Читать книгу Мы жили не таясь. Воспоминания - Наталья Молчанова - Страница 3

Мама… так много хочется рассказать о ней, и не только на основе детских воспоминаний, а гораздо больше – как представляется мне мама и ее жизнь сейчас, когда я сама давно уже бабушка. В детстве мы многое не замечаем, а с годами начинаем видеть и понимать больше и глубже.

Мы с мамой в Селищах, 1956 год

Оглядываясь в прошлое, я не могу вспомнить ни одного случая, когда бы мама дома просто сидела и ничего не делала. Она вставала утром раньше всех и уходила спать позже всех, все время была занята каким-то делом. Я не помню, чтобы в детские годы мы когда-нибудь разговаривали с ней «по душам», обнимались. У меня и в мыслях не было отвлекать маму своими вопросами и проблемами, потому что она всегда была чем-то озабочена, и я понимала, что забот у нее, действительно, «выше крыши». Но при этом у меня почему-то всегда было ощущение, что моя мама – самая лучшая, самая добрая.

Наша семья жила очень скромно, и я видела, что мамы моих подружек одеваются богаче, носят какие-то украшения, красятся1. Некоторые из них внешне были красивы. Но моя мама – даже без всяких украшений (у нее и обручального кольца никогда не было), без модной и красивой одежды – все равно самая хорошая! Сколько я помню, она всегда обо всех заботилась и при этом излучала доброту, никогда не жаловалась, не роптала, что тяжело.

Судьба ей выпала трудная. Она была старшая дочь в семье, еще сестра Лида и два брата – Антон и Миша (инвалид с рождения – глухонемой с нарушением координации). Её мама, моя бабушка, никогда нигде не работала, домохозяйка. Её отец, мой дедушка, был учителем, а затем и директором школы, хотя высшего образования не имел.

Когда началась Великая Отечественная война, маме было 16 лет, она успела закончить только 9 классов, но дедушка, будучи директором школы, выписал ей аттестат об окончании 10-летки. Уже в первые дни войны Слуцк бомбили, а затем и оккупировали фашисты, поэтому единственным спасением для семьи коммуниста, как решил дедушка, было поспешное бегство на восток. Оставили почти все имущество, бросили в телегу самое необходимое, запрягли лошадь и… в путь. Младшие дети на телеге, а родители и мама – пешком… сотни километров… под бомбежками. Едва успели в Могилеве до прихода немцев погрузиться в последний эшелон, идущий на восток.

Так оказались в пос. Старо-Александровка Бузулукского района Оренбургской области. И началась у мамы трудовая деятельность. Помню, мама говорила, что она в детстве хотела быть врачом, но жизнь распорядилась иначе. В свои 17 лет мама стала учить детей и в дальнейшем посвятила себя этой профессии. В 1944 году экстерном, за три месяца, сдала экзамены в педучилище и получила право работать в школе.

И это было все ее образование! Я до сих пор удивляюсь и восхищаюсь! Мама была такой грамотной, такой умной, мудрой! Уже после возвращения в Белоруссию после освобождения в 1944 году, она немного (года два) поработала в Слуцком райкоме комсомола. Ей приходилось ездить по деревням и селам района и создавать там комсомольские ячейки, если были хотя бы три человека комсомольского возраста. Там же, в райкоме мама в 1946 году повстречала папу. Через год они поженились, мама ушла из райкома, устроилась в школу и 43 года проработала учителем начальных классов.

Правильно говорят, что образование и интеллект – разные вещи. Наличие высшего образования еще ничего не говорит о человеке, и судьба мамы это подтверждает. Она была прекрасным учителем, не зря ей было присвоено звание Заслуженный учитель БССР! Награждена Орденом Трудового Красного Знамени. У нас в доме всегда было много печатных изданий для самообразования, я помню газеты «Учительская», «Настаунiцкая» (на белорусском языке), журналы «Самообразование», «Начальная школа» и др. Мама постоянно училась сама и помогала молодым учителям, ведь она была зав. методкабинетом для учителей начальных классов города и района (без оплаты – общественная работа). Как я всегда гордилась ею!

Моя мама – Зинаида Антоновна Никольская (Баханович)

Мне трудно представить, как она все успевала. Ведь что такое учитель малолеток – каждый день две стопки тетрадей для проверки (а классы были по 40 детей!), каждый день составление планов уроков. Плюс еще общественная работа! Сначала председателем месткома профсоюза, потом 11 лет секретарем парторганизации школы.

Конечно, я была рада, когда мама стала привлекать меня в помощь. Примерно с 5-го класса я уже проверяла тетради маминых учеников и ставила оценки. Сначала мама проверяла сама одну тетрадь и давала мне для образца, а остальную пачку проверяла уже я. Но вскоре она начала доверять мне проверку без этого.

Я также помогала готовить наглядные пособия для уроков арифметики: рисовала зверушек, грибочки, всякие разные картинки для счета. Придумывала что-нибудь интересное, например, однажды нарисовала на сене несколько цыплят, а потом под ними сделала прорези, туда вставила нарисованные и вырезанные яйца из двух половинок, чтобы они закрыли цыплят. На уроке цыплята «появлялись из яиц» на глазах изумленных детишек. И они считали, сколько было яиц, сколько вылупилось цыплят и сколько осталось яиц.

Кроме того, я оформляла календари природы по сезонам (осень, зима, весна), где детки отмечали погоду каждый день: ясно, пасмурно, дождь, снег и пр. Я довольно часто приходила к маме в класс, видела, как они восхищались моими картинками («а правда это вы нарисовали?» – так и говорили «на вы»! ) Мне это так нравилось!

А еще раньше, когда мы только переехали в Слуцк, и я не ходила в садик, родители часто брали меня с собой на работу, потому что бабушка постоянно жаловалась на недомогание – то одно болит, то другое. Меня не всегда оставляли с ней, если к тому же старшие братья были в школе в первую смену.

Я любила ходить с мамой в школу. Она усаживала меня за последнюю парту, давала бумагу, карандаши – «рисуй и никого не отвлекай, сиди тихо». А мне было так интересно, кто что делает на уроке, интересно было слушать как мама-учительница рассказывает что-то. Удивительно, но я ни разу не слышала, чтобы она повысила голос в классе, накричала на кого-то. А по окончании урока ученики, как правило, «облепляли» маму со всех сторон и засыпали вопросами. По их горящим глазам видно было, что они любят свою учительницу. Я до сих пор помню фамилии многих маминых учеников: Неделько, Хаустович, Германович, Мазаник, Леневич и др.

Очень трудно было маме работать, когда у нее был класс полностью из воспитанников детского дома – 43 человека. Как она с ними справлялась?! Детки трудные. Переживала очень – это я хорошо помню, и жалела этих детей. Часто оставалась после уроков с отстающими, чтобы еще раз рассказать, объяснить и подтянуть успеваемость, чтобы не оставлять на второй год (а был такой ученик у нее в 4 классе – из детдомовских, который по возрасту должен был учиться в 6-ом). Сколько сил, времени и нервов мама отдавала школе, детям, учительскому коллективу!

А дома – семья, хозяйство, больная бабушка. Домашних дел невпроворот, и все, в основном, на маме. Вставала «ни свет-ни заря», растапливала в кухне плиту-голландку, зажигала керогаз… готовила завтрак и обед (каждый день!), варила в чугунках еду для поросят.

Конечно, она со всем управлялась, как могла. Сама шила себе, мне и бабушке летние платьица, если удавалось купить ситчик. Шила ночные сорочки из фланели и халатики из бумазеи. Специально училась в Слуцке на курсах кройки и шитья. Тогда же родители купили ножную швейную машину Оршанского завода (до революции заводом владел немец Зингер). Помню было мне лет 10… Мама сшила мне новое ситцевое платьице – простенькое, без рукавчиков. Надела я его в первый раз, пошла гулять на улицу и… порвала. Мама меня не ругала, зашила дырку, только сказала: «Так и будешь носить, другого не сошью».

«Мама сшила мне новое ситцевое платьице – простенькое, без рукавчиков».

Про колготки в 50-60-е годы никто еще не знал. Я носила хлопчатобумажные чулки, и чтобы они не сползали, мама шила мне-дошкольнице «лифчики» – типа топика до пояса с застежкой на пуговицы на спине. По низу «лифчика» пришивались 4 широкие резинки: две спереди и две сзади. Снизу резинок прикреплялись специальные зажимы, за которые цепляли чулки. Зажимы постоянно отстегивались, чулки сползали… это было мучение. В школьном возрасте «лифчиков» у меня не было, чулки держались прямо на ноге широкими резинками, сшитыми кольцом.

Серьезные вещи для работы или «на выход», как говорила мама, она боялась шить, не считала себя умелой портнихой, боялась испортить ткань, доставшуюся с большим трудом. Поэтому приходилось просить «профессиональную» портниху – бабушку одного из маминых учеников. Она шила на заказ. Правда, «профессионализма» там было мало, она частенько портила вещь, потом исправляла. И в ее нарядах я чувствовала себя скованно, неудобно. Но… делать нечего – выбора не было. Чтобы купить вещь в магазине, нужны были деньги, а их всегда не хватало. Мама получала сначала 55 рублей, потом 70, папа чуть больше, бабушкина иждивенческая пенсия 32 рубля вся уходила на лекарства.

Бюджетом семьи управляла мама. Как ей удавалось сводить концы с концами?! Иногда мы все вместе обсуждали, кому что нужно в первую очередь. Конечно, приходилось часто брать деньги в долг у знакомых, потом возвращать… снова брать… Все мое детство прошло с ощущением нехватки денег. Я видела, как трудно приходится маме, и никогда ничего не просила. Хорошо помню, что первые наручные часики Минского объединения «Луч» мне купили в 9 классе – на день рождения.

Мамочка… сколько у нее было терпения и выдержки! Представляю, что она пережила, когда 6-летний Славка, обидевшись на папу, пешком ушел из Селищ в Слуцк! 10 километров по оживленному шоссе! И дошел, нашли его у тети Лиды в Слуцке. По рассказам знаю, что мама тогда прижала его к себе «живой сынок!» и ни слова упрека. Да и папе ничего не сказала… другая, может быть, отругала бы, что обещал взять сына с собой, а сам уехал один. Но она ничего не сказала, видела, что папа сам испугался и переживает, а значит, усвоил урок и впредь так не сделает.

Был, правда, один случай, когда я видела маму рассерженной и «воинственной». Не помню, сколько мне было лет. Я спала на раскладушке посреди маленькой комнатки, где, кроме меня, на «полуторной» железной кровати спали братья, а на второй, односпальной – бабушка. Однажды братья что-то не поделили, видимо, «бесячились», и на меня, спящую, упала толстая книга. С испугу я так заорала, что мама прибежала из кухни с мокрым полотенцем, вся дрожит, глаза навыкате… Наверно, она что-то кричала, но я помню только, что она с этим полотенцем «гонялась» за братьями по обеим комнатам. После этого мою раскладушку убрали, и я стала спать в зале на неразложенном диване (раскладывать его просто было некуда из-за тесноты).

Уже став взрослой, я поняла, какой мудрой была моя мамочка, как умела она правильно строить отношения с людьми. У папы характер был сильно надломлен войной, здоровье подорвано. Мама заботилась о нем, поддерживала. Часто отправляла в санатории, ущемляя материально и себя, и всех нас. Мы никогда не слышали от нее ни одного плохого слова о папе, ни одной жалобы на него, хотя повод для этого можно было найти. Наоборот, она всегда превозносила его в наших глазах. «Папа у вас очень умный и педагог от бога!» – повторяла она.

Каждый раз, когда готовила какой-нибудь доклад на партсобрание, она советовалась с папой и обязательно говорила, что его советы очень ценные. «Я бы сама так не додумалась написать! Как хорошо ты мне подсказал!»

У мамы было большое любящее сердце. Она согревала своим теплом не только нас – детей и папу. Она заботилась о младших сестре и братьях. После смерти дедушки в 1952 году только благодаря маме тетя Лида смогла получить высшее образование, дядя Антон поступил учиться в Высшее военно-морское училище имени Дзержинского в Ленинграде. Мама добилась места для брата Миши в Слуцком Доме инвалидов, потому что в нашей маленькой квартирке на 2-й Трудовой улице было очень тесно. Миша каждую неделю приходил к нам покушать домашней еды, что-то «рассказывал» о своей жизни – мы научились понимать его звуки! Все мои детские годы, которые я помню, мама безропотно ухаживала за вечно болеющей бабушкой…

Она была мамой всем, кто находился рядом.