Читать книгу Петра - Наталья Минина-Magnalia - Страница 9

– Эй, вы тут что все оглохли? – еле держаcь на ногах, в кухню кубарем ввалился Олег. Дрожащей рукой он нервно тряс пустой бутылкой шампанского горлышком вниз.

– Ни капли игристого вина. Ты что ого-огогл-оглохла, чёрт тебя подери!

Со всей силы он бросил бутылку в стену, где стояла прислуга. Осколки разлетелись по всей кухне. Я от испуга только и успела, что зажать обе ладоши в кулачки и заслонить ими голову. Меня почти не задело. Несколько царапин на локтях. Когда Олег ушёл кричать в зал, я открыла глаза и увидела, что белоснежный фартук Маши весь в крови. Ей осколками порвало щёку. Не понимая, что делать, я подбежала к ней и начала плакать, уткнувшись в её тёплый живот. Она оттолкнула меня и побежала в ванную за ватой.

– Мне нужно продезинфицировать рану. И где же в этом доме спирт, – ходя из угла в угол с бинтом в руке, повторяла она.

Состояние шока и необходимость как можно быстрее появиться перед хозяином в новом переднике с бутылкой шампанского, раздирали душу молодой девушки. Судорожно рыща по ящикам, она, наконец нашла пластырь и йод. Ей было то всего двадцать три года. Прехорошенькое личико. Коренастенькая, но аккуратненькая и очень услужливая. Она работала у нас несколько месяцев, но уже хорошо изучила характер каждого из нас. Так же чётко она уяснила, кто в доме хозяин, а кто так… живёт «между прочим», просто по случайности. Как я.

– Мари, – снова голос отчима.

– Иду, господин. Уже несу, – дрожащими руками она поставила бутылку шампанского на лёд рядом с клубникой и неслышно закрыла за собой дверь.

У нас в доме почти всё делалось вполголоса. Повышать голос могли только они: Олег и Аннабель. Всем же остальным было заказано даже в мыслях громко выражать то, что внутри. Нам даже громко думать было запрещено. Порой мне казалось, что я научилась раньше бесшумно плакать, чем говорить. Не дай Бог потревожить Аннабель, или того гляди хуже, раздразнить отчима. С детства я получала тумаки только за то, что иногда во сне плакала, когда болел зубик или поднимался жар. Оказывается, няни должны были не только следить за тем, чтобы я спала, но и за тем, чтобы я спала спокойно, не издавая ни звука, который мог бы помешать чуткому сну Аннабель. Любой шорох, доносившийся из соседних комнат или из сада, приводил её в бешенство. А отчим начинал носиться по дому. Громко ругаясь нецензурной бранью, он кричал, что Аннабель совершенно нельзя нервничать, иначе это повлияет на связки и сорвётся концерт, в который вложены баснословные деньги. Это не мешало ему время от времени бурно выражать своё недовольство женой и выговаривать ей довольно обидные вещи. Всё в дома было предсказуемо расписано по событиям. На каждое событие соответствующая реплика, соответствующее выражение лица и соответствующее молчание.

– Да кто ты такая есть? Подумай. Дура деревенская, которую я создал вот этими руками, – и он начинал трясти мать за плечи, пока она не падала без чувств на ковёр.

Нежнейшее создание – моя мать. Она быстро выходила из себя, от этого быстро сдувалась, как шарик. Ей нельзя было возразить, это расценивалось, как предательство, которое она принимала так близко к сердцу, что начинала демонстративно рыдать, тем самым сажая свои связки, что в свою очередь раздражало отчима. И так по кругу. Всем домашним было известно, что он вкладывает в мать миллионные суммы и дабы не обанкротиться, ему приходилось замолкать. За ее прямой спиной он делал все, что заблагорассудится, главное, что мать этого не видела или не хотела замечать.

– Хватит рыдать! – ходя взад-вперёд руки в брюки, раздраженно бурчал Оле-Оле. – Ну стерва, если посадишь голос, мне будет легче тебя придушить, чем получить страховку.

Да, голос матери был застрахован. Несколько таких застрахованных случаев было. Олег тогда все ноги обошёл, судился, ругался, ночи не спал, а суды выигрывал. Дошло до того, что ни одна страховая компания не хотела иметь с ними дело. Кому охота выплачивать компенсации по несколько миллионов рублей в год.

– Господин, ваше шампанское, – несмелым голоском, Маша поставила на стол поднос, боясь поднять глаза. Ей не хотелось смотреть на хозяина. Но он не спешил отпускать ее.

– Ну что? Что такое? Сильно задело? – похлопав несколько раз по спинке дивана, он подозвал её к себе, как собачонку.

– Нет, господин. Болит немного, но скоро пройдёт, – она сидела ровно, как натянутая струна, а внутри была так напряжена, что казалось еще минута и пружины выпрыгнут из обмякшего тела.

– Да расслабься ты, – резким движением он откинул её назад, чтобы она сидела, облокотившись о спинку дивана.

– Ваша пепельница совсем полная. Её нужно почистить, – она хотела было встать, но он жадно схватил её за руку и оставил сидеть рядом с собой.

– Сидеть! Кому сказано. Разве я тебя отпускал, глупая? – вцепившись в её колено сказал он и громко цыкнул.

Его рука медленно скользнула выше, вторая уже грубо массировала пышную грудь, которая от частого дыхания девушки то и дело поднималась.

– Вот так и дыши. Грудь наливается, как мне нравится. Да, мне очень нравится, крошка, и ты знаешь об этом, – выпалил он и раздвинул её ноги так, что ей от стыда хотелось провалиться сквозь землю. Это было видно по её смущённому лицу.

Ловким движением он сорвал с неё нижнее белье и положил себе в карман.

– Ну расслабься ты. Давай пошалим немного, ну самую малость. Ты такая аппетитная, – он уже не понимал, что говорит.

Пьяные глаза возбуждённого мужчины видели сейчас только одно. Крепко сжимаяягодицы молоденькой девушки, он жадно причмокивал, а его голова между её ножек то и дело поднималась и опускалась.

– Ты хоть и глупая, но вкусная, – рухнув на диван, сказал он. – Давай за работу, – дотянувшись, он шлёпнул ее по влажному животику, взял за волосы и потащил в свою сторону. Потом снова завалился обмякшим мешком на диван и расстегнул ширинку.

– Я хочу удовольствия. Детка, постарайся для любимого хозяина. Если зайдет Аннабель, сразу убирайся из комнаты, я все решу сам. Ну давай-давай, чего ты ждешь?

Что оставалось делать беззащитному созданию, оказавшемуся в лапах богатого дикаря. Да что там дикаря, настоящего чудовища. Всё, что он вытворял с девушками, здесь на моих глазах, я рассказывать не буду. Я устала. Устала носить эту боль в себе. С детских лет и до недавних пор я наблюдала эти жуткие сцены, в каждой из которой отчим себя проявлял, как зверь, которому было чуждо что-то человеческое. Мать знала о его оргиях, но даже не пыталась что-то исправить. Главное, что со временем Оле-Оле избавил её от необходимости принимать участие в его вакханалии. Наверное, за это она была ему очень благодарна.

Я часто слышала, как Маша плакала у себя в комнате. Но могла ли я что-то для неё сделать? Едва. Думаю, она ненавидела меня. Сложно представить, как всё, связанное с ним должно было быть ей ненавистным. Уйти она не могла. Отчим составлял контракт с персоналом так, что в случае ухода по собственному желанию, ему выплачивалась астрономическая сумма, если быть точнее, зарплата за год вперед работы в нашем доме. Для прислуги цифра поистине неподъемная, а для него самоутверждение за счет слабого и ощущение безграничного всемогущества и анархии. Как-то он сказал нам за столом, что всегда мечтал быть политиком. Перечисляя выдуманные воспалённым сознанием законы, которые бы он ввёл в стране, он становился красным, как варёный рак и очень нервным. Упаси Боже от Нерона или Коммода номер два, вдохновителя анархии современности. Говорил он сбиваясь. В уголках губ собиралась такая белая слизь, липко тянущаяся и ужасно мерзкая. Для меня он и был той самой слизью. Это не человек, не зверь, не создание, а именно слизь, которую хочешь обойти, а сделать это, живя под одной крышей, никак не получается. Он как родинка прирос к нам. Ко мне и к матери. История его появления в нашей жизни долгая, но обещаю, я расскажу вам.