будто каждый раз покушаясь на само дыхание её жизни. Может, это дыхание кому-то нужно? Может, есть в нём хоть какой-нибудь смысл?..

И в это окно, кажется, в любой момент мог залететь ангел смерти Азраил. Но он пока не залетал, а только стучал о стекло…Или по клавишам ноутбука? В любом случае, в комнате постоянно слышался стук «цук-цук-цук», и этот звук через нежное, детское «ц» – цветочек, цыпочка – её щадил, она немного утихомиривалась…Но чтобы утихомириться, надо было яростнее, ещё яростнее его издавать…И дрожать всем телом… «Цук-цук-цук» до изнеможения…до лёгкого забытья…Нет, дрожит она от холода! Срочно захлопнуть окно! Но не так сильно, без этого размаха! Нельзя, чтоб вылетело из трухлявой рамы стекло.

«Чем занимается наш клуб? – строчила Алиса, замёрзшие, тоненькие пальчики которой от холода не слушались и делали опечатки. – Точнее, нет, он не «наш», он Шоровский, от первой до последней маски! Кто не знает и там не бывал, масками он забит от пола до потолка, а главная маска принадлежит Шору, человеку-ледышке, гению дешифровки и, по-моему, гею. И дело не в моей ситуации! Он вообще никогда и никем не был замечен с женщинами, которые, между прочим, готовы бежать по его кивку. Боже, он красив! Ах да, только с Шон у Чоном на калужской даче! И я даже не хочу думать, сколько ему лет. Он, наверное, очень старый. Жуткий хрыч. Наверное, ему полтос.

Но я всё-таки хотела написать о камерном, а на деле эзотерическом клубе «Чикли», прикрывающемся наукой и принадлежностью его основателя к профессорствующему составу. Начну с физических примет. Клуб находится в достаточно мрачной трёхкомнатной квартире на втором этаже. Из дерева, кожи животных и людей, коры, травы, тряпок, костей, кажется, из всего «подручного» материала там висят человеческие, искажённые гневом или буйным весельем, лица, головы животных, стоят фигуры неизвестных мифологических существ. Это чисто профессиональное обилие масок и фигур на фоне тёмно-бардовых римских штор и синих, как полицейская фуражка, стен выглядит впечатляюще-ужасно.

Квартира, волею судьбы, расположена в тупике. В Сретенском тупике, там, где дом Миансаровой. Досталась она Шору от какой-то преставившейся родственницы.

Никогда не забуду своего первого впечатления от клуба. Я открыла дверь, а из коридора, освещённого рядком тусклых бра, на меня смотрели лица, лики, морды, таинственно преображённые сумраком, узостью и длиной коридора. Я вздрогнула. Среди масок стоял бледный, со своим длинным ртом, похожий лицом на маску, а телом – на атлета, мужчина. И его острый, авторитетный взгляд, такой повелевающий и строгий, читал меня насквозь. У меня появилось ощущение, что я стою голая. И не только физически, но и духовно. Точно дух мой разоблачился от пронзительности его взора и вспыхнул так, как никогда прежде. И засиял самым лучшим во мне, но одновременно и самым тёмным. И мне стало дико страшно, потому что уже на тот момент я слышала многое о клубе и те маски, и тот взгляд, кажется, подтверждали самое жуткое. Но я уже не могла отказаться, не могла вскрикнуть и убежать вниз по лестнице, так манко оказалось возбуждающее чувство опасности, риска, которое мгновенно эксплицировалось на стоящего напротив меня в сумраке коридора мужчину…

И если бы я только могла! О, я бы приблизилась к этому мужчине… Да, действительно демоническое живёт в этом клубе. И я уже даже не способна толково вспомнить начало, я вспоминаю выдуманное мной начало, то остроэротическое и будоражащее. С усилием я заставляю себя припоминать, что мы были одеты – что он стоял в элегантном костюме с иголочку, а я в никудышном вязаном платье, надеваемом мною из раза в раз с мыслью (которая может показаться многим чудаческой, а после моих предыдущих заявлений и вообще абсурдной), что непривлекательной мне будет легче сохранить свою девственность – однако мозг мне подсказывает, что мы были наги и объяты невиданной страстью.

После короткого приветствия, он проводил меня в комнату. В соседней уже было много людей. До меня доносились странные, подчас глубоко-философские, подчас нелепые, сказанные разными голосами, подранные, как лоскутья, реплики, которые складывались в образ загадочного, для меня рокового клуба. Определённого мира, в который ты входил, переступив порог квартиры в Сретенском тупике, и с которым ты не мог проститься даже под угрозой смерти…

Далее картина в комнате. Моё сознание снова навязчиво подсказывает мне эротическую сцену: будто он сел в серое с высокой спинкой кресло, посадил меня на свои колени, с какой-то только ему присущей холодно-жёсткой чувственностью погладил по волосам, но этого не было! Как сложно мне сейчас препарировать свою память, соединившуюся с творческой фантазией, и понять, что не было. Ничего не было.

Он сел в кресло, жестом мне предложил сесть на диван и попросил рассказать о себе. Что я о себе сказала и что могла бы сказать сейчас? О какие же глупости я рассказала тогда и какой сумбур вылился бы из меня сейчас, спроси он обо мне! Да сейчас я бы час говорила про чикли и о том, как они сделали мою жизнь невыносимой!

Далее он расспросил меня о том, что я жду от клуба, каким я вижу свою деятельность в нём, чем могу быть полезна. На последний вопрос, почувствовав волну возбуждения, я ответила, что могла бы стать его помощницей. Повисла недобрая и для меня унизительная пауза.

«В силу специфики своей деятельности, – нарушил он тишину, – я не нуждаюсь в помощниках. Однако мог бы вас изредка привлекать. В основном вижу вашу деятельность связанной с самоанализом, вашей задачей могло бы стать отслеживание состояний и изменений, возникающих в ходе игры, которые, несомненно, составляют наш интерес», – что-то подобное изрёк он.

Собственно, эта задача переросла в то, что теперь файл ворд – единственная для меня лазейка к структурированной мысли и пониманию самой себя. Порой у меня даже кружится голова от невозможности что-то осознать без него. Поэтому я и пишу трёхтысячнопервый опус на тему нашего клуба, Шора и игры. Все я их отправляю в утиль. Этот мой обличительный крик, если я не решусь на иное, ждёт та же участь…Та же участь! Участь перемалывания, рефлексирования и инвалидности в действии! О как бы я хотела! Как бы хотела! И я, правда, сейчас не знаю, решусь на это или нет, как раз в этом вопросе мне невозможно разобраться, я не могу в достаточной мере на нём сосредоточиться. Это очень страшный вопрос. Пока я его отложу.

А что касается теряющейся сосредоточенности, конечно, я грешу на специфику игры в чикли, которая самый твёрдый ум способна забельмовать, обхитрить и закружить. Легкое скатывание с катушек я как тихий свидетель не только своих состояний, но и чужих (мне об этой миссии объявил Шор через год членства) наблюдаю у всех. Просто у каждого свой исход.

Мы, точнее Его Могущество Шор, ещё не постигли аутентичный метод ведения игры. Мы, скорее, примеряемся к этой игре, которая должна приоткрыть нам игру мироздания. Собственно, игра мироздания – это утопическое выражение, прикрывающее истину и искажающее её. По сути речь идёт о деконструкции реальности, разложении любого индивида, любого предмета, явления на элементы этой поистине ледящей душу игры, в которой, кажется, есть только Одно, играющее в своё Множество, но отчаивающееся познать себя в этих конечных состояниях и представляющее собой вечный бег.

Небесные чикли – очень радикальное, а, по мнению Шора, безупречное, средство достичь полного расщепления эго и познать игровую природу собственного восприятия. Небесные чикли – это диалектика времён архаики, это принятие диаметрального в единстве, тут же уничтоженном диаметральным, это чистое мозговыносительство, имеющее стопроцентное алиби – возвышение духа, ибо последний и есть Всё, тот Бог, который тождественен Принципу. Страшному и окончательному принципу игры.

И было ли таким благовестием (именно так считает Шор, и все мы это знаем) обнаружение корейскими учеными, прибывшими покопаться снова с ичамами, развалин и руин тикутаки! И что их толкнуло в кишащие заразами чащи?.. Однако эти увенчанные славой открыватели не смогли ни на йоту продвинуться в расшифровке многообразной письменности тику, пока туда, несмотря на препоны, чинимые корейцами, не приехали русские и с ними Шор, который за несколько последующих лет дешифровал около десятка таблиц, медальонов и ещё сотню пергаментов разных периодов царства.

Надо сказать, почти одновременно с ним процесс дешифровки сдвинулся с мёртвой точки у Шон у Чона. Эти два Шэ, как ангелы апокалипсиса! Жутко вспоминать, как их заявления будоражили общественность и как мы, нынешние члены клуба, ловили в криво-зеркальном отражении СМИ их мысли. Не преувеличением будет сказать, что определённые слои общества, в особенности молодежь, до их тогда ещё осторожных предположений (беспощадно раздутых журналистами) подсевшая на игры, быстро заменила виртуальную реальность своих ПК галлюциногенной реальностью чиклей. А тайная деятельность клуба, толчком к основанию которого послужило заведомо очевидное непринятие академическим сообществом позиций Шора, обрастала слухами более, чем можно было ожидать.

И произошло нечто парадоксальное: клуб Чикли привёл к невозможности отделить игру от реальности. Мы уже не можем назвать игру игрой в её первоначальном значении, осознать условность предлагаемого ею контекста. Мы достигли цели – постигли игровую суть восприятия! Но что произошло дальше?! Теперь любая игровая условность становится для нас реальностью, а сама реальность безвозвратно тонет в игре, беспрерывной, удушливой, без возможности выхода. На самом деле, Небесные чикли – это не игра тикутаки, но её конец, ставший причиной гибели самой загадочной и, быть может, действительно великой цивилизации. Надо помнить чикли – это лифт в никуда. Человек не может не играть!

Именно потому, что не может – и Homo Ludens, которое мы, наравне с посланиями тикутаки, зазубриваем наизусть, стало настоящим пророчеством, которое предвосхитило появление ряда деятелей, направивших свой не ведающий злонамерения ум на философию игры – он так соблазняется этими чиклями. Человеку кажется, переступи он черту, и он окажется в райских чертогах вечно-мудрого осознания лёгкой, радующей душу игры, которая не наскучивает потому, что является как бы между прочим Игрой Мироздания и посему настроена на эдакое продуцирование бесконечного разнообразия форм, которые и будут занимать этот светлый играющий разум. О как далеки эти новички, неофиты игры от истины! И какой удачей станет, если они свернут с пути!

У обоих Шэ после расшифровки текстов тикутаки ум зашёл за разум: Шон у Чон разразился дивным количеством публикаций, стал звездой корейского телеэкрана и любимчиком журналистов, кормящих публику что ни на есть третьесортным сырьём; а Шор, видя, в каком свете предстал коллега, ушёл в подполье и ни одной живой академической душе не рассказывал о своих идеях, связанных с игрой. И если дешифровка – результат труда и профессионализма обоих Шэ, то обнаружение игры «Небесные чикли» – детище Шора.

В постройке гражданского назначения (судя по фотографиям из альбома, доступного членам клуба, эта постройка по форме напоминает храм Дуладео в Каджурахо; однако Шор убеждён, что тикутаки не практиковали фаллический культ и имели просвещённое отношение к половому вопросу, в чём же оно проявлялось, он не поясняет, равно как и многие другие волнующие членов клуба вопросы), стоящей чуть поодаль от храма, Шор обнаружил тайник с рукописями. Тайник, представлявший собой подвижную плиту, за которой находилась полка, был забит полуистлевшими пергаментами, в дальнейшем подтвердившими его ранние догадки о наличии в обществе какого-то необычного и не распространенного среди других народностей ритуала.

И как же у тикутаки всё возвышено! Как же всё сладко-певуче на их велеречивых устах! Но несмотря на велеречивость этого тумана, я воспроизведу то, что там писано, тем более одним из условий членства в клубе было зазубривание данного символа веры тику, и он у меня отлетает от зубов, даже когда я хотела бы раскрошить себе зубы в порошок, чтобы это не повторять:

«НЕБЕСНЫЕ ЧИКЛИ – То, [что] рассыпано всюду, как пыль/ [что] плавает около тебя и в тебе, как молекулы/ [что] составляет абсолютное единство с тобой и с Абсолютно Божественным/ [что] служит эфемерным невидимым мостом, по которому можно перейти к Божественному/ это торжество длящейся непрекращающейся аналогии/ подобия, найденного всюду и осознанного/ это душистый цветок, Душа мира, роскошествующая в своих подобиях/ в своём изысканнейшем, утончённом единстве/ это сам Принцип, [иначе] именующийся Богом, перед непознанным Именем [которого] склоняет покорнейше головы народ тикутаки».

Это «Пакибытие», по мнению многих исследователей, к числу которых, конечно, не относится Шор, исторически означало уничтожение теократического царства тику. Причина их резкого исчезновения вызывает много споров: кто-то предполагает, что они погибли в результате катаклизма, другие настаивают на истреблении их воинственными ичамами, третьи говорят о массовых самоубийствах, культивируемых жрецом позднего царства Но-коем. Последние ссылаются в своих аргументах на средневековый трактат каноника Черубино Пиппа из Павии, который якобы посвятил свой труд педантичному аннотированию зверств и дьявольских наваждений, коих становился изумлённым свидетелем. Проблема вся в том, что трактат, действительно числящийся в одном монастырском списке, а также упоминаемый путешественником XV века Шади ибн Мусой из Коканда, выразившим в связи с ним мягкое одобрение миссионерской географией прошлого, был утерян. По крайней мере, сколько члены клуба ни пытались его найти в библиотеках, архивах, фондах и у перекупщиков, занимающихся старой печатью и рукописью, у библиофилов и контрабандистов, всё оказывалось тщетно.

Конечно, мне важно, что стало причиной гибелью тику. В моём случае было бы странно считать историю – дряхлой клячей теории. История – это озеро, в которое мы смотрим, чтоб узреть своё отражение.

И как же глубоко проникла во всех нас поэтика чиклей! В сущности, симулякр, ведь она – плод творения наших русских учёных. Мы ведь даже не знаем языка тику. Сейчас мне вспоминается медальон из камня тёплого кремового оттенка, украшенный сапфиром и хранящийся сейчас в запасниках Института Востоковедения, фотографии и описание которого есть в нашем клубном альбоме. Надпись на нём гласит:

И пусть всё буйство света и теней, огня и дыма,

Цвета и тонов обрушится на тебя.

И пусть водоворотом они тебя закружат.

И будешь ты носиться, как призрак,

По бесконечному солнечно-лунному кругу, покуда не увидишь,

Что сам ты был колебанием этого цвета,

Этих светотеней.

И пусть только тогда, когда ты сам сосчитаешь и назовёшь все

«Небесные чикли», ты об этих словах вспомнишь.

И нижеследующий колофон: «Писано во славу Но-Коя, Великого жреца тикутаки». Автор неизвестен.

И члены клуба тоже носятся, как призраки, по кругу, но никто уже из них не воспринимает метафорическое становление «светотенью» как освобождение или преображение. Прочувствовав всё на своей шкуре, мы отягощены знанием, как проклятием. Воистину, и тику, и за ними мы, дерзнувшие превратить мир в игру, сами себя лишили того благословенного невежества, которое отпущено нам Богом.

По злой усмешке судьбы, теперь мы играем в самих себя. Эфемерные и огромные, как гигантские призрачные качели, подвешенные к небесам и раскачиваемые нездешними ветрами, чтобы окончательно не одуреть, не скатиться в бессмысленную пучину светотеней, к изначальному и бесконечному Одиночеству, мы втискиваем себя обратно в маленькие скорлупки наших экс-я, но отчаиваемся в этом…

Сейчас вот вспоминаю…Препарирую свою больную память и знакомлюсь с собой снова и снова. Я Алиса Алексеевна Щукина, мне 23 года, и родилась я в плодоносных пределах нашей России, там, где море рокочет, плещется, горы вздымаются, а фруктовые деревья кренятся к пышной земле и пахнут. И так могут пахнуть, наверное, только райские сады или сады детства, когда не было нужды заглядывать на кухню, потому что персики, инжир, фейхоа, черешня росли у тебя над головой, а всё самое интересное: чёрные клиновидные мидии, которые при раскрытии блестят на солнце перламутром, и рапаны, сидящие в раковинах и передвигающиеся на мускульной ноге – пряталось под водой, куда ты мог нырнуть, задержав на минуту дыхания. И сколько этих прекрасных минут в тёплой солёной воде с открытыми глазами и копной водорослей-волос!

Может, это изобилие, неудержимое разнообразие природы, красующейся своей многомерностью – подводным и надводными царствами, звездным куполом – и буйное колористическое движение закатов и рассветов голубых гор, чёрных гротов, сизых скал, думаю я сейчас, и зародило во мне сомнение в правдоподобности видимого, и, родись я не в Сочи, а где-нибудь в степи, я бы хваталась за каждый овеваемый бризом орешник и плясала при виде жёлтого склона нарциссов. Но я родилась там, где природа с вакхической расточительностью расплёскивает свои услаждающие душу, глаз и чрево блага. И я усомнилась. Ох, как бы прекрасно мне быть сейчас Алисой Щукиной и жить в своей молодости. Но я не умещаюсь там. И здесь большой вовсе не синоним великому и незаурядному – это синоним отсутствующему, аморфному, несчастному.

И ещё я думаю, что моя история с Шором, то есть та страсть, которая проснулась к нему и которая пока удерживает меня от заключительного шага, была рождена из того же сомнения. В нём, таком зрелом, умном, признанном учёном и, что немаловажно, окутанном таинственной славой со своим чиклианством, я, наверное, хотела обрести наставника, способного помочь мне разобраться в иллюзиях и страстях на пути простой девушки Алисы Щукиной. Как хочется верить, что у каждого члена нашего клуба есть ещё зацепка за эту реальность, как у меня», – дав выход этому потоку сознания, Алиса закрыла файл и опустила крышку ноутбука. Затем она снова включила компьютер и удалила файл. Крепче закрыла окно.

Алиса легла на кровать, сосчитала грязные пятна и струйки на стене; проверила несколько раз телефон и почту, снова легла, снова встала, налила себе на скорую руку чай (всё для чая и кофе она держала в комнате, так как не любила с кем-то сталкиваться на кухне), с ним легла в кровать. Потом проверила телефон ещё раз, заметив по пути к нему своё тощее отражение в зеркале, и она легла снова, чтоб измерить (ей вдруг это стало интересно), насколько у неё торчат бедренные кости – на полпальца или на палец? вышло, что на пол указательного пальца.

«И ведь у меня есть одна драгоценность, которую я зачем-то так долго берегу и которую сейчас и за драгоценность никто не считает. Для кого я себя берегу? Для Шора?.. Может быть, для начала, как бы для примерки, надо расстаться с этой драгоценностью?» – подумала Алиса и решила встать с постели ещё раз, чтоб посмотреть, имеется ли у неё в шкафу что-то, что соответствовало бы подобной цели. Потому как, чтобы с ней расстаться, распрощаться, надо было отбросить всю щепетильность и поступить с ней максимально жестоко, якобы это и не драгоценность. А посему вопрос решался сугубо относительно платья.