Читать книгу Мы жили не таясь. Воспоминания - Наталья Молчанова - Страница 4

***

Папа в моем представлении всегда обладал безусловным авторитетом. С ранних лет и до самой его смерти я обращалась к нему на «вы». Братья – нет, а я – только так. Пока мы жили в Селищах, папа бывал дома не часто: то в санатории лечился, то на экзаменационные сессии ездил (учился заочно), то по району «колесил» как зав. отделом культуры. В моей памяти с тех лет сохранился образ: высокий красавец… подтянутый, легкий, подвижный, веселый… пышные волосы зачесаны назад и точно посреди лба – круглая, выпуклая отметина (не знаю, что это было, потом она исчезла сама). Папа носил брюки-галифе, которые заправлялись в сапоги. Зимой у него были белые бурки с коричневыми полосками и каракулевая черная шапка-ушанка. Ездил папа на «Газике», сам за рулем. Когда собирался опять уезжать, мы обычно просили прокатиться с ним до околицы. Это была такая радость для нас!

Папино водительское удостоверение

С переездом в Слуцк папа стал работать в редакции районной газеты «Шлях Iльiча». Я иногда бегала к нему на работу. Однажды он показал мне типографию, где в огромных, но невысоких, деревянных ящиках с ячейками лежали шрифты. Их использовали для набора текстов вручную. Руки женщины, которая выполняла эту работу, были черные (кажется, эта специальность называлась линотипист). Это меня так поразило – «как же она их отмоет!» Сильно пахло типографской краской. Так что мне совсем не понравилось в типографии. А в кабинете папа все время был занят, я скучала, но не решалась его беспокоить – у него такая важная работа: зав. отделом пропаганды и агитации!

По разговорам дома я понимала, что папа не всегда находит общий язык с начальством и некоторыми коллегами. Да, он был «неуживчив», неудобен, но… справедлив. Помню, к нам иногда приезжали какие-то люди, жили у нас несколько дней, куда-то ходили с папой. Потом оказывалось, что все они – бывшие партизаны, воевали вместе. Папа сам разыскивал их в разных уголках Советского Союза. Приезжала тетя Дуся из Волгограда, которая была связной в отряде. Приезжал дядя Вася Адерихо, Коняев (не помню имя) из Сызрани и еще какой-то дядя из Канска. Всем им (и многим другим) папа, как оказалось, очень сильно помогал. Его свидетельства и ходатайства помогли им получить документы участников партизанского движения – ветеранов ВОВ. Папа помогал и простым людям, которые обращались в редакцию со своими бедами и проблемами. Так что друзей и хороших знакомых у него было очень много.

Особенно хорошо я запомнила семью Фурсовых из Одессы. С дядей Костей папа прошел всю войну: вместе выходили из окружения от Киева, вместе каким-то чудом добрались до Слуцка, ушли в партизанский отряд и сражались до самого освобождения Беларуси. Летом 1962 года мы (все трое детей) с папой ездили к Фурсовым в Одессу. В письме маме 08.08.1962 папа писал: «Столько много впечатлений, что ни в каком письме не опишешь. Скажу откровенно: меня с детьми Костя встретил как родной, лучше родного – брат. И он, и Наденька при встрече со мной даже поцеловались. Как-то очень трогательно и близко была эта встреча. В первый день отдохнули, а затем два дня в море. Очень детям понравилось»2

Фурсовы жили в собственном доме. Свой сад. Помню веранду и деревянный арочный коридор, весь увитый виноградом. Только виноград еще не поспел тогда, кислый был. Но зато недалеко от Фурсовых жил еще один партизанский друг – дядя Коля Саенко, а у него было много абрикосов. Он нам сказал: «Ешьте, сколько хотите!» Вот мы отъелись тогда абрикосами! Хозяева сушили их на пологой крыше дома (или сарая – не помню точно). Мы залезали на эту крышу, лопали абрикосы, а потом разбивали абрикосовые косточки, чтобы полакомиться «орешками».

Дядя Коля Саенко, тетя Надя и дядя Костя Фурсовы

Помню, как мы ходили по Одессе, все было для нас новым, ведь до этой поездки никто из нас, детей, нигде, кроме Слуцка, не был. Помню широкий бульвар с роскошными каштанами посередине (там мы ели мороженое на скамейке), панорамный кинотеатр… мы смотрели там какое-то кино. Я запомнила, что экран там был овальный, почти по всему периметру зала. И мотоциклы ехали как будто вокруг нас – так громко! А еще потемкинская лестница… широкая и оооочень длинная. Наверно, не все могли спускаться по ней, поэтому с одной стороны была сделана канатно-рельсовая дорога. По ней курсировали небольшие вагончики. Но мы, конечно, прошлись ногами.

От дома Фурсовых до черноморских пляжей было далековато, надо было ехать, поэтому мы бывали там всего несколько раз, помню Лузановку и Черноморку. Причем, на Лузановку мы плыли даже на катере – столько впечатлений! А пляж мне не понравился – берег каменистый и на мелководье у берега тоже булыжники.

Да, еще по дороге в Одессу со мной в поезде было приключение. Ехали в плацкарте. Папа играл в шахматы с попутчиком, а я лежала на верхней полке и наблюдала, свесив голову. От нечего делать теребила папины волосы одной рукой. Вдруг поезд резко дернулся, и я свалилась с полки прямо на шахматную доску! Все, конечно, испугались, подняли меня… а в боку торчит шахматная фигура – «офицер». Папа в свойственной ему манере дошел до начальника поезда! Нашли врача, обработали мне ранку… обошлось! Главное – ребра целы остались!

Каждое лето папа ездил в лес за грибами и ягодами. Мы, дети, всегда ездили с ним. Когда собирались за черникой и голубикой (белорусы называют эту ягоду «буяки»), мама тоже была с нами. А за грибами мы ее не брали – много надо ходить. Местные леса папа знал, как свои пять пальцев, знал и грибные места. В Верхутино их было особенно много. Ехали туда на дизеле (поезд такой), зато грибов привозили по 3—4 корзины! Дома чистили грибы тоже сами, и при этом вспоминали, кто какой гриб нашел, считали, у кого больше боровиков. А когда отправлялись в деревню Старево, где когда-то в детстве жила мама, мы останавливались у каких-то дальних родственников. Ночевали на сеновале и рано утром, еще до рассвета шли в лес. Ходили много… иногда натыкаемся на глубокую канаву, а папа говорит: «Здесь у нас была землянка в войну». Водил нас по партизанским тропам и всегда что-нибудь рассказывал. Он был великолепным рассказчиком!

Потом делали привал. Папа ложился на землю возле сосны, снимал обувь и, подняв ноги, упирался ими в дерево. «Так ноги быстрее отдохнут! Снимайте тоже и ложитесь». Очень нравилось нам перекусывать в лесу! Брали с собой хлеб, сало, отварные яйца, огурцы… Иногда папа разжигал небольшой костер, потом выстругивал из веток вилочки на два рожка, и мы жарили на костре хлеб и сало… вкуснотища!!!

Поскольку я была самой маленькой, папа помогал мне собирать грибы, чтобы моя корзинка не выглядела полупустой по сравнению с братьями. Но делал это так мудро и умело, что никому не было обидно. Я боялась далеко отходить от папы и частенько слышала: «Наташка, иди сюда… смотри (а там боровик!). Ищи вокруг, грибы семейками растут! А вон еще…» или «Кто-то здесь уже ходил… ничего – наши грибы нам достанутся!» Оптимист он был, несмотря на все тяжелые военные испытания и потери…

В 42-ом году фашисты расстреляли отца, в 43-ем заживо сожгли в землянке сестру, в 44-ом – перед самым освобождением Белоруссии – расстреляли мать… Папа рассказывал, что дважды приставлял пистолет к виску – хотел свести счеты с жизнью, но… выдержал, не сдался!

Закончились боевые действия в Белоруссии, вышел из леса в немецкой форме с оружием (чуть свои не убили!) – семьи нет, дома нет… Из-за ранений не взяли в действующую армию. В спине возле легкого остался осколок, правая рука повреждена взорвавшейся миной. Врач хотел ампутировать кисть, но отрядный фельдшер Василий Пепенин спас руку, хотя пальцы уже никогда не сгибались и не выпрямлялись полностью.

В 1948 году осколок в спине напомнил о себе, воспалился, врачи обнаружили гнойный плеврит. Мама говорила, что папа тогда был на грани смерти. Спасли уколы пенициллина, который был в огромном дефиците. Маме удалось достать его через своего дядю Ивана Герасимовича Бахановича. Только получив пенициллин, Слуцкий хирург согласился сделать операцию, выломал два ребра и откачал гной. Можно сказать, это было папино второе рождение, заново учился ходить… Сила духа у него была необыкновенная!

Помню его слова: «Трудности закаляют человека! Пусть тяжело, а ты не поддавайся! Упорство и труд всё перетрут!» Приходилось соответствовать… с папой не поспоришь, он всегда прав.

По учебе мне не доводилось обращаться к папе, я больше Сашку просила, если что-то не понимала. Да и это было не часто, старалась сама. Хорошо запомнила, как папа помогал Саше решить задачку.

– Читай условие! (читает)

– Понятно? Еще раз читай! Вдумчиво читай! (и так раз пять)

Наконец, Саша радостно восклицает: «А-а-а, понял!» и быстро решает сам. Он потом и мне говорил, что главное – понять смысл задачи.

Воспитывая нас, папа никогда сильно не ругался и, тем более, не бил никого. Во всяком случае, я такого не помню. Но… однажды я порезала журналы «Огонек», там были фотографии артистов. Этих журналов у нас были подшивки за многие годы. Папа увидел, что я их «раскурочила» и… грозно так:

– Наташка! Иди сюда! Твоя работа?

Стою перед ним, глаза в пол – «Моя…»

У папы в руках широкий солдатский кожаный ремень, глаза буравят меня насквозь аж мурашки по спине.

– Ты видишь это? Ты знаешь, что это такое?

Глаза уже на мокром месте, хлюпаю носом, киваю головой.

– Еще раз увижу – почувствуешь на себе!

Но до этого никогда не доходило ни со мной, ни с братьями.

Иногда зимними вечерами, когда родители управлялись со всеми своими делами и были сделаны уроки (конечно, это случалось редко), мы всей семьей садились за большим круглым столом и играли в домино. Я была пятой-лишней, поэтому сидела у папы на коленях и «помогала» ему.

В новой квартире, когда братья уже учились в вузах Ленинграда, требования ко мне повысились. Стоило присесть на диван перед телевизором, папа сразу: «Чего ты сидишь без дела? Неужели не видишь, что пыль кругом? Почему тебе надо напоминать об этом? Вырастешь неряхой – кто тебя замуж возьмет?» Теперь-то я понимаю, что он хотел мне добра и по-своему любил, а тогда… тогда мне было обидно. Потом забылось, ведь я всегда понимала, что папа делал для меня, для всех нас – все, что мог и как мог.

Все-таки он был очень добрый, хотя и строгий. А уж когда выпьет рюмочку – добрее его нет, «хоть к ране прикладывай», как говорила мама. Меня всегда удивляло, когда папе иногда приходилось где-то выпить, он шел домой абсолютно прямо и уверенно (мы жили на втором этаже и всегда видели в кухонное окно, кто идет и как идет). Но стоило папе перешагнуть порог… «Мамка, я выпил!» – и все… срабатывала кнопка «выкл.». И тогда мама, подставив плечо, буквально тащила папу к дивану, укладывала его, уже успевшего уснуть на ходу. Через мгновение в квартире раздавался характерный храп… Нет, папа не злоупотреблял алкоголем никогда. Но по субботам, приняв ванну, он любил за ужином принять стопочку. И при этом всегда напоминал: «Как говорил Александр Васильевич (Суворов) – после бани штаны продай, но выпей!» Помню, мне очень нравилось состояние папы «во хмелю», он действительно становился веселее и добрее. В компании гостей, а их в нашем доме было много, он очень любил петь. Особенно ему нравились «Подмосковные вечера» и белорусская «Ой, рэчанька-рэчанька…»