Читать книгу Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник) - Наталья Павлищева - Страница 5

Только сам Мономах знал, скольких сил, раздумий и бессонных ночей стоило ему убедить князей попытаться побить половцев если не навсегда, то уж надолго. Сколько раз костлявая рука отчаяния сжимала горло, сколько раз казалось, что все втуне, все зря, никогда не собрать больше Русь такой, какой была при деде – князе Ярославе. Досадовал: ну почему же князья не видят, что своими раздорами ввергают Русь и свои земли в страшную беду, ведь стоит разгореться очередной сваре – половцы тут как тут. Почему бы не попользоваться тем, что князья все врозь, мало того, друг на дружку их и водят!

И в Любече убеждал, и Долобе… Стоило объединиться – и у Сутени побили степняков так, что казалось, долго не опомнятся, двадцать ханов было уничтожено. Но в Степи их двадцать раз по двадцать насчитать можно, да и то, наверное, не всех сочтешь. Беда неизбывная, а бороться надо. Хитрому Боняку удалось тогда уйти, через два года он снова показал себя. Снова собрались вместе, даже Олег Святославич (Гориславич) пришел со своими черниговцами, еще раз побили, и снова Боняк ушел.

И снова Владимир Мономах внушал и внушал князьям, что пока все головы чудищу не отсекут, будет оно изрыгать пламя на Русь. Какими еще словами убеждать братьев и племянников?

Но была у князя Владимира Мономаха и радость – частые беседы с игуменом Даниилом Заточником, не так давно вернувшимся из паломничества к Гробу Господню. Конечно, ходил он не один, целую дружину, пусть и небольшую, отправляли вместе с игуменом, но кому же, как не ему, лучше других рассказать об увиденном и понятом!

К возвращению Даниила в Киеве заложили церковь Святого Михаила, в Новгороде начали заново расписывать Софию… Киев словно чистился пред частицей Благодатного Огня, что Даниил вез от Гроба Господня.

Даниил с сопровождающими пробыл в Иерусалиме целых шестнадцать месяцев, ставил от имени земли Русской лампадку на Гроб Господень, видел схождение Благодатного Огня. Он обладал даром повествования, а еще больше даром убеждения. Сухощавый, строгий, с умными, проницательными глазами, Даниил умел сказать одновременно просто и запоминающе, слова западали в душу, заставляя ее волноваться, переживать и самому увиденное и пережитое игуменом.

Даниил написал книгу о своем путешествии, чтобы чего не забыть (хотя как такое забудется?), он делал записи во время редких остановок по пути. У Владимира Мономаха был уже список этой книги, и хотя читать ее волнительно, слушать самого игумена – еще волнительней. Все знал уже до точки, каждое слово, но раз за разом переживал этот страх, словно сам стоял там у Гроба, и ужасался: «Неужто из-за моих грехов может не сойти Благодатный Огонь людям?!»

Нашлись глупцы, что сказали, мол, игумен Даниил для того ходил, чтобы самому прославиться или просто из любопытства. Даниил только сокрушенно качал головой на такие слова:

– Я ходил, чтобы помолиться пред Господом за землю Русскую, чтобы надоумил князей наших миром да единством жить. Всех поминал у Гроба, обо всех молился.

С игуменом в Иерусалиме побывал и княжич Изяслав Мстиславович, старший внук Мономаха. Это вызвало обиду у сына Гюрги, мол, и он бы мог, но отец решил, что Изяславу нужнее, просто потому, что его бабка, княгиня Гита, не вернулась из такого же паломничества. Внуку предстояло завершить ее дело.

В очередной раз у князя в горнице сидел игумен, снова размышлял об освобождении Иерусалима и Гроба Господня, о том, что дали и чего не смогли дать Крестовые походы. И вдруг глаза князя загорелись от неожиданной мысли:

– Не хотят князья супротив половцев моим чаяньем подниматься, подниму в Крестовый поход! Поможешь ли, святой отец?

Даниил внимательно всмотрелся в лицо Мономаха. Прекрасно знал князя, знал, чем тот живет, о чем думает, но все же спросил:

– Что тобой движет, князь? Почему с упорством на половцев зовешь, хотя сам с Аепой породнился?

– Породнился, потому что мира хочу. А князей на половцев зову, потому что поодиночке погибнем, не выживет Русь, если каждый сам за себя, растащат ее поганые, изведут. Отпор только всем вместе давать надо. Не о себе думаю, о Руси, о том, что детям и внукам оставим.

– Вижу, – кивнул игумен. – Помогу. Мыслю, и остальные поддержат, пройду по монастырям, поговорю.

11 февраля 1011 года сначала монахи Печерского монастыря, а потом и все киевляне проснулись, разбуженные… грозой. Гром и молнии в то время, когда надо бы быть метелям и морозам, поразили всех, но еще больше вставший над обителью огненный столб.

Первым заметил невиданное стражник у ворот, окликнув своего товарища, он истово закрестился:

– Глянь, Никола, чего это?

Над каменной монастырской трапезной появился светлый столб.

Видно, свет заметили и в других местах Киева, загудел колокол, призывая горожан на улицы. Выскочили быстро, боясь пожара, но гарью не пахло и пламени не видно, только вот этот свет, который теперь переместился на церковь, потом встал над гробом Феодосия и наконец удалился на восток. По толпе, завороженно наблюдавшей за необычным явлением, пронеслось: «Знамение!»

Несмотря на гремевший гром и сверкавшие молнии, страха почему-то не было, напротив, с каждой минутой росла уверенность, что знамение доброе.

И снова собрались князья, обговаривая новый поход против половцев, теперь вместе с Владимиром Мономахом речь вел и игумен Даниил, чье слово значило очень много. Даниил Заточник тоже твердил о единстве, о том, что истово молился об этом у Гроба Господня.

Все не прошло даром. Во второе воскресенье Великого поста киевляне провожали войско в поход. Снег еще не сошел, потому пехоту везли на санях (к чему людей утруждать да морозить, если можно подвезти?). Доспехи пока тоже везли на санях и возах.

Большой деревянный крест вынесли к городским воротам, и епископ с игуменом благословляли проходившее мимо воинство, которое возглавили Великий князь Святополк Изяславич и князья Владимир Мономах и Давыд Святославич со своими сыновьями. Душой похода, конечно, был Мономах, потому на него и оглядывались, хотя впереди – Великий князь.

Всеобщий настрой был совсем не таким, как тогда, когда ходили друг против дружки. На сей раз все чувствовалось, что почти вся Русь встала против Степи вместе, забыты вражда меж князьями, забыты обиды и раздоры. Это чувство единства, а еще – своей причастности к чему-то очень большому, какому-то общему делу очень поднимало боевой дух. Оглядываясь на воинство, князь Владимир Мономах чувствовал, как горло перехватывает от волнения, а на глаза невольно наворачиваются слезы. Было отчего, давненько Русь не вставала вот так вместе.

К Ворскле подошли в среду на Крестопоклонной неделе, чем сразу же и воспользовались, установив Честной Крест повыше на пригорке на виду у всех. Конечно, все равно всем не было видно и слышно, но передние передавали задним:

– Князья к Кресту подошли…

– Молебен служат…

– Крест целуют…

– У Мономаха на глазах слезы…

После князей к Кресту приложилось и все остальное воинство.

Наконец дошли до первых оседлых становищ половецких ханов. Князья приказали разобрать из обозов броню, вооружиться. Половцев можно ждать в любую минуту, хотя было ясно, что они поспешили уйти на соединение с остальными.

Разведка сообщила, что впереди городок Шарукань.

Непохоже, чтобы Шарукань собиралась обороняться, да и как? Невысокий земляной вал даже не прятал за собой, а просто слегка ограждал убогие глинобитные домишки и юрты. Воинов самого хана в городе явно не было. Мало того, понимая, что против объединенного русского войска не выстоять, жители Шарукани вышли навстречу, поднося князьям на большом серебряном блюде рыбу и вино, что означало сдачу города на милость победителя.

– Ишь, как испугались, когда мы под их стенами встали! Вырезать их всех до единого, чтоб остальные запомнили! – радовался Давыд Святославич.

Все обернулись на Мономаха, точно он главный. Князь смотрел на старика-половца, протягивающего дрожащими руками дары, и понимал, что убить вот этих безоружных и беззащитных людей не сможет и отдать приказ, чтобы убили, тоже не сможет.

– Повинную голову меч не сечет. Пусть знают, что мы со стариками и детьми не воюем, и с мирными людьми тоже.

– Да ты что, князь?! Они же в спину ударят!

– Эти? Не ударят.

– Эти, может, и нет, но откуда ты знаешь, сколько и какого войска у них по балкам да лескам припрятано?

– А мы позади не только обоз оставим, но и сильные полки, чтобы смогли продержаться, пока мы развернемся. Войско может быть припрятано в любой балке, все же по чужой земле идем. Но им, – Мономах кивнул на стоявших шаруканцев, – сказать, что если на нас нападут сзади, то мы вернемся и город уничтожим.

Старик, услышав слова толмача, замотал головой:

– Пусть князь не боится, здесь нет войска. Шарукан увел своих воинов в Степь. Далеко увел.

Город не тронули, а шаруканцы дали хороший выкуп. Воинам понравилось, вот бы все города так! Разумные качали головами: города-то, может, и так, только вот ханы не согласны и войско небось собралось уже немалое.

Следующий город по пути, Сугров, таким покладистым не был. Ворота заперли, ругались на русских, всячески их понося. Пришлось делать вежи (огромные щиты) и, прикрываясь ими, засыпать городок горящими стрелами. Когда ворвались в Сугров, он уже вовсю горел. Вот здесь Мономах и возражать не стал, вырезали всех, от мала до велика. Врагов, которые не сдаются, убивают, даже если это старики и дети.

Еще через день встретились с передовыми полками половцев. Когда разведка донесла, что половецкая конница близко, смех пропал, предстояла битва не на жизнь, а на смерть. Князья собрались вместе, снова отслужили молебен, обнялись, поклявшись стоять крепко:

– Помереть нам здесь. Станем крепко.

Стоять не пришлось, верные своей тактике половцы налетели, как ветер, но были встречены копьями и завязли. После недолгого ближнего боя, в котором степняки не сильны, их отбросили и погнали обратно. Видно, на это и было рассчитано, чтобы заманить преследовавших русских в ловушку, но на сей раз русские не поддались, были нещадно биты на месте, но преследования не произошло.

В Благовещенье праздновали первую победу русские полки прямо на месте битвы. Дух подняла она так, как никакими громкими речами не поднять. Наконец русские поверили, что могут бить половцев, если, конечно, будут стоять вместе и биться разумно.

Но долго праздновать не пришлось. Уже к вечеру перед Вербным воскресеньем разведчики снова сообщили об огромном числе половцев, которые недалеко подле Дона. Пришлось, несмотря на усталость от долгого перехода и битвы, двигаться вперед.

В Страстной понедельник у реки Сальницы увидели темную лаву, грозившую захлестнуть все поле. Насколько мог видеть глаз, кружили половецкие всадники, норовя охватить со всех сторон и уничтожить. Стало понятно, что немногие вернутся домой на Русь, но решения биться до конца это не изменило. Единственным выходом было навязать половцам ближний бой, в котором русские дружины куда сильней.

Владимир Мономах подозвал сыновей:

– Нельзя позволить половцам бить нас стрелами издали. Они отменные лучники, уничтожат еще до боя.

– А что мы можем, если они кружат, не приближаясь? Вот-вот начнут стрелять…

– Надо наступать самим.

Мономаху удалось собрать свои полки в единый кулак и пойти на прорыв. Сначала все получалось, половцев заметно потеснили. И тут разразилась страшная гроза. Гроза в степи всегда страшно, а когда еще помимо молний сверкают клинки, ржут лошади и кричат в пылу схватки люди, страшно вдвойне. Но ни половецких воинов, ни русских это не испугало. И все же Мономаху удалось развернуть свою дружину так, чтобы ветер с дождем били в лицо половцев. Но их было так много… Казалось, вместо одного порубленного тут же появляются двое…

Почуяв, что Мономаха не взять, половцы бросили основные силы против киевлян, и дружина Святополка стала пятиться, не выдерживая бешеного напора врага. Увидев это, Мономах подозвал сына:

– Ярополк, на тебя оставляю наши полки! Не отступать, половцы долго не выдержат.

– А ты?

– Я к киевлянам.

Появление Мономахова стяга в самой гуще киевской дружины заметно подняло ее боевой дух, Владимира Мономаха уважали все. Бой разгорелся с новой силой, теперь киевляне тоже не собирались отступать, зато начали это делать половцы. Расчет князя был верен – отменные всадники умели побеждать наскоком, но плохо бились в ближнем бою, тем более если тот продолжался долго. Ливень и то, что в рукопашной перемешались все, не позволяло половцам использовать луки, зато давало преимущество вооруженным секирами и боевыми топорами русским.

И все же половцы не выдержали, стали отступать к берегу Дона. И снова русские дружины догоняли и били беспощадно. В плен не брали!

Шарукану удалось уйти на другой берег с небольшим числом своих воинов. Разгром половецких полков, вышедших сражаться с русскими, был полным.

И все же пленных оказалось много, да и добыча богатейшей. С честью и добычей возвращались русские полки домой. Нет, они не смогли полностью уничтожить врагов, невозможно поймать всех до единого половцев в их родной стихии – степи, но поход надолго отбил желание у донских половцев нападать на Русь.

Конечно, героем похода был Владимир Мономах, его стараниями, в первую очередь, состоялся и сам поход. Его разумное поведение и личная храбрость во время сражения сыграли решающую роль, позволив навязать половцам именно тот бой, в котором русские сильнее.

Сам Мономах радовался, казалось, теперь-то князья должны понять, что единым кулаком они способны победить кого угодно, чтобы Русь была сильна, нужно всего лишь, чтобы она была едина.