Читать книгу Найти, чтобы потерять - Наталья Костина - Страница 12

– Я хочу есть! – сказала она.

Он взглянул на нее и в который раз удивился ее ненасытности: она всегда хотела либо есть, либо совокупляться, но именно это качество и притягивало его в ней больше всего. Ее неуемная жадность во всем. И еще – ее жестокость. Потому что он и сам был жестоким. И также алкал всего и сразу. Он хотел много. Очень много! Женщин, славы, денег, власти… Но для того чтобы иметь все и утолить свои неуемные желания, ему совсем не обязательно было идти на войну. Был и другой путь. И на этом пути он тоже мог и убивать, и насиловать, и грабить… он мог делать все, что хотел. Потому что время ему благоприятствовало. Это было время желаний – утоленных желаний. И он мог взять что хотел и дать ей, что хотела она – женщина, появившаяся из ниоткуда. Женщина с нежным именем Роза. С лицом ангела и волосами цвета червонного золота.

Он пропустил прядь между пальцами, и она выгнулась, застонав от невыносимого, жгучего желания, и задрала платье, бесстыдно раскинув ноги.

– Иди ко мне! – приказала она.

– Так ты хочешь есть или… – Он употребил слово, которое более пристало говорить не вельможе и кардиналу, а простолюдину где-нибудь в кабаке, но это завело ее еще больше. Роза зарычала и впилась в него ногтями, опрокидывая на себя.

– Возьми меня, ты, ублюдок! – крикнула она.

Шлюха… какая же она все-таки была бесстыжая шлюха! В отличие от него – бывшего отнюдь не ублюдком и бастардом, но имевшего имя – почтенное имя! – и могущего назвать всех своих предков до восьмого колена! Она же была никто, более того, опасно было то, что он ничего о ней не знал, – ничего, кроме плохого! Но от этого его еще больше тянуло к этому телу, к этому лицу, к ее становящемуся хриплым от страсти голосу…

– Ты поедешь со мной в Рим? – спросил он, когда она насытилась и им, и ягнячьими ребрышками. Ребрышки, поданные им раньше, уже остыли, но Роза, похоже, остывала куда медленнее, чем жареное мясо: она снова и снова бросала на него многозначительные взгляды, медленно, напоказ облизывая жирные пальцы.

– Зачем тебе ехать в Рим? – спросила она. – Разве нам плохо здесь?

Да, она была всего лишь женщиной – той, что не видела дальше собственного носа, – женщиной, которых до нее у него было великое множество и наверняка будет еще больше после, но… Он и сам не понимал, почему его так влекло к ней!

– Я беременна, – вдруг сказала она. – Беременна от тебя!

Он отвернулся, долго смотрел через узкое окно на обмелевшую от летнего зноя реку, на курчавые заплатки виноградников на склонах, на белых овец, выбирающих остатки сгоревшей на солнце травы: они не знали, которая из них завтра окажется зажаренной и съеденной, – и в этом было их овечье счастье. Он долго смотрел и так же долго молчал. До него у нее были и другие мужчины… много мужчин. Возможно, не столько, сколько у него самого побывало женщин, но все же она жила тем, что отдавала свое тело тому, кто за него платил. Хорошо платил. Но он заплатил за него больше! Поэтому эта рыжеволосая шлюха сейчас с ним, кардиналом Родриго Борджиа! Да, их время – это время желаний и шлюх, которые спят с кем попало, а потом утверждают, что забеременели! У него уже было трое детей от трех разных женщин, и он признал себя их отцом… Три паскудные шлюхи, которые отдались ему, потому что он их захотел! Возможно, и эта рыжая благополучно родит и он даст ребенку свое имя – а потом избавится от нее. Зачем ему эта уже увядающая роза?

Он обернулся и понял, что она в свои немыслимые двадцать семь, когда женщины обычно уже не рожают, а лишь с завистью смотрят вслед тем, которые ослепительно молоды, юны и уже поэтому пробуждают желание ими обладать… в двадцать семь женщины могут нянчить собственных внуков, но она, эта Роза, бедра которой выглядят так, будто их не познали десятки или даже сотни мужчин, только лишь расцветает! Странная, непонятная, неразговорчивая, распутная, притягательная, высокомерная, лживая, корыстолюбивая, мерзкая сука! Чем она его взяла? Возможно, тем, что она просто его отражение?! Сука, ведьма!

– Это не мой ребенок, – грубо сказал он и скрестил руки на груди.

Она лишь засмеялась и вытерла пальцы о скатерть.

– Прикажи подать вина! – сказала она. – Теперь я хочу пить! И да, я поеду с тобой в Рим! Ты хочешь стать новым папой! – Она продолжала смеяться. – Ты – папой?! Ты – развратник, богохульник, убийца, гордец, мужеложец…

Он так резко толкнул ее обратно на постель, что она, мгновенно замолчав, лишь широко раскрыла глаза. Теперь он уже не ласкал ее – он насиловал ее, как пьяную подзаборную девку, как безродную кабацкую подавальщицу, как поденщицу с грязными ногами… Он оставлял страшные синие пятна от пальцев на ее мраморной коже – на ее теле, ало отсвечивающем на сосках, мочках, кончиках пальцев… Наконец он устал. Не насытился ею, потому что, оказывается, ею невозможно было насытиться! Он просто устал, выдохся, потому что эта ведьма выпила, высосала его до конца, до самого дна, опустошила его, но при этом явно хотела и жаждала еще и еще!

– Вина! – гаркнул он, приоткрыв дверь из своих покоев. – Эй, кто там! Вина, сладостей, фруктов!

Она полусидела, опершись о резной столбик кровати. На губах ее, вспухших, искусанных им почти в кровь, блуждала блаженная полуулыбка. И она все, все угадала! И что бы она еще сказала, не заткни он ей рот?! Но было довольно и того, что он услышал: развратник, богохульник, убийца, гордец, мужеложец… Все правда! И он гордился всем… всем, кроме последнего… но именно этому, тщательно скрываемому и спрятанному так глубоко, что не видит никто – никто, кроме нее, потому что от нее, оказывается, он ничего не может спрятать! Она читает его, как эти мнимые святоши читают свое писание. И этой некрасивой правде он будет обязан тем, что станет папой после своего родного дяди Альфонсо ди Борджиа! Который брал его, родного племянника, так же, как он сейчас – свою Розу! Женщину, носящую его ребенка! Или же это все-таки не его ребенок? А… какая разница! Вещи и люди – суть одни названия! Его дядя стал папой, потому что называл себя праведником. И он станет папой не потому, что праведник – о нет! – он тоже попросту назовет себя им! И еще потому, что умен, хитер и беспринципен… Он политик и обманщик, убийца и гордец, а это как раз то, что нужно! И ему уже тридцать семь. Время стать кем-нибудь, кроме как наследником древнего рода, развратником и богохульником! И если он не может стать королем, пусть будет папой. Высокая честь… много власти, денег, почета!..

Он внезапно вспомнил, как его дядя, папа Каликст III, призвал всех владетелей поддержать поход в защиту Гроба Господня, – и не откликнулся ни один государь! Да, они сочли себя выше папы! – и тем самым выше Бога! Ни один из этих проклятых развратников и богохульников, кровосмесителей и лжецов не пошел в поход против неверных турок! Потому что все они еще и трусы к тому же! Да, но он сам? Почему он не сел на коня? Не захотел кормить вшей, терпеть лишения, пить грязную воду, питаться крысами и тухлой кониной, блевать от морской болезни, пересекая море на скрипучей, пропускающей воду посудине, воняющей плесенью и прогорклыми сухарями?

Он предпочел остаться здесь, и пить вино, и спать с Розой на гладких льняных простынях, а не в обнимку с лошадью на камнях какой-нибудь пустыни! Он не трус – просто он уже заплатил! Заплатил за все! И еще потому, что он действительно не верит в их Бога… странного Бога, время которого вышло или, наоборот, еще не настало? Бога, который дал себя распять, – ну не глупец ли?! Вместо того чтобы жить, найти себе подходящую женщину и входить в нее каждую ночь и каждый день, а потом смотреть, как круглится у нее живот, потому что там, внутри, продолжение всего… мир, в котором ты останешься, когда умрешь! И будешь не в раю или в аду – есть ли они на самом деле или их просто выдумали те же, кто придумал и чистилище, – а там, где в самый раз быть для тех, кто не пошел в поход, но прислал денег: нате, воняйте и покрывайтесь язвами от тухлого мяса сами, мы же попросту откупились! А вы идите на турок, вы – те, кто верит в раскрашенные статуи в церквах, кто целует ноги деревянных мадонн!

Он-то всегда предпочитал живых женщин, эту жизнь – ту, что здесь и сейчас, – жизни загробной… И он все-таки будет папой! Потому что иначе невозможно; кто-то должен заплатить ему за все… за то, что его ласкали мужские руки родного дяди; за его прикушенный язык, за содранную в кровь кожу на ладонях, когда его собственные ногти впились в нее… Сладострастный старик уже сделал его кардиналом – он взглянул на перстень с красным отполированным камнем, внутри которого сияла звезда… его звезда! Он стал кардиналом, а его брат Педро – начальником над папскими войсками. «Интересно, – вдруг подумал он, – а с Педро наш дорогой любящий дядя сделал то же самое, что и со мной? О, дядя нас просто обожает!» Он горько усмехнулся. Дядюшка Алонсо с обвислыми собачьими щеками, со слюнявыми родственными поцелуями, с вечно мокрым ртом, с нежными объятиями, скорее похожими на ощупывания… Дядюшка, папа Каликст III, замаливающий старые грехи, когда уже не в состоянии наделать новых! А он сам еще может… он может зачинать детей и брюхатить баб! И для того, чтобы не бояться ада или десяти тысяч лет пребывания в чистилище, ему не нужно отправлять чужих детей умирать по дороге в Константинополь! Подыхать от дизентерии, кровавого поноса, укусов чумных крыс, болотной лихорадки, дневных отравленных стрел врагов и ночных кинжалов завистников или обиженных соратников, которых ты, напившись, ненароком оскорбил! Рассказав, например, какие они глупцы или мужеложцы! И они приходят и подкарауливают тебя, когда ты, пьяный и сонный, вылезаешь из своей палатки в темноту отлить… в зловонную темноту, где оглушительный запах аммиака сразу же бьет тебе в лицо, словно оплеуха, после которой дуэль уже неизбежна. Вокруг болото и смрад, малярия и нечистоты от сотен палаток и тысяч людей, испражняющихся тут же, прямо у временных жилищ… А где им еще испражняться? Всем этим идиотам, которые жаждут умереть во имя того, кто умер полторы тысячи лет назад? А также где испражняться их слугам, оруженосцам и всем обозным шлюхам, которым все равно кого ублажать и каким способом, лишь бы им платили звонкой монетой! И когда тебя убивают, ты падаешь лицом прямо в кучу чужого дерьма… Кровь и дерьмо – вот что остается от человека! Вот что останется от его дядюшки! У которого нет детей, потому что его семя изливалось не в женское лоно! А от него, Родриго, останутся дети, и они будут такими же умными, как и он сам! Они достигнут высот… Они не пойдут умирать за веру, потому что, как и он сам, ни во что не будут верить!

– Если у тебя родится сын, я назову его Чезаре, – сказал он, отщипывая ягоду от принесенного винограда.

– А если это будет девочка?

На что годятся девочки! Их выдают замуж в двенадцать лет, и они рожают еще девочек, а если повезет, то и мальчиков, и к двадцати пяти уже становятся старухами. Ему тридцать семь – только тридцать семь, – и впереди у него еще много времени! Хватит на все: и чтобы иметь сыновей, которым он передаст свое имя, и чтобы стать папой. Убить бы дядю Альфонсо прямо сейчас… Незаметно надавить на выступ рядом с камнем, передавая дяде чашу с вином. А потом сидеть рядом и смотреть, как старик начнет задыхаться, синеть, хватать ртом с багровым, распухшим языком воздух и как он наконец поймет…

– А если девочка? – вновь спросила она.

– Назовешь ее сама, как тебе захочется! – Он усмехнулся, вновь раскусывая виноградину и наслаждаясь ее вкусом и ароматом. У него уже есть одна дочь, Изабелла. Имя как виноград… черный виноград. Но на что годятся девочки? На что годится и она сама, эта Роза? После родов она наверняка потеряет привлекательность, во всяком случае для него. Кожа у нее будет дряблой, груди обвиснут, а бедра утратят упругость и станут рыхлыми, как переспелые груши. Сразу после родов, когда он заберет у нее своего мальчишку и отдаст ребенка кормилице, он отошлет эту отцветшую простолюдинку из Рима обратно в провинцию… она ему будет уже не нужна.

Родриго Борджиа был бы весьма удивлен, если бы кто-то поведал ему прямо сейчас, что Роза Ваноцци проведет рядом с ним долгие пятнадцать лет – в качестве официальной наложницы – и ее положение будет гораздо более влиятельным, чем если бы она стала его женой. Жениться на ней он все равно не смог бы, потому что и в самом деле станет Папой Римским Александром Шестым, а папы не женятся. Но он будет любить всех четверых детей, рожденных им и Розой… Троих мальчиков и одну девочку. Девочку, которую он, вопреки всему – и даже здравому рассудку, – будет любить больше всех.