Читать книгу Последний июль декабря - Наталья Нечаева - Страница 8

Туман. Невского полотна не видно. Плотные клочья грязной ваты ерзают меж гранита, как космы туч на небе в пасмурный день. Что под ними – вода ли, бездна ли, проход ли в иные миры – не понять. Плеска воды не слышно. Туман. Не только в воздухе. Растопырился в ушах мокрыми заглушками, вытеснил звуки.

Английская набережная щерится из желтогубого рта тремя розоватыми больными зубами домов. Ни серо-голубого особнячка с лепными наличниками, ни желто-зеленого дворца с белоснежным жабо колоннады, ни шоколадно-кремового щеголя с тонким перепояском балконов не видно вовсе: заглотил ненасытный туман.

Золотую шапку Исаакия будто срубили одним махом вместе с головой, и теперь он похож на раскорячившийся громадный сарай без крыши, окон и дверей.

Туман равнодушен и аполитичен. Отлакированный сенат начисто лишился электрических брильянтов, и его намакияженный фасад смущенно задвинулся в тень, утеряв помпезность и значительность.

Туман, вот настоящий хозяин города! Повелитель страхов и сомнений, властитель вечных болот, до времени затаившихся под асфальтом, гранитом, брусчаткой. Захочет – явит взору своевольный изгиб набережной или дырчатый блин мостовой, не захочет – никто ничего не увидит. Не поймет, как тут оказался, куда забрел, где выход… И есть ли он в этом желтом липучем вареве из неуверенности, тревоги и страха.

Над самой Невой, вернее, там, где она угадывается, вздыбился, удерживаемый невероятным усилием всадника, мощный конь. Скакал во весь опор, ничего не различая в тумане, стремясь поскорее вырваться из его морочных пут, да в последнем прыжке вдруг почуял: рухнет сейчас вместе с ездоком в черную прорву воды и сгинет в ней навсегда, безвозвратно. Спохватился, заржал дико, длинно, надсадно. Раздвинулись, засуетившись, ватные клочья, углядел беду всадник, рванул коня под уздцы, вздыбил, удерживая над бездной, так и застыли оба – на века.

Туман обтекает их снизу, цепляясь за копыта коня, нахлобучивается косматым треухом сверху на гриву, перекрывая всаднику обзор. Отогнать бы рукой мокрые хвосты, очистить пространство глазам, вдохнуть чистого воздуха. Да как? Коня не отпустишь…

– Рома, а ты смог бы изваять такого же Медного всадника?

– Зачем? Он уже есть.

– Ну не конкретно этого, а что-то такое же гениальное…

– Конечно. Сомневаешься? Кстати, он не медный, бронзовый. Медным его Пушкин окрестил.

– Знаю. Его еще и «Всадником апокалипсиса» обзывали, и «Антихристом на коне».

– Эрудицию демонстрируешь? При чем тут это?

– Притом. Медь по астрологии – металл Венеры, а второе имя Венеры – Люцифер. Поэтому Пушкин его и назвал – Медный всадник.

– Юлька, – Рома останавливается, изумленный, – откуда такие сведения?

– Откуда? – девушка тоже ошарашенно застывает. – Не знаю… Ты спросил, а у меня ответа нет. Что-то странное со мной происходит: вдруг вспоминаю то, чего никогда не знала. Как книгу кто открывает на нужной странице, а я просто читаю. У тебя так бывает?

– Только после грибов.

– Каких грибов?

– Псилоцибидных.

– Что это такое?

– Темнота! Галлюциногены. Хоть про это слышала?

– Ты же говорил, что не употребляешь наркотиков!

– Это не наркотики. Народное средство. Шаманы им пользуются, чтоб в тайны прошлого и будущего проникнуть. Кстати, Питер – одно из немногих мест, где такие грибочки плодятся. В Москве твоей есть? Нету. А у нас – сколько хочешь. Природа постаралась, чтобы мы в тайны мироздания проникали. Друг на даче насобирал, насушил особым образом, потом вытяжку сделал по науке.

– И что?

– То самое. Употребишь, сколько положено, и жди.

– Чего?

– Изменения сознания.

– Это же опасно…

– Кто сказал? Лежишь и смотришь кино. По собственному выбору. Загадываешь, что хочешь оказаться в восемнадцатом веке…

– Почему в восемнадцатом?

– К примеру. Мы ж с Медного всадника разговор начали, а его когда открыли?

– К столетию царствования Петра, в 1782…

* * *

Туман опустился еще ниже и отсек у всадника голову. Теперь мощный торс заканчивался широкими плечами, каких Петр никогда не имел при жизни.

Вот ты какой, Всадник без головы, – поежилась от внезапной жути Юля. – А в кино совсем по-другому. Интересно, Майн Рид сам это видел или рассказал кто?

* * *

– Как мы этот пожар готовили! Вроде все учли! А про человеческий фактор забыли.

Ромин голос доносится снизу от самой земли и звучит странно – скрипуче и глухо. Сам Рома – Юля едва находит его глазами средь мути желтых хлопьев – резко уменьшился в росте, будто врос в мостовую, скрючился и напоминает теперь жалкого ветхого старикашку с непропорционально большой бородатой головой и свисающими до щиколоток руками-клешнями. Это неожиданное превращение Юлю ничуть не удивляет – туман. Он коверкает и морочит, делая из красавцев уродов и наоборот. Дурачит чехардой света и теней, выставляет белое черным, оборачивает любовь отвращением, а ненависть – страстью. Она это знает. И ни за что не поддастся обольщению.

– Ты про какой пожар говоришь?

– Да про тот, когда Всадник головы лишился…

* * *

Языки яркого пламени видели даже рабочие на нижней Глухой протоке.

– Пожар! – прокатилось по сонной Кривуше.

Взбаламученная криком илистая вода понесла тревогу влево и вправо, выплеснула в Мойку, докатила до верхней Глухой протоки, взбередила Фонтанную. Работы на Екатерининском канале встали.

– Чего горит?

– Вроде Зимний дворец.

– Какой дворец, его ж по досочке разобрали! Такую красоту споганили!

Временный деревянный Зимний дворец, построенный Растрелли для Елизаветы Петровны, и впрямь был разобран несколько лет назад. Екатерина, вступив на трон, не хотела памяти о месте, где приносил присягу гвардии ее царственный супруг, наследник российского престола Петр III. Именно по досочке и по бревнышку уничтожили роскошное творение великого итальянца.

Расколошматили вальяжно вытянутую вдоль Невского анфиладу парадных апартаментов, карточным домиком развалили Эрмитаж, очистили набережную Мойки от жилых и присутственных помещений, скомкали чудный театр, не пощадив ни сцены, ни подсобок. Обратили в прах великолепные наборные паркеты, посшибали со стен изысканную позолоченную и посеребренную резьбу, расколотили расписные светильники, растащили зеркала, сорвали и погнули серебряные канделябры…

Из ста пятидесяти пяти помещений дворца, роскошных, изысканных, поражавших великолепием и богатством, оставили лишь тронный зал, задвинутый еще при строительстве вглубь от Невского и Мойки, да часть громадной кухни. Кухню-то и отдали под мастерскую скульптору Фальконе, который по заказу императрицы ваял памятник основателю города.

Из всего разрушенного дворца об одном лишь местечке горевала великая императрица – узком высоком окошке на Першпективу. Из него, томясь в скуке и неопределенности, увидала она однажды в противоположном окне красавца офицера. Молчаливые переглядки стали повторяться ежедневно, превратившись сначала в привычку, а следом – в смысл жизни. Имя – Григорий, Гришенька – узнала позже. Когда же фамилию услышала – истинно петербургскую – Орлов, поняла: судьба…

– Говорю, дворец полыхает! Аккурат, где литейню организовали.

Господи, там же Рома! – подобрав юбку, Юля метнулась в сторону Першпективы.

Рома! Рома! – кричит страх в голове.

Пожар – пожар-пожар, – выстукивают по мостовой легкие каблучки. Пришпиленная к темечку модная шляпка надула легкий парус вуальки, Юля сорвала ее с головы, швырнула через каменные перила Казанского моста, помчалась дальше.

Знаменитый скульптор Этьен Фальконе недавно согласился взять Рому в ученики, и теперь любимый пропадал в мастерской сутками, рассказывая во время редких встреч, как ему повезло, как многому научился и как гордится доверием мастера.

Статуя Петра, замысленная Фальконе, представлялась чем-то совершенно невообразимым.

– Масса – пятьдесят тонн! – горят глаза у Ромы. – Высота – пять с половиной метров! Громадина! Никто никогда ничего подобного не отливал!

– Как же такую сделать-то? – ужасается Юля. – Неужто сможете?

– Сможем! – уверяет Роман. – Мастер придумал уменьшить толщину стенок, чтоб массу облегчить. Гений!

– Зачем? – не понимает Юля.

– Как зачем? Для устойчивости!

– Чем тяжесть больше, тем стоять лучше будет, разве нет? – Юле очень хочется вникнуть в тонкости важного дела, которым занят любимый.

– В том-то и гениальность Фальконе! Придумал отливать разные части памятника с разной толщиной стенок. – Рома тычет пальцем в бумагу с эскизом. – Голова, руки, ноги и одежда – самые легкие, туловище уже тяжелее, а стенки крупа коня в три раза толще. Памятник, видишь, какой сложный – конь вздыблен, Петр назад откинулся. Как равновесие сохранить? Смещаем центр тяжести к задним ногам лошади. Стоять будет как вкопанный!

Последний раз виделись позавчера. Пришел поздно вечером, едва на ногах держится, но довольный, аж с лица – свет. Сказал, что восковая модель готова, значит, на днях начнется отливка. И вот…

Юля несется по Першпективе, задыхаясь от страха и громко шепчет, почти выкрикивает: «Господи, спаси и помилуй». Вместе с ней к месту пожара несется изрядное количество зевак. Путаются под ногами! Некоторых она просто обгоняет, других, особо медлительных, грубо отталкивает с дороги – не до церемоний!

У зеленых перил Полицейского моста вдруг становится страшно. Со стороны генерал-полицмейстерского дома душно несет гарью, слышатся жуткие крики и железный стон ведер. Собравшись с духом, девушка шагает за угол и снова вливается в поток любопытствующих, спешащих к пожару.

Открытого огня уже нет. Да и сама мастерская вроде не сильно пострадала. Разве что боковые окна зияют черными выгоревшими ранами.

– Че случилось-то? – интересуется один из зевак.

– В плавильне печь перекалили, оно и полыхнуло.

– Хранцуза-то насмерть убило! Как шарахнет головешкой по башке!

– Не бреши! Живой хранцуз. Вона, в квартеру снесли, лекарь примчался. Ему только маненько разум отшибло, сознания лишился, а так целый.

– Внутри-то, поди, все сгорело подчистую?

– Кто ж его знает. Рабочие, как огонь пошел, порскнули кто куда, а хранцуз кинулся свой статуй защищать, спужался, что лишится статуя-то. Государыня наша на расправу крута, кабы самого в топку не кинула.

– Да не хранцуз статуй спас, он, как громыхнуло, со страху свалился. Иноземец, что с него взять. Литейщик все спас. Огонь-то полыхает, а железо текет. Вытекет в землю, с чего статуй лепить? Так он руки ковшиком подставил, все железо в статуй и стекло.