Читать книгу Хулигангел, или Далеко и Навсегда. Нетленки, тленки и монопье - Наталья Рубанова - Страница 5

Единственный нормальный человек в нашей веселой и счастливой семейке – это кот. Шерсть у него как у голубой норки, а морда сладкая – made с любовью, хоть и in Russia. Кота так и зовут: Коt.

Когда отец заложит за воротник (а закладывает он не так уж редко – попробуй-ка не закладывать при таком раскладе!) и мама истерично начинает гоняться за ним по квартире, будто Фрекен Бок за Карлсоном, все, кроме Кота, шизеют крещендо. Сестра визжит, бабушка охает, дед хватается за ружье и сердце, отец или беспомощно улыбается, разводя руками, или преподносит нам всем чу́дные уроки ненормативной ле́ксички – последнее зависит от степени его опьянения. Я в это время наблюдаю за Котом, возлежащим на пылящемся собрании никому ныне не нужных сочинений признанного классика: толстенные тома в добротных зеленых переплетах служат Коту другой стороной баррикад.

– Профессор, блин! Профессор кислых щей ты, вот ты кто! – кричит мама, гоняясь за отцом с полотенцем и периодически попадая скрученной тугой махровостью по его начинающей лысине. – Востоковед хреновый! Всё диссертации пишем, а потом нажираемся, как сапожники! – мама сверкает пятками.

Стройные мамины ноги в поблескивающих чулках доставляют Коту ни с чем не сравнимое эстетическое наслаждение.

– Лара, Ларочка, да я ничего, – отмахивается от ударов отец, а потом лекси́т что-то совсем уж неприличное.

Лара – она же мама, она же: Ларочка, Ларюсик, Лори, Лариска, Ларетта, Лариса Дмитриевна, – садится рядом, хватается голову и поет свою любимую песню:

– Семенов, ты ужасен. Ты испортил мне молодость! Да что молодость… жизнь сломал! Если б двадцать лет назад я вышла не за тебя, а за Максика Лощилина… Впрочем, – осекается она, – здесь дети, – и строго смотрит на нас с сестрой.

В этот патетический момент отец перебирает четки, а Кот прыгает со шкафа и симпатичненько так картавит:

– Совсем сбгендиги! Сумасшедший дом пгосто! Кащенко!

Немая сцена: мама замирает в театральной позе, даже отец вроде бы трезвеет, бабушка крестится, сестра чешет затылок, а дед откладывает ружье.

– С ума сошги! Все! – Кот расхаживает по кухне, пользуясь случаем: все в оцепенении смотрят на него, не веря своим ушам. – Уйду от вас, згые вы! – Шерсть серебрится, хвост трубой, морда наглая и таинственная.

Первой приходит в себя, конечно, мама – ей так по должности положено: мама у нас – женщина деловая. Так вот, наша деловая мама и говорит:

– Слушай, Кот, а чего ж ты столько лет молчал?

– Ф-р-р, – фырчит Кот. – А чего с вами газговагивать? Вы ничего умного все гавно не скажете.

– Это почему же не скажем? – сводит идеально выщипанные брови мама (ей так по должности положено – брови сводить).

– Потому что, – прыгает Кот обратно на шкаф и сворачивается клубочком. – Есги скажу, обидитесь.

– А ш-што… П-пусть с-скажет, – отец порывается встать, но теряет равновесие. – Слышшь, др-руг, погврр-им!

– Перестань, глупец! – негодующе смотрит на пьяного папу трезвая мама. – Тоже мне, друга нашел! О детях бы подумал!

Мы с сестрой переглядываемся: чего о нас думать? Предкам и в голову не придет… впрочем, это не для взрослых ушей.

– Да, о детях! – подхватывает бабушка. – Совсем от рук отбились! Вот бы их в нашу бытность – сразу бы дурь-то вся из головы повыходила! А то и сыты, и обуты-одеты, и все им надо чего-то! Радовались бы, что в тюрьмах не сидели!

Мы с сестрой опять переглядываемся и радуемся, что в тюрьмах не сидели: нам пионерлагерей хватило. А дед хихикает: дед – классный!

Кот же смотрит на нас с высоты шкафьего полета, подмигивает, а потом прыгает вниз так неожиданно, что до потери пульса пугает маму: та хватается за сердце, хихикает и умирает. Отец, окончательно трезвея от всего этого безобразия, тоже хихикает и умирает, предусмотрительно ложась рядом. Дед стреляет из ружья и, хихикая, испускает дух. Вслед за ним, давясь от смеха, отправляется на тот свет и бабушка. Сестра, держась за живот, прекращает дышать из солидарности к родственникам. Томик Хармса падает с потолка на Царство мертвых: та́к вот и остаюсь с Котом один на один.

– Что я буду делать теперь с этой горой трупов? – спрашиваю.

– Как что! – удивляется Кот. – А что обычно дегают с ними?

– Ну, закапывают. Или сжигают.

– Так и закопай, – советует Кот, «помечая» свои владения. – Иги сожги.

– Так ведь надо справки из жэков этих вонючих собирать – типа, там, свидетельство о смерти, все дела…

– Не ггупи! – Кот недовольно поводит усами. – Бюгокгатию газвели! Какие еще спгавки? Гучше о себе подумай.

– А чего тут думать? – спрашиваю я, не зная, хочу ли стать трупом прямо сейчас или чуть позже.

– Знаешь, скогько лет здесь жиг, все думаг: ну когда же вам надоест? – Кот неодобрительно посмотрел на моих бэушных родственников, замертво улыбающихся не очень чистому кухонному полу.

– Что «надоест»?

– Что-что… Дугью стгадать, – Кот сплюнул и, взяв отцовскую сигару, закурил.

– Ты куришь? – оказывается, я все еще могу удивляться.

Впервые в жизни мне пришлось столкнуться с таким Котом. А он – не будь дураком – уже уселся в профессорское кресло, надел мамин шелковый халат и, закинув лапу на лапу, начал расти. Рос он примерно минут двадцать, пока не стал где-то метр семьдесят или около того. Можете представить мое восхищение, смешанное с ужасом? Не Кот… а кто?

– Не бойся, я вегетагианец, – предупредил он мой вопрос. – Просто надо поговогить. Как мужчина с мужчиной…

– Но я не мужчина! – засопротивлялась я.

– Ха! Это еще вопгос! – Кот двусмысленно рассмеялся.

В ужасе стала разглядывать я свое тело: руки и ноги покрылись темными волосками, на шее и лице проявилась щетина, пальцы стали какими-то грубыми, а между ног… о, боже! за что? – да еще идиотичный «ежик» вместо длинных волос…

– Послушай, Кот, – мягко пробаритонила я. – Это все из-за тебя, да? Это ты всю нашу веселую счастливую семейку загубил, а теперь из меня какого-то придурка лепишь-творишь-малюешь? Давай-ка, вертай всё взад!

– Чего вегтать-то? Вегтать-то чего? – попятился Кот. – Да и где тот зад… Помнишь, смеягись? «От винта, – сказал Каггсон, отгоняя гогубых от жопы». Оппаньки… Жениться вам, багин, пора…

– Чего??? Ты что, белены объелся?!

– Жениться, да. Самки – оно всегда…

– Ах ты, морда кастрированная! Ты-то откуда знаешь? Всю жизнь на балконе просидел!!

– Знаю. С генами впитаг! – Кот выпятил грудь. – А бегадонной не багуюсь, нет уж, пгемного благодагствуйте!

– Ага. С крокодилами. Жениться… Да я тебе щас как… – надо было отдать должное моим новым кулакам.

– Погоди-погоди, – Кот вытянул правую лапу в останавливающем жесте. – Ты впегёд батьки не гезь на стенку-то. Китайская все-таки, стогько веков стгоили! А вот и невеста твоя. Смотги, кака́ кгаля!

Я настолько обалдела от этой наглости (меня – и женить?! Да я даже замуж-то ни за кого не хотела), что стала машинально рассматривать невесту. Или начал? Б-р-р!

В общем и частном, женщин я не очень люблю: эгоистичные существа, вечно претендующие на «что-то большее» – им всегда хочется «чего-то большего», если вы замечали. Ладно, не к столу сказано. А тут еще краля эта… Маленькая, хроменькая, горбатенькая, минимум девяноста лет от роду, она несла себя подобно королеве, вверившей микробный свой шлейф юному темнокожему пажу с глазами цвета переспелой вишни. Но самым гнусным оказывалось то, что хроменькая невеста нацеливала отвратительную свою пасть прямо на мои губы! О!..

Тут-то я заорала (или заорал?):

– Да по какому праву? По какому такому праву ты меня, Кот поганый, женишь? Кто сказал, что Я этого хочу? Да ты посмотри на старуху, из нее песок скоро посыплется, а все туда же – ишь, стерва, уже в койку заманивает! – меня чуть не стошнило, когда я увидел/а, как невеста приглашает меня в постель. Папы-мамы, между прочим, постель!

– Ничего, стегпится-сгюбится, – промурлыкал Кот, рассматривающий слайды: сейчас был как раз «Неравный брак» Пукирева. – А вот и документы. Все в ажуге. Твоя подпись?..

Я удивленно взял/а бумажку и увидел/а свой бессмертный автограф.

Расписка.

– Да пошел ты! Ничего я не подписывала! Это фальшивые документы! Ты просто подделываешь почерки, а мою загогулину подделать всего-ничего… Да ты сам подумай, котяра! Ну неужто я с этой ведьмой буду жить?! – последний довод показался мне наиболее рассудительным, но Кот подмигнул:

– Ты пгиггядись погучше!

В это время моя продвинутая соседка за стеной на всю громкость включила Арефьеву. Наверное, это было в тему, в масть, – но кому?

Я в ужасе начал/а приглядываться, и в какой-то момент увидел/а на постели миниатюрную брюнетку с родинкой над верхней губой: слева… Ее нагота, напомнившая эротические картинки начала прошлого века («Ученые дамы» – так, кажется, они назывались), почти принуждала собой воспользоваться. Тогда я, растерявшись, хлопнул/а кулаком по столу:

– Кот, а не кажется ли тебе, что перед свадьбой нужно хотя б познакомиться? На улице, чай, не Азия! И вообще…

– Знакомьтесь! – Кот ухмыльнулся и закурил сигару. – Говогите! Вгемя пошго.

Я, поборов нечто, не имеющее названия, возникающее в случае когда вас насильно женят на женщине, подошла (или все-таки подошел?) к брюнетке и ойкнул/а. Одна ее часть оказалась юной, влекущей. Другая – та, что находилась ближе к стене и которую сразу было не разглядеть, – старой, страшной. Голову даю на отсечение, ничего более уродливого вообразить не представлялось никакой возможности. «Надо линять, – подумал/а я. – Чем скорее, тем лучше. Но только чтобы она сама так решила, иначе Кот с меня живой не слезет».

– Э… милая… – подозвал/а я ее. – Какого дьявола ты здесь околачиваешься?

Она не ответила.

– Э… милая… Видишь ли, я никогда на тебе не женюсь, будь ты хоть Синди Кроуфорд.

– Почему? – поинтересовалось 0,5 брюнетки.

– Потому что я – женщина.

– Ты – женщина? – 0,5 старухи расхохоталось.

– Так… – я начинал/а злиться не на шутку. – Еще одно слово – строем в космос пойдете. Обе! Выдры.

– А как же контракт? Ты же контакт подписывал!

Здрасть-пжалста! «Подписывал»! Надо ж так меня опустить!

– Поддельные документы. Насильственная смена пола в измерении, мне неведомом. К тому же в бессознательном состоянии.

– А как же первая брачная ночь? – в один голос заохали 0,5 старухи и 0,5 брюнетки.

И тут все полетело вверх тормашками. Через какое-то время я обнаружил/а, что стою на голове, а Кот – на ушах. Все было перевернуто вверх дном, – но нет, не подумайте: ровным счетом никакого беспорядка. Просто все перевернулось.

Кот уныло стряхивал пыль с горностаевой мантии, сказочным образом оказавшейся у него на плечах. Невеста же, повернувшись ко мне лучшей своею частью, скалила свежеотбелённые зубы. Кот тем временем взял большую коробку и, соорудив из нее нечто вроде кафедры, надел дурацкую треугольную шапочку с нелепой кисточкой (никогда не знала, как это уродство называется) и толкнул речь.

Речь на Кота тумбочке

(расшифровка стенограммы)

«Мигостивые судаги и судагыни! Дамы и пгости-господи! Калюжанки и сосгуживицы! Сотгудники и сотгуднички! Годственнички бедные и сиготы казанские! Гости незваные и монгого-татагы! Господа хогошие и нехогошие, тогстые и тонкие, здоговые и богьные, беднейшие и богатейшие! А также их годитеги, дети, погюбовнички, дгуги и дгужки, товагки и товагищи! Годные и бгизкие покойных! Пгишествеи мое всгечайте!

Новой фигософии молитеся, ибо Я есть истинный ваш гугу, а кто сгова такого не знает – учитегь. Дык! Я пгишел, чтобы дать вам вогю: а пгисгоняться к двегным косякам, выходить на подмостки, пить иги не пить, – тепегь гадать нечего. Дышать газучились, смегтные мои! Цигуном бы позанимагись хоть – богьно погезен! Подышаги-подышаги! Упс… В здоговом теге – здоговый дух, на самом деге – одно из двух… А как насчет подумать? И нечего в кгозет говмиться, пан пгофессог! Как же так? Ай-ай-ай… Книжицы не тогько писать, но и читать надобно-с: ученье – свет, туннегь дгинный… А вы, господа инженегы? Окно в миг – “гадуги” да “сапфигы”…

Пгишествие, Пгишествие мое встгечайте! Да помните: коги все, как есть, оставите, Системка поедом съест! Кого-кого. Да тебя пегвого и сожгет! А ежги кто, пгостите, эвогюциониговать хочет, читайте книжки мои ученые. Там и пго потенциаг, и пго… Да уймись, дугачина, не там ищешь! Потенциаг, говогю, котогый еще до гождения в тебя вбиги. Застегнись, не вгемя… Дегаем паузу… Та-ак… Кто хочет эвогюциониговать, пгошу тепегь поднять гуки… Гогосуем. Так… Тгиста тгинадцать… Так… Семьсот четыге… Пятнадцать тысяч… Та-ак… Шестьсот девяносто тги… Так-так… Пять миггионов… Согок тги… Девяносто девять… Так-так… Миггиагд четыгеста! За мной! Угга!! Даешь!!!!! Что так вяго? Что так вяго, спгашиваю? М-да, богатыги – не вы… А вам, дамочка, только бы ссыгки на цитаты и указывать: ничего, ногмагьно по ночам спите? Классики и совгеменники в кошмагах не явгягись? Ах, дискугс… Виноват-с: с мегтвыми или о дискугсах, или о гитпроцессе!..

Э-эй! Есть кто живой? А кто живой, тому Системку и оценивать. Как-как, а-дек-ват-но. И без иггюзий! Что такое “иггюзия”, маррриванн? Ну, это догго: читала б ты словагь в шкоге… Поговогим гучше, к пгимегу, о Законе. Закон – эт что? Пгавильно, сгедство подавгения, Вовочка. Кого? Что ты, Вовочка, говогишь такое, повтоги?.. Пгавигьно, сгедство подавгения масс. Вас, значит, сгедство подавгения. Потому как не вы законы пишете, а те, у кого бабга богьше. Но, скажу по секгету, кто Системкой-то вогочает, тот самый и ущегбный. Коголь-то ваш, сгам пиагом-то пгикгывший, вам с тги когоба наобещаг, – вы и гапки квегху. А потом – оппаньки: вымя есть, а хегеса – нету! Но, что ни говоги, жениться по любви… Аггочка, догогуша, погодите… В общем, Системка до тех пог стоять будет, пока вам ее кговушкой своей когмить-поить не наскучит. Есги в микгосхемку ее – погоди, маррриванн – впишетесь, на хгеб хватит, а на нет и суда нет, один Стгашный да гогодный. Как пгогибаться пегестанете, вас – ам! – оппаньки: и нет вас, да и кто скажет, что быги?

А-у, гю-ди-ии! Слышите? Запашок откуда-то, не пойму… В штаны нагожили, никак?.. Ты, вот ты! Ты пошто к стенке жмешься? Пошто когенки дгожат, я тебя спгашиваю?! Пгидумал себе дядьку с богодой, тги буквы на корону его нацепиг… Дугачина ты, пгостофиля… Всё б тебе на печке…

Попаги вы, бгатцы… на одном месте уж скогько топчетесь? Всё фогм непогноценности ищете: да взять хоть б киношки с газетками. Заагканить же вас ими хотят, на-ту-гагь-но! В плен инфогмационной фикции – да-да! – ведут: что-то, дескать, “пгоисходит”. Но ни-че-го не пгоисходит, тогько вы в овощи пгевгащаетесь, дгуг дгужку по магкам часов мегяете… Моцарррта – пгокладками – на части гвете… Кто такой Моцарррт? Гучше могчите! Потому и похогонен в могиге для бедных: да не вогнуйся, сгышь? Тебе не снигось: я ж сказаг – могигы такие тогько гениям погагаются… Тебя ж, ванёк, хоть и дугак ты, за идиота дегжат. Как почему? Что носишь? Жгешь? Пьешь? Дышишь как? Сам, что ли, допетгил? Когда, с кем, сколько газ? Не живешь ты: инстинктики убгажаешь! Как смею? Дык Пришествие ж! Тгетьего не дано… А ты, запиши, запиши, пейсатигь, не то забудешь: “Чеговек – ничто без гиста, втигающего ему: “Это ты”. Но это – не ты”».

…

С этими словами Кот, единственный нормальный человек нашей веселой и счастливой семейки, начал резко уменьшаться, уменьшаться, уменьшаться, а через минуту, став не больше здоровенной крысы, легко запрыгнул мне на плечо: тут-то и вернулось прежнее мое обличье.

И, гладя Кота, не сходящего с плеча, я снова слышу, как мама гоняет отца по квартире. «Лара! Ларочка, уймись!» – кричит он, пряча бутылку, а хитрый дед хватается за ружье, а бабка грозит пальцем, а сестра затыкает уши ватой и поднимает с пола упавший томик Ювачёва, а в доме, который построил Джек, синица ворует пшеницу, ну а я хныкаю на балконе – мне на самом деле так хочется на море (просто пройтись босиком по берегу!), но оно временно недоступно по глупым, лишь издали – одушевленным, причинам.

2004