Читать книгу Из огня да в полымя… - Наталья Артюшевская - Страница 5

Земля была мокро-черной. Небо тоскливо давило темно-синими тучами. Казалось, еще немного опустись эта небесная глыба, соединись с измученной земелюшкой, и исчезнет все, начиная с горизонта. Еще утром от земли шел пар, собирался в клубы, окутывая заволжские степи густым туманом. Казалось, что земля была на последнем дыхании.

– Завтра снегом накроет, – глядя в окно произнесла Аксинья, – утро все решит.

К утру все было белым-бело. Все по очереди подбегали к окну, дивились белоснежной красоте и радовались. У Мишки с первым снегом, проснулась давно спящая душа. Он радовался снегу, как мальчишка. Что-то радостное проснулось вместе с ним этим утром. «Нютка! Вот оно обновление моей жизни!» – чувства переполняли Мишкино сердце. Сегодня он встречается с Нюткой.

Мать суетилась с блинами, Марья пошла корову доить, Тимофей ей помогал с уборкой у скотины, Мишка с радостью чистил снег на дворе.

Нютка не пришла. Он долго стоял на том же месте, ожидая ее вытоптал целую поляну вокруг той же березы, выкурил не одну сигарку. Подошел Панька, через которого он передавал Нютке свои просьбы о встрече.

– Платон приказал долго жить. Нютка там. Сегодня хоронят. Кладбище было одно на три деревни. И Михаил пошел.

Скорее не для того, чтобы проводить в последний путь Нюткиного отца. Ему нужна была Нютка. Протаптывая тропинку по первому снегу на кладбище, он понимал, что сегодня не тот день, чтобы поведать Нютке правду. Но он шел. Прошел свежевыкопанную, приготовленную для Платона могилу. Потом долго жал, когда появится деревенская процессия. Дошел до могилки отца. Расчистил руками снег, стряхнул его с перекладин дубового креста. Появилась лошадка, в санях которой лежал гроб с телом покойника, за ней шли сельчане. Среди них он разглядел одетую в дорогую шубу Нютку, которая под руку держала свою мать. Михаил, оставаясь у могилки отца, дождался окончания церемонии.

Народу было немного (лишь те, кто почитал Платона при жизни). Разместились в санях и двинулись к деревне. Нютка шла пешком за удаляющейся повозкой. Мишка, пробираясь среди домов и деревьев, догнал Анюту.

– Нюсь, я знаю, что тебе не до меня сейчас. Но, знай, мы с тобой не родня. Матушка моя обо всем поведала. Можно, я завтра приду к двору твоей матушки и все расскажу.

– Приходи, маманя в церкву уйдет, а я там буду. А сейчас уходи.

В душе Анюта обрадовалась этой новости, но пока мало верила ей. У Мишки появилась надежда вернуть Нютку.

Утром, наспех позавтракав, Мишка сказал матери: «Я к Мироедовым».

– Стоит ли, Миша?

– С изнова противиться будешь?

Мать промолчала. «Пусть, как хочет, так и поступит, чо его бестолку у себя держать?» – подумала Аксинья и отпустила сына с миром.

Дверь Михаилу открыла сама Нютка. В горницу ворвался белый клуб морозного воздуха. Мгновенно растворившись в тепле, он обозначил Михаила и стоявшую перед ним Анюту.

Она была необыкновенна красива, несмотря на черный платок, завязанный концами ниже затылка.

– Проходи, Миша. Сними тулуп-то. У нас тепло. Натопили пожарче для Глашки.

Услышав свое имя, на пороге из другой комнаты появилась белокурая девочка. Сделав несколько мелких детских шагов, она остановилась около Михаила. Улыбнулась и неуклюже убежала. «Годик с небольшим, раз еще бегать толком не умеет», – заметил Михаил.

– Ну, здравствуй, Анюта. Вот пришел рассказать тебе то, что сам теперь знаю.

– Здравствуй, Миша. Ты присядь, не стоя же нам разговоры говорить.

Михаил устроился по удобней на стуле. Разговор предстоял долгим.

Рассказав Нютке все, о чем поведала ему мать, он замолчал. Нютка тоже молчала, а в душе радовалась. Порадовалась она только тому, что они не брат с сестрой. Что теперь нечего бояться за Глашку. Что здоровью ребенка ничего грозит. Но, все-таки она не хотела думать о своем отце плохо.

– Миша, давай не будем об отце. Негоже покойников плохим поминать.

– Прости, Нюта, я не хотел обидеть тебя и осквернять память покойного. Просто время совпало. Хотелось, чтобы ты как можно раньше узнала правду. Расскажи, как живешь-то.

– Я знаю, к чему ты клонишь. Как бы я, Миша, не жила, Матвея не могу оставить. И с тобой тайком встречаться не буду.

В планы Анюты не входило рассказывать Михаилу, что Плата его ребенок. Да и после всех его рассказов о ее отце, это было бы не кстати. Но Михаил не собирался сдаваться.

– Нюта, не мы же виноваты, что нас так жестоко развели. Я люблю тебя. Как мне жить с этим дальше? Как мне жить без тебя?

– У меня ребенок. Матвей считает ее своей. – Нютка вдруг осеклась, и поняла, что совсем нечаянно вызвала подозрения у Михаила, и чуть не выдала тайну. Ни одна живая душа не знала, что Глаша – Мишин ребенок.

– Ты сказала: считает? Что ты сказала?

Мишку осенило… Это моя девочка…Да, такая же белокурая… Похожа ведь… Точно…

– Что ты сказала? Договаривай! – Мишка вскочил со стула и стал взад-перед ходить по комнате.

– Миш, ты все правильно понял… Не хотела я тебе говорить, да вырвалось как-то.

Мишка схватил в объятья Нютку и стал ее безудержно целовать: «Мои, мои девчушки, никому, никогда не отдам». Нютка тоже открыто предалась своим чувствам, которые держала взаперти после их давней, последней встречи.

Перед Михаилом не стоял вопрос: что теперь делать. Он готов был Нютку и дочку забрать к себе хоть сейчас. Но он понимал, что привести ее в дом к матери было бы неправильно. Не должен он ухудшать ее жилищные условия. Но и ждать он не мог. Не хотел он, что бы его дочка привыкала к чужому дяде.

У Анюты были свои причины. Ее не пугал быт Михаила, ее не пугало судачество односельчан. Она боялась предать Матвея.

Матвей, не за долго до смерти тестя, уехали с отцом в область. Анюта приняла эту поездку, как должное. С болезнью отца, ей было не до них. Она даже не заметила того, что отец и сын собирались основательно. Нютка продолжала жить у матери, зная, что ей никто не будет в этом препятствовать.

После ухода Михаила, в дверь постучал сосед Гаврила и сообщил Анюте, что их дом в Андреевке сгорел.

«Полыхал, что вся округа сбежалась, светло на всю деревню было. Боялись, что огонь разнесет и другие дома займутся», – с горечью в голосе заметил он.

У Нютки подкосились ноги. «Кто поджог их? Где Матвей с отцом? Вернулись ли»?

Гаврила, прочитав ее мысли, добавил: «Тел не нашли, видно дома никого не было».

А Матвей с отцом тем временем слушали стук колес поезда, который увозил их на запад.

– Вовремя, Матвеюшка. Для нас эта революция ничего хорошего не принесет. Я ничего этим большевикам не должен. А с домом Иван уже порешил, думаю. Я хорошо ему заплатил. А ты не горюй, женишься еще. И дом мы построим, и жизнь свою устроим. Только не в России.

Михаил по дороге домой, тоже услышал новость про пожар. Придя домой, он все рассказал матери и Тимофею, резко объявив им: «Забираю Нютку и Глашку сюда, а по весне дом своей семье строить начну».

Но в доме Мироедовых все решилось по-другому. Агафья уговорила Михаила жить в ее доме.

– Миша, вам тут просторнее будет. Да и Тимофей только женился. Не гоже мешать друг другу. Я, ведь против тебя никогда не шла. Не препятствовала Нютке с тобой встречаться. Не тяжело тебе будет. Прислуга есть.

– Я не против буду, только если прислугу распустим. Я сам справлюсь. Работы не боюсь. И дом отремонтирую и отстрою его хоть вширь, хоть ввысь. На том все и согласились. Кроме Фомы. Не хотел он уходить, да и некуда ему было податься.

Жили мирно. Агафья не командовала. Привыкшая она была – подчиняться мужскому полу. Мишка тоже не командовал ни тещей, ни женой. А уж про Глашку-то и речи нет. Отработав за день, игрался с ней, будто ровесники они были.

Фому считали членом семьи. Он был уже преклонного возраста, высок, неуклюж и немного медлителен. Но исполнял все просьбы Михаила. Зимой заготавливали лес на строительство дома и подсобных помещений.

К весне развернули стройку. Михаил решил расширить дом, поставить свою мельницу. «Негоже, каждый раз к брату в Быковку ездить зерно молоть, – думал Михаил, – да, и кое-какой доход семье будет от нее». Поэтому решил он с мельницы начать. В свое время Платон был жадным и запасливым. Да и Михаил много чего припас и для дома, и для мельницы. Поставили они с Фомой на пригорке за домом сруб-осьмерник из двадцати венцов тесаных дубовых бревен и к следующему помолу достроили ветряк.

Руки у Михаила были крепкими, росли из нужного места, что совсем немаловажно было при ведении большого хозяйства. Стали ездить к нему сельчане, возить зерно на помол, много он с них не брал, но дом к зиме расширил. А тут и Анюта разрешилась еще одной девочкой. Михаил настоял назвать ее в честь жены. Вот и стали ее все кликать Нюркой, чтобы не путаться. А через два года, когда молодая семья встала на ноги, правда уже не было в живых ни Агафьи, ни Фомы, родился Ванька. Ванька, в отличии от белокурых сестренок, был похож на мать.

В заволжские деревни пришли первые Советы. Первое время никого не трогали, но сельчане все чаще задавали Михаилу вопрос: «Михаил, ты кулак или за Советскую власть?» Он отнекивался от таких вопросов, продолжая укреплять свое хозяйство. Так продолжалось до 1930 года, пока районное руководство, получив приказ свыше, не занялось истреблением зажиточных крестьян. Мужики все чаще, особенно подвыпив, выговаривали Михаилу о его крепком хозяйстве.

Но деревенского мужика тоже знать надо. Многие из тех, кто еще сеял, ездили к Михаилу зерно молоть. Но были заодно и с бедняками. А бедняку все равно деваться некуда было, терять ему нечего было. Вот и ополчились все против середняка Михаила. Громить мельницу не ходили, красного петуха не запускали. Но обида и зависть не давала сельчанам покоя.

Председатель, получив указание из района, направился с мужиками к Михаилу.