Читать книгу Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки - Наталья Рубанова - Страница 4

Знаменитый провокативной «детской непосредственностью» в освещении того, что называют райтерствующие и соболезнующие большой литературой, она же в просторечии боллитрá, санкт-петербургский «литтеррорист», он же литхирург Виктор Топоров[5], – читателям «Независимой газеты»: о моде, погоде да вкусах влюбленного в книги большого ребенка, положить которому палец в рот – читай: вложить в его мозг свой новый текст – решится не всякий «в поте пишущий, в поте пашущий». Поэта, играющего в критика, которого все боятся, не побоялась разговорить, – как писали тогда в газете, – играющая в слова Наталья Рубанова[6].

Наталья Рубанова: Виктор Леонидович, статьи ваши неизменно вызывают полемику. «А Топоров вообще как – вменяемый? Ну, адекватный?» – спросила меня адекватная вменяемая барышня, когда я вернулась с прошлогодней церемонии «Нацбеста» в Москву, в Москву…

Виктор Топоров: И что ответили?

Н. Р.: Сыграла в нотариуса: подтвердила дееспособность. Но давайте-ка танцевать от печки: что для вас – слова? Буквы? Их внутренняя жизнь, энергетика, сила – и немощь? Спрашиваю с корыстной целью: дозу вашего всамделишного, праведного – и «понарошного» – яда, выпущенного в истекающие как кровью, так и клюквенным соком шкурки пишущих, вычислить хочу…

В. Т.: Говорят обычно так: «Топоров, разумеется, сумасшедший, но это его ни в коем случае не оправдывает…». Вообще вы тоже как-то меня не так себе представляете. Как будто я существо с вынесенной наружу внутренней секрецией. Был такой фантастический роман полвека назад. Существо жалит тебя и постепенно высасывает все соки. Ну а ты превращаешься, соответственно, в кучку дерьма. Но это, прошу прощения, не мой метод. Я подхожу к литераторам (поэтам, прозаикам, переводчикам, да и коллегам критикам) со всем уважением. Даже когда спрашиваю у иного из них: ну, а зачем ты, идиот, зачем ты, невежда, зачем ты, бездарь, в литературу-то полез? А что спрашиваю я такое часто, так это тоже суровая правда жизни – она же, как выражаются наши говнофантасты, у которых я спрашиваю это особенно часто, закон Старджона.

Н. Р.: Что для вас качество текста? Критерии. И еще: будет ли ужесточен отбор нацбестовских рукописей? В 2010-м, будучи в Большом жюри, имела честь прочесть несколько чудо-юдных нетленок… Неужто в пресловутой боллитре и впрямь настал «час фрика»?

В. Т.: Критериев нет; вернее, они не поддаются формализации – даже от противного. По каким критериям могла бы получить «Букера» Колядина? Или Чижова? И, казалось бы, уж или Колядина, или Чижова… Колядина сейчас, кстати, «жюрит» «Нацбест» – и прекрасные рецензии пишет: разумные, веселые, доброжелательные… Ужесточить отбор означало бы пожертвовать демократичностью и плюрализмом на этапе выдвижения. Произойдет ли это? Не знаю. Мы намерены провести два совещания с общественностью (вроде недавних по премии «Поэт», только, по возможности, без такого же количества глупцов и шкурно заинтересованных лиц), и только после этого определиться с дальнейшими изменениями регламента и/или уточнениями самой концепции. Что же касается «часа фрика», то если вы, Наташа, считаете, будто «Сперматозоиды» – нормальное название для романа, напечатанного в журнале «Юность» и премированного там же, то…

Н. Р.: Нормальное. Все люди, по словам моей героини, – просто добежавшие сперматозоиды, но речь не о них. А вот ведь пафосная в этом году задумка – выбрать «книгу десятилетия»… И что с ней делать потом?

В. Т.: Это не моя задумка, а К. В. Тублина: его идея, его бензин, его страсть, а с моей стороны только информационная и организационная поддержка. Это ведь не лучшая книга десятилетия (такую как раз выбрать можно), а лучшая из тех десяти, что выигрывали нашу премию в прошлые годы. Девиз «Нацбеста» – «Проснуться знаменитым». И вот кому-то одному (или двоим, если это Гаррос / Евдокимов) будет предложено проснуться еще более знаменитым, чем раньше. На мой взгляд, это не столь пафосно, сколь концептуально неточно. К тому же, нескольким нашим лауреатам прошлых лет уже обломилась сопоставимая по сумме «Большая книга», вышеупомянутый творческий дуэт распался, книги формата «ЖЗЛ» (одна из которых – о Пастернаке – у нас победила в 2006-м) не допускаются к конкурсу по регламенту, правда, задней силы этот закон не имеет, а очевидный фаворит Пелевин почти наверняка проигнорирует церемонию. Но зато у нас, как всегда, все будет честно.

Н. Р.: Кто из живых (в литсмысле – немертвых) авторов представляется вам перспективным издательским проектом – проектом в лучшем смысле слова? Не секрет, что без продвижения продается книга, причем и книга талантливо написанная, с трудом… Кого «сдадите»?

В. Т.: Честно говоря, не уверен, что это так. Ну, кроме очевидных и декларируемых случаев вроде проектов «Поплита». Напечатай книгу сразу большим тиражом – и она окажется вдвое дешевле своих подруг и товарок. Вот толстенная книга Улицкой, изданная 200-тысячным тиражом, стоила 150 рублей, да и продавалась повсюду. А выйди ваши «Сперматозоиды», их поставят в пять магазинов Москвы и один Питера по цене в 400 рублей. И никаких вливаний, никаких технологий; все, Ватсон, элементарно. А почему такими стартовыми тиражами печатают Улицкую, Пелевина, Акунина, еще кого-нибудь, – ну, заслужили. Сами, что называется, без ангелов. Эффективная раскрутка (с телевидением, метрополитеном и растяжками на улице) предполагает затраты, отбить которые в принципе невозможно: вот и думайте, насколько она на самом деле эффективна. Если, конечно, абстрагироваться от чисто имиджевого аспекта.

Н. Р.: В чем, на ваш взгляд, «добавленная ценность» этих авторов?

В. Т.: Каких таких авторов? Пелевин цепляет политизированную аудиторию и объясняет ей, почему не только политика, но и политизированность – иллюзия. Улицкая пишет для евреев, полуевреев и, может быть, четверть евреев – ее тиражи куда точнее результатов недавней переписи «по пятому пункту». Акунин работает с политизированными евреями, честно внушая им, что на самом деле они такие аполитичные русские патриоты. Улицкая и Акунин (а еще Стругацкий), вдобавок, переписываются с Ходорковским, но, думаю, пиарщики бывшего ЮКОСа сочиняют письма не только за своего героического сидельца, но и за его литераторствующих оппонентов…

Н. Р.: Без комментариев. Ок, вернемся к нашим талантам. «Современная проза убыточна», считают издатели, сворачивая серию за серией, ну а пописывающие писатели хоть и дергаются, но сделать ничего не могут: их боллитра некоммерческая. Один издатель сказал недавно: «99 % авторов, которых нам предложили, уже давно непопулярны или коммерчески пусты. Если их книгами завален интернет, то есть книга есть в наличии и продается 5–7 лет, это показатель того, что тираж мертв. Я сторонник теории, что если книга хороша, 3 000 экземпляров должны уходить в полгода, то есть говоря бизнес-терминологией, в среднесрочный период. Год и более (долгосрочный период) – это почти возврат инвестиций в книгу без получения какой-либо существенной прибыли, а то и в убыток». Прокомментируете?..

В. Т.: Цифры почти правильные, но устаревшие: так дело обстояло десять лет назад. Трехтысячный тираж, разойдясь за четыре месяца, давал прибыль; разойдясь за год, позволял уйти в ноль. Это, кстати, цифры не только наши, но и западные – книжных супер- и гипермаркетов. Однако на Западе есть и другая схема реализации: через магазины узкого профиля, книжные клубы и т. д., что позволяет отбить на книгах «долгие деньги» (относительно долгие, а главное, относительно деньги). У нас и издательский процесс, и реализация предельно монополизированы – не только чужому автору, но и чужому издателю сюда не сунуться. Противостоит всему этому разве что «Фаланстер» с его духовными детищами в Питере, в Перми и в некоторых других городах. И два-три издательства – «Ад Маргинем», «Лимбус Пресс», какое-нибудь «Колибри». Издать – и продать – книгу трехтысячным тиражом они могут (а то и тысячным); более того, они их-то и издают, но им это коммерчески неинтересно. Каждый раз хочется продать тысяч так 10–15, а получается это один раз из десяти. И стоит такая книга все равно вдвое дороже детищ «Эксмо» или «Астрели».

Н. Р.: Лирическое отступление, оно же бульварная пауза: ремесло критика подтачивает как душевное, так и физическое здоровье «судей»: вредная работенка, все знают. Стоит лишь взглянуть на какого-нибудь ведущего зоила… диагнозы на лице. А чем спасаетесь вы от соблазна опустить / возвысить автора легким движением руки?

В. Т.: Кого, собственно, вы имеете в виду? У меня с лицом вроде бы все в порядке. Да и у других критиков, включая даже моих ровесников и ровесниц, тоже. С головой – это да, хуже. У всех хуже. Я и сам чувствую, что глупею. Но все же не так стремительно (иные и не так катастрофически), как все остальные. А опускать / возвышать авторов – это для критика нормально. Главное не забывать о том, что тобой «опущенный» тебя сразу же раз и навсегда возненавидит, а тобой «возвышенный» совершенно не обязан проникаться к тебе признательностью, особенно на всю жизнь. В литературе вообще нельзя говорить «спасибо» – только «пожалуйста». Вот дали тебе премию – значит, поблагодарили тебя за книгу. Они поблагодарили, а ты им что, «спасибо на спасибо» говоришь? Нет, говори «пожалуйста».

Н. Р.: Виктор Леонидович, я имела в виду то, что читается на лицах между строк: и к бабке не ходи… ну да ладно. Говорят, бог создал зло, чтобы завязать сюжет. А что вы подразумеваете под «литературным гестапо»? Помните свою статью «Чем мне запомнится литература 2000-х»[7]?

В. Т.: Вы несколько передергиваете. Я говорил не столько о «литературном гестапо», сколько о городских партизанах, каковыми являются все настоящие писатели, независимо от направления, жанра, возраста, пола, национальности и много чего еще. Городские партизаны действуют (ну, или, увы, почти бездействуют), а литературное гестапо их преследует, ловит, убивает при задержании, пытает, вешает или подкупает, запугивает, перевербовывает… Весь литературный истеблишмент – такое гестапо; здесь без иллюзий… Сказал это и подумал: а сам-то я кто? И получилось, что я начальник контрразведки городского партизанского отряда. Хотя чего уж там городского. Федерального. Как минимум, на две столицы.

Н. Р.: Господин начальник контрразведки, вы впрямь считаете, будто двух-трехлетнее молчание грозит «партизану» забвением? Но нужна ли ему здесь и сейчас сомнительная память масс, если говорить о Тексте и об Авторе, а не о паралитературе и забавно скомпонованных «литсборных», до которых мировой литературе (не боллитре), если по гамбургскому, – смею думать, нет дела?..

В. Т.: Э, Наташа, поменьше пафоса. Если провиденциальный собеседник вас целиком и полностью устраивает, то и на сторону ходить не обязательно. Пишите в стол. Хотя, с другой стороны, почему бы и не сходить – провиденциальный собеседник, знаете ли, не ревнив. Или, вернее, ревнив, но как-то по-другому… Небесное жюри смеется последним.

Апрель 2011

Вместо PS. Топоров!

С его уходом на невидимый план литкритика заметно потускнела: никто из ангажированных зоилов никогда не сможет, как он. И не посмеет: кишка ментальная тонка. Как уместить в хронометраж газетной колонки все то, что сделал «начальник контрразведки городского партизанского отряда… хотя, чего уж там городского. Федерального! Как минимум на две столицы» (цитата из письма Топорова, адресованного мне в 2011-м; именно так он обозначил свое место в цирковой ложе современного литпроцесса).

Новая книга знаменитого критика, публициста, переводчика и поэта Виктора Топорова «Двойное дно»[8], выпущенная в издательстве «Городец», – это воспоминания литератора-скандалиста с пресловутым двойным дном: «человека выдающегося ума, уникальной эрудиции и беспримерного остроумия», как уточняется в аннотации для тех, кто не имел чести знать автора лично. Его ненавидели, его боялись, его боготворили, его обожали, его…, его…, его…, тчк. Мне повезло: мы были знакомы и несколько раз (до сих пор жалею, что мало) пересекались.

Как-то, в начале 2000-х, я поехала в Петербург. Просто так – и все-таки с рукописью. Разделила ее на две части: одну отнесла в «Лимбус». Град со снегом, град с дождем… премилая погодка Северной Венеции, олэй! Некто в черном пальто с капюшоном; зонта нет – с капюшона капают слезы дождя, который случается только в Санкт-Петербурге, и нигде больше… В несколько бомжеватом виде я открываю издательскую дверь и, о чудо, меня принимают. Редактор берет папку с текстами и как-то странно на меня смотрит: я, разумеется, осознаю, что он думает о таких вот ходоках, и быстро ухожу – в град со снегом, в снег с дождем, а через пару дней раздается звонок: рукопись нравится, редактор покажет ее самому Топорову (спустя несколько лет с легкой руки Виктора Леонидовича выйдет моя книжка «Коллекция нефункциональных мужчин», которую тут же услужливо «распнет» другая критика, забавно).

Топоров говорил, повторюсь: «В литературе нельзя говорить спасибо – только пожалуйста. Вот дали тебе премию – значит, поблагодарили тебя за книгу. Они поблагодарили, а ты им что, „спасибо на спасибо“ говоришь? Нет, говори „пожалуйста“». Или: «…опускать / возвышать авторов для критика нормально. Главное не забывать о том, что тобой опущенный тебя сразу же раз и навсегда возненавидит, а тобой возвышенный не обязан проникаться к тебе признательностью, особенно на всю жизнь». Настоящих писателей называл городскими партизанами: «…независимо от направления, жанра, возраста, пола, национальности и много чего еще. Городские партизаны действуют (ну, или, увы, почти бездействуют), а „литературное гестапо“ их преследует, ловит, убивает при задержании, пытает, вешает или подкупает, запугивает, перевербовывает… Весь литературный истеблишмент – такое гестапо; здесь без иллюзий».

«Могу ли отправить вам свой новый роман? Называется „Сперматозоиды“[9]…» – «Женщина высылает мужчине сперматозоиды?!! А впрочем, почему бы и нет – в наш горестный век?» – переписка наша с Топоровым дорогого стоит… впрочем, к чему эти воспоминания? Все просто: к переизданию топоровского «Двойного дна»[10]. Все кричат о новинках, а надо просто переиздать. Лучшее. Оно – есть.

26.12.2019