Читать книгу Полтинник - Наталья Брашкина - Страница 3

Поэт, психолог, критик. Родилась в г. Онега, Архангельской области в 1980 г. Автор стихотворных сборников «Зимнее время» 2004, «Люди врут» 2015 и «Безответная сюита для телефона» 2019, а также книги эссе «Невероятное путешествие одной лирической героини» 2020, изданных в Архангельской области. Публиковалась в литературной газете «Графоман», в альманахе «Вель», в журнале «Двина», в сборниках критических статей «Михаил Жаравин крупным планом», «Почему Анчаров? Выпуск 6» и др. Финалист международного конкурса литературной критики на соискание премии «ЭХО» 2019, Вологда; член сообщества «Клуб Кресло Критика». Живёт в Вельске.

Терпение бумаги Наты Сучковой

Когда я садилась за стол,

Невинность листа блюдя,

Я знала – поэмы гор

Написаны для меня.

Истории всех измен,

Всех опытов и любовей

Написаны лишь затем,

Чтоб мне написать другое…

(отрывок из поэмы «Камень-рыба-облако». 1998)

Лирический субъект Наты Сучковой в новой книге стихов «Страна», изданной в Москве в 2020 году, решает проблему использования бумаги традиционным писательским способом, но работа, проделанная рукой поэта – слишком ответственная: «Бумага стерпит, но не терпит / рука, которой я пишу (…) поэт споткнётся, а прозаик не заметит, / поэт качнётся, а прозаик устоит. (…) бумага терпит, но тихонечко скулит» («Бумага стерпит, но не терпит…»).

Почему лирический субъект? А потому, что выражается автор не только от имени лирической героини или героя, а иногда от обоих сразу, использует говор всей станции «Е***я», которая где-то на «отворотке»; вещает от имени всего фабричного города Вологда, что на православно-колокольной реке Вологда, пишет в инстаграме на айфоне от имени не Пушкинского уже Питера, а Петербурга или «бывшего Ленинграда»; ворчит от имени страны, что называется то «Русью-рукавицей» дырявой, то «Русью зелёной», то «грустной» страной – «чугунной ванной»; выкрикивает от имени её «карманов» (Архангельска, Котласа, Воркуты, Харовска и др.); а также от имени планеты, вернее, «голубой маковки» наверху земного шара.

Уровень обобщения лирического посыла читателю настолько велик, объёмен и масштабен, что выдергивает читательское сознание из эгоистической микрооболочки его кругозора и вынуждает примкнуть к обобщающему авторскому макросознанию, дающему единый образ, который помогает читателю почувствовать себя, как частью этого посыла, так и адресатом.

Это решается благодаря тонкой двузначной метафоричности: «и разлетаются бабочки из-под гусениц / русские бабочки – не о чем беспокоиться…», и там же: «на вмятинах гусениц (…) он собирает крапивниц» (о танках). («Мальчику снится красивая летняя улица…»); или: «в стаде божьих коровок / затесался обычный телёнок…». («Отворотка на Волок…»); или эпитетами: «ненаглядные пособия», «монохромная страна» («За железными засовами что ни век – идёт война…»).

Стихи книги «Страна» как светло-синие «контурные карты», на которые внесены «прошлое и настоящее, страны, города и сёла» разноцветными карандашами: «красным, жёлтым и оранжевым, чёрным, серым и зелёным», причём страны – это разные облики одной и той же меняющейся страны. Нашей страны.

Одни стихи бьют в сердце, вызывают чувства радости и грусти, другие – заводят механизмы разума, порождают размышления, фантазии на тему, третьи – вызывают ностальгирование по советским временам, по искренности людской, честности родительской и правде детской, которые укрылись и дремали в каждом читателе до волшебства, происходящего во время чтения «Страны». Волшебство книги и в «троллейбусах в молоке», и в «облаках на полочке» в синем небе над берёзами, рябинами и осинами, которые теперь лишь «изображают лес» в России, потому что страна – другая: «Вот моя страна – флисовая кофта (…) грустная она, а другой не хочешь (…) сторона-страна, ничего такого. («Вот моя страна – флисовая кофта…»).

Стихи читаются быстро, даже легко, хотя они и не лёгкие как облака, описанные в них, – а из-за читательской солидарности с автором. Мы все живём в этой непонятной «стороне-стране», где-то на отворотке от нормальной жизни. Вот почему бумага автора «терпит, но тихонечко скулит», потому что на неё ложатся слова боли, сомнений и надежды, вплетённые в изящное вологодское кружево поэтического языка Наты Сучковой.

Мотивы рыцарства в лирике Михаила Жаравина

Написанное им действительно саднило, как рана,

это чувство, возникшее при первом столкновении,

оно потом никогда не проходило. И грустно, и горько, и неизбывно.

Галина Щекина.

Известно, что Михаил Жаравин испытал на своём сердце и поцелуи счастья, и тиски горя, отчаяния и душевной муки, рана от которых мироточит до сих пор в его произведениях. А почему? Потому что, автор, прожив нелёгкую, короткую жизнь, успел сотворить уникальные, актуальные на все времена произведения, в которых затрагиваются морально-этические вопросы философии, веры, высших духовных ценностей человечества, межличностных отношений и отношений человека и природы. Творчество писателя из маленькой деревни Вологодской области, составляющее теперь его наследие, любовно оберегается друзьями-соратниками по ЛитО все последние годы: писателями, родственниками, неравнодушными земляками, и изучается уже далеко за пределами области.

Воспитывает и учит – проза. Будоражит и восхищает – лирика, миссия которой и стала объектом данной работы, а рыцарские мотивы в ней – предметом поиска. Поэтому выдвинем предположение, что именно рыцарские мотивы подпитывают любовную лирику Михаила Жаравина. Тогда способом литературоведческого исследования изберём сравнительно-сопоставительный метод, вернее, его частичное применение, так как исследуемый объект принадлежит авторству одного конкретного человека, а сравниваемый состоит из нескольких образцов средневековой провансальской куртуазной поэзии, литературно-исторического явления двух столетий. Целью же работы является раскрытие читателям незатронутых ранее особенностей любовной лирики Михаила Жаравина, а именно, рыцарских мотивов.

Ранее в стихотворную мастерскую Жаравина заглядывали его современники, писатели, критики, учителя русского языка и литературы, чьи статьи и посвящения вошли в сборник «Сердечная рана», содержащий двадцать пять рассказов, три повести, сто девять стихотворений и письма. – Сборник, изданный уже после смерти автора в 1998 году усилиями писательницы Галины Щекиной.

Ирина Головина убедила, что «поэзия Жаравина очень личная, даже дневниковая. Герой максимально приближен к автору, вместе с ним страдает, мучительно размышляет о своём месте в жизни и литературе… Тоска по любимой, трагическое переживание распада семьи, сиротства детей при живом отце – сквозные темы лирики Михаила Жаравина» [1].

Нина Веселова объяснила возможные причины ненависти автора к несовершенным, с его точки зрения, стихам, черновики которых им уничтожались: «Вот и метался он, путался в любовях, пытаясь облегчить сердечную рану. Добрым-то людям казалось, что из неё хлещет обычная дурная кровь, а это была – литература, пропитанная кровью…». Сущность поэзии Михаила Жаравина и творчества в целом она усматривала в движении его души к свету: «Он давно уже смотрел не под ноги, как большинство вокруг него, а в небо, и верил втайне, что он «мог бы осветить потухшее пространство» [2].

Галина Щекина охарактеризовала его стихи так: «Они обжигали меня горячей жалостью, они беспокоили меня, а чем – я не могла понять… Однако от этого невозможно было отмахнуться». Галина Александровна принесла стихи Михаила Жаравина в редакцию газеты «Вологодский подшипник» с таким предисловием: «Путь к творчеству у каждого свой, а первая искра часто высекается из таланта страданием…» [3].

Сергей Фаустов в статье «Бросилось в глаза», посвящённой символам часто встречающимся в прозе поэта, отметил: «Я вот сейчас пишу о жаравинских стихах, потому что они потрясающим, поразительным образом высветляют (именно!) образ человека, которого уже нет» [4].

Поэт Валерий Архипов в стихотворении-посвящении Михаилу Жаравину констатировал бессмертие его творчества: «Ты всё-таки выжил в стихах и рассказах, / на снимках – / Для тех, кто любил, ты был друг, / для других – невидимка…» [5].

Возможно, лично знавшие Михаила Жаравина исследователи, переживая собственную утрату, старались рассказать читателю, указывая на видимые мотивы творчества, что это был за человек, какого масштаба писатель, и как сильно и искренне он страдал.

Но более ёмко охарактеризовали панораму особенностей лирики Жаравина исследователи спустя время.

Рассмотрим обнаруженные и основательно проработанные ими темы и мотивы, проанализировав более сорока статей сборника, изданного в 2019 году в Вологде и посвящённого 60-летию со дня рождения автора «Михаил Жаравин крупным планом». Убедившись, что до сих пор слово Жаравина «жжёт» сердца почитателей его таланта, перечислим следующие примеры находок.

Дмитрий Ермаков обобщил предпосылки для идейной сердцевины прозаических произведений: «И не за себя он страдал, и не о своей боли писал, но со своей личной болью за весь народ болел» [6], – подчёркивая преимущества прозы перед поэзией.

А Екатерина Смирнова представила образы природы, как вспомогательные, а в «выражении своих чувств через природу» [7] – выявила схожесть черт жаравинских пейзажей с чертами классической русской литературы.

Татьяна Жукова заострила внимание на теме трагического мироощущения поэта: «Вместе с Михаилом переживаешь его страдания, его болезни, его разлуку с любимым человеком, с любимым ребёнком» [8].

Ольга Коротина, рассмотрев жанры лирики, пришла к выводу: «Поэзия Михаила Жаравина имеет богатый и сложный состав»: гражданская, пейзажная, любовная, философская, значение которой – в «сердечной ране», как в диагнозе. «Будто убита в человеке какая-то часть его существа (вера? надежда?), и не живёт этот герой, а доживает, торопит свой конец» [9].

Анна Труфанова в статье «Лирика Михаила Жаравина. Моё прочтение» воссоздала портрет лирического героя – это: «человек огромного духовного и душевного богатства. Он может быть смешным, грустным, скрытным, замкнутым, но всегда искренним и глубоко чувствующим. А самое главное, он умеет любить, горячо, беззаветно. Пусть даже безответно». А. Труфанова, анализируя стихотворение «Животы сугробов похудели», близка к идее рыцарства в описании женского образа: «Автор рисует образ прекрасной девушки, которая не просто улыбается, а обжигает встречного своей улыбкой…» [10], но объясняет поведение героя властью над ним природных сил – «капелькой весеннего тепла».

Ольга Шопырева, сравнивая поэта и прозаика Жаравина, назвала поэзию «приземлённой»: «поэт часто опускается до бытовых, порою незначительных деталей, с упоением и почти документальной дотошностью описывает личную жизнь…». Характеризуя основную тему лирики, автор статьи указала на «конфликт между лирическим героем и его возлюбленной…», и на «конфликт героя с самим собой», а также объяснила причину творчества поэта: «печаль ему необходима, она играет для него роль вдохновения… Ни страх смерти, ни сладость любви, ни слава – ничто не может для многих авторов встать вровень с вдохновением» [11].

А Валерий Анохин в философском отклике на книгу «Сердечная рана» поразмышлял о жизни тела и души писателя: «Душа же устремилась к той, которая подобно русалке манит к себе. К призраку. К недосягаемой высоте…» [12], он тоже приблизился к нашей позиции, но завершил рассуждение гипотезой о желании писателя услышать «Божественное слово».

Анализ исследовательских работ, вошедших в сборник статей, показал, как глубоко были изучены прозаические и стихотворные произведения Михаила Жаравина. Но рыцарские мотивы в лирике исследователями так и не были обнаружены.

Мотивы рыцарства в лирике Михаила Жаравина.

Не отрицая предположения, суждения и умозаключения вышеупомянутых авторов, и не оспаривая их – докажем, что рыцарские мотивы в лирике Михаила Жаравина имеют место. И открыто или тайно подпитывают тему любви.

Первое стихотворение в сборнике «Сердечная рана» (С. 298) [13] настраивает нас на нужный регистр восприятия:

Дождёмся снега – он закроет раны,

Земля и души родственны вполне.

Мы чем-то наполняемся извне,

Когда перед собою цели ставим,

Когда летим по Млечному пути

К своей звезде далёкой, но прекрасной,

Когда идём тропинкою опасной,

Ещё не зная, что там, впереди.

Это стихотворение – как девиз, как напутствие самому себе и таким же как он – лирический герой Жаравина. Он отважен, отправляясь ли в путь «тропинкою опасной», или к своей прекрасной «звезде» – он полон надежд и вовсе не наивен. Как воин перед очередным боем с судьбой, с вечностью – он верит в порыв и достаточность собственных сил перед житейскими препятствиями на пути. Он ищет любовь, силуэт которой постоянно мерцает то в прошлом, то в будущем, но это – недосягаемая мечта, как звезда, прекрасная и далёкая, к которой хочется приблизиться. Отсюда и мощность в стремлении постичь любовь и пережить её заново.

Рассмотрим, как любовь к женщине движет лирическим героем, готовым на всё ради неё. Отсюда и аналогии между одной из основных тем лирики нашего современника и идеей рыцарства средневековой поэзии о подвигах придворных, воспевающих возвышенные чувства к даме как к Мадонне. Идея эта воплощается в воссоединении черт Богоматери и земной, живой женщины в едином образе Прекрасной Дамы. Поэтому, чтобы чётче представлять, с чем именно сравнивается любовная лирика Жаравина, укажем характерную черту куртуазной поэзии – это преклонение героя перед образом Дамы сердца в песнях и балладах трубадуров, ради взгляда или прикосновения которой, рыцарь готов был умереть, за любовь которой безропотно мог пожертвовать своей жизнью. Как, например, в песне Саркамона (С. 98) [14], странствующего рыцаря и автора семи куртуазных кансон (лирических песен), в одной из которых «Ненастью наступил черёд…» – есть такие строки:

…Затмила мне весь женский род

Та, что в душе моей царит.

При ней и слово с уст нейдет,

Меня смущенье цепенит,

А без нее на сердце мгла.

Безумец я, ни дать ни взять!..

А в лирике нашего современника атрибуты жертвенности ради любви также весомы: «Я значение слова свожу до нуля, / Мне гораздо важнее глаза или руки…» (С. 323) [13].

В рассматриваемом нами контексте образ жаравинской «Прекрасной Дамы» – это образ земной женщины, подарившей когда-то свою любовь лирическому герою, исчерпавшуюся по объективным причинам. Это образ женщины, которую он иногда обожествляет, поскольку испытывает к ней сильнейшее чувство, множащееся то из-за разлуки с ней, то от случайных и кратких встреч. Образ её присутствует в нескольких стихотворениях, но на расстоянии от героя, например, в следующих строках:

…Но где-то из-за рамы смотришь Ты

На этот дождь и думаешь, наверно

(…)

И значит. Ты из дома не уйдёшь.

А я иду к Тебе бы… но не знаю,

Где Ты живёшь… (С. 312) [13]

Или:

Пройдёшь – и мне становится теплей,

Но домик твой окутывает тайна —

Забор из шелестящих тополей.

Знать, тополя мне надобно спилить,

Чтоб на себя вниманье обратить! (С. 310) [13]

Описание возвышенных чувств к женщине редки, но проникновенны. И поэт порой использует самоуничижительные интонации в монологах лирического героя. Словно он пытается подчеркнуть разность между ними. Например:

Я без цветов, помят, небрит и пьян.

Не обижайтесь, я такой честнее… (С. 299) [13]

Или:

…Я дошёл бы пешком до Стамбула,

а может, Каира,

Только б встретилась та, без которой

нельзя не пропасть. (С. 304) [13]

А также в стихотворении «Я носил бы тебя на руках…» (С. 299) [13]:

Я носил бы тебя на руках…

Мне на это хватило бы силы,

На руках и до самой могилы…

Представляется, что лирический герой – недостоин своей Дамы или находится в активном поиске таковой. А, возможно, отвергнут, брошен, изгнан…

Схожее чувство испытывает герой Гильема Девятого, автора «покаянной песни» «Желаньем петь я вдохновен…» (С. 102) [14], о вынужденном походе феодала с юга Франции на чужбину, которая начинается так:

Желаньем петь я вдохновен

О том, как горем я согбен:

Не к милым доннам в Лимузен —

В изгнанье мне пора уйти!..

В стихотворении Жаравина «Портрет семейный убрала в комод…» повествуется о женщине, которая готовится к свиданиям, отправив ребёнка к бывшему мужу: «…Подвинула на середину стол, / Поставила свечу, вино, закуску…» (С. 315) [13]. Автор описывает нескольких приходящих к ней в гости, предполагая, что жизнь у неё несчастливая.

А в поэзии трубадуров есть «Безымянные песни», близкие к фольклорным песням о несчастливом замужестве. Например, это песня о жене, уставшей от мужа и мечтающей о возлюбленном, с которым она ждёт встречи – «Я хороша, а жизнь моя уныла…»:

Я хороша, а жизнь моя уныла.

Мне муж не мил, его любовь постыла.

В любви дружка – одна моя отрада… (С. 94) [14]

В стихотворении Жаравина «Сказать все прямо…» повествуется о встрече влюблённых, одна из которых – несвободна и пожелала вернуться к мужу:

…И мы вдвоём с тобой в зелёном поле,

Как два щенка, промокшие насквозь

(…)

Истосковалась, прежним извелась.

Я чувствовал, что старое дороже!.. (С. 314) [13]

А в «Безымянных песнях» трубадуров о возлюбленных, дорожащих каждой минутой, перед неминуемым возвращением Дамы к мужу:

Боярышник листвой в саду поник,

Где донна с другом ловят каждый миг:

Вот-вот рожка раздастся первый клик!

Увы, рассвет, ты слишком поспешил… (С. 88) [14]

В стихотворении Жаравина, посвящённом О. Смирновой («Быть первой у тебя – как это мило»), звучит мотив невозможности воссоединения с любимым: «Быть первой у тебя – как это мило, / Тем более, когда сама любила. / Неравенство – оно моя беда…». (С. 340) [13]

Эти слова перекликаются со словами песни трубадуров «Глядя на зелень лугов…», которая повествует о «разъятом» любовью сердце:

…Мукой любви я объята.

Скорбь за мечту мою плата,

Удел мой таков

(…)

Сердце любовью разъято…

Если доныне дружка

Донна еще не любила,

То не страдала пока… (С. 90) [14]

Образ лирического героя, мучимого страстью к недосягаемому идеалу женщины присутствует в следующих стихотворениях и т. п.: «Не говори мне, брат, о ней…»

…Не торопи искать другую.

Когда коню заменят сбрую,

Он может в кровь стереться в ней.

Да кто же станет мне родней… (С. 317) [13];

«Я был готов помчаться за тобой»

…Но я стоял оглохший и немой.

И кувыркалась раненою птицей,

Наперекор попытке разозлиться —

Моя любовь вдогонку за тобой… (С. 321) [13];

Или в стихотворении «Я болею тобой…»

…Я умею грустить незаметно,

Горячо беззаветно любить…

Даже если люблю безответно.

А иначе не стоило б жить. (С. 325) [13].

Таким образом, даже при поверхностном текстовом сравнении некоторых образцов лирики Михаила Жаравина и песен средневековых трубадуров обнаруживаются общие черты темы любви. Это и сходства в постановке проблемы – невозможность гармоничного воссоединения с любимой; и последовательность в описании переживаний лирического героя (героини) по этому поводу; и схожий драматический рисунок несчастливой судьбы героя с большой вероятностью печального исхода. Поэтому в заключение остаётся лишь подтвердить, что мотив рыцарства питает любовную лирику Михаила Жаравина, так как он универсален и бессмертен (примеры его влияния можно отыскать в поэзии большинства мировых классиков).

И хоть истоки возвышенной, платонической любви к женщине находятся в душевном благородстве любого лирика, куртуазный мотив Жаравина разрастается и укрепляется посредством выражения душевных страданий автора в кризисных семейных обстоятельствах, отражённых в автобиографичных стихах через образы отчаяния и откровения лирического героя. Этот мотив подкрепляется невозможностью обретения полной взаимности героя с возлюбленной, и даже отказом от неё ради неё самой, ради её покоя и благополучия. Как и в стихах провансальских трубадуров о возлюбленных, разлучённых классовым неравенством.

Рыцарские мотивы в литературе – вечны. Они навевают мечты, внушают надежды, дарят силы, и поднимают образ Прекрасной Дамы на небывалую высоту обожания.

Лирический герой Михаила Жаравина не бьётся на турнирах, не погибает ради чести Дамы, но он жертвует собой по-другому. Он делает всё, чтобы его возлюбленная была счастлива, даже ценой его несчастья. Мотив жертвенности в поэзии Михаила Жаравина является одним из основных. Благодаря этому нашего современника можно считать вневременным поэтом. А чем это объясняется, если не силой мужской любви, возведённой в превосходную степень? – Силой и талантом автора, преклоняющегося перед образом женщины, как ради совершенствования черт лирического героя-страдальца, так и ради динамики поэтического мастерства.

Сегодня всё поставлено на карту…

Позвольте мне уйти, сказав «люблю»!

Не буду портить вам Восьмое марта! (С. 299) [13]

Список литературы:

– Головина, И. В поисках своей звезды // Сердечная рана: О Михаиле Жаравине – Вологда, 1998. – С. 370—378.

– Веселова, Н. Неразделённое // Сердечная рана: О Михаиле Жаравине – Вологда, 1998. – С. 365—370.

– Щекина, Г. Печальный перекрёсток // Сердечная рана: О Михаиле Жаравине – Вологда, 1998. – С. 381—405.

– Фаустов, С. Бросилось в глаза // Сердечная рана: О Михаиле Жаравине – Вологда, 1998. – С. 405—408.

– Архипов, В. «Мы падали вместе…» // Сердечная рана: Посвящения – Вологда, 1998. – С. 413.

– Ермаков, Д. Сжатое время Михаила Жаравина /Д. Ермаков // Михаил Жаравин крупным планом: сб. статей. – Вологда, 2019. – С. 49—58.

– Смирнова, Е. Пейзаж в произведениях Жаравина / Е. Смирнова // Михаил Жаравин крупным планом: сб. статей. – Вологда, 2019. – С. 129—140. (список дан в сокращении).