Читать книгу Латвийская тетрадь. Альманах «Под сенью оливы». Выпуск №11 - Наталья Савельева - Страница 3

Что для нас Латвия? Это узкие улочки Риги с брусчаткой, Домский собор, деревянный конь Брентис около собора Святого Петра, река Даугава – Западная Двина, впадающая в Рижский залив, песчаные дюны взморья, где с одной стороны – сосны, с другой – море, всё ещё иногда в шторм вымывающее среди водорослей сказочный янтарь. И женщина в платье янтарного цвета, уходящая в море вслед кораблю, уплывшему в закат.

Эта завораживающая картина стоит перед глазами до сих пор. И голос – «глубочайшее в мире – голос…» – впервые услышанный нами три года назад на фестивале Summertime в знаменитом концертном зале «Дзинтари» в Юрмале.

Тогда на фестивале замечательные оперные голоса сопровождали видеоистории, показываемые на большом экране. И как ни прекрасны были эти голоса, но именно голос женщины, уходящей в море, поднимал слушателей на такую высоту, где человек просто не может дышать – зал замирал, затаив дыхание.

Это был её фестиваль, фестиваль Инессы Галанте. Она проводит его каждый год в августе. В этом августе прошёл юбилейный, пятнадцатый международный музыкальный фестиваль «Summertime – приглашает Инесса Галанте».

Инесса (Инесе) Галанте родилась в Риге, тогда ещё в СССР. Всемирно известная оперная певица, обладающая выразительным голосом широкого диапазона – от колоратурного сопрано с нежнейшими градациями пианиссимо до глубокого драматического сопрано. В её репертуаре – ведущие оперные партии. Именно Инесса Галанте, записав в 1994 году в Риге «Ave Maria» Каччини, открыла это божественное произведение всему миру.

Она выступает в крупнейших оперных театрах и концертных залах мира. В Европе, Америке, Австралии, Азии… Почти везде, кроме Африки. Пела для членов британской королевской семьи, для нобелевских лауреатов. И у нас в России – в Мариинском театре, в Московском Кремле, в Большом театре.

У нас с Инессой Галанте получилось интервью, больше похожее на монолог-рассуждение певицы, причём большей частью на темы с музыкой напрямую не связанные. Инесса – удивительно неравнодушный человек, которого касается всё происходившее и происходящее в мире в целом и в непосредственной близости в этот миг. Не только её фамилия вызвала у нас ассоциации с Галантным веком – эпохой просвещения и культуры, но и она сама – широтой взглядов, живостью ума, остроумием, жизненными принципами и идеалами, и, конечно, человеческим обаянием и женским шармом.

– Инесса, Вы с детства хотели стать певицей? Ваши родители были музыкантами?

– Совсем нет. Первой в моей жизни была медицина, и вообще планы были очень далёкими от пения. Мне не нравилось, когда люди поют очень манерно. Другое дело – музыка, скажем, виолончель. Без жеманства, значительно одухотворённее, благороднее. Поэтому к голосам я тогда относилась безумно предвзято и слишком требовательно. Красота голоса, тембральная окраска, выразительность значили и значат для меня слишком много, то есть это для меня основной критерий. Важно – хочется мне плакать или смеяться с этим исполнителем, или нет.

Родители мечтали, чтобы я была оперной певицей, но никогда не давили на меня: «Как ты, доченька, решила, так и делай, а мы тебе поможем всегда, мы всегда на твоей стороне».

В детстве мне хотелось заниматься физикой, астрономией, скульптурой, дизайном, архитектурой, потому что половина родни – архитекторы или врачи. Для архитектуры, к сожалению, острота моего зрения была недостаточной. Меня привлекали и медицина, и психология. В итоге, я получила диплом фармацевта, и думала, что пойду ещё на какой-то факультет, связанный с медициной.

В общем, я не видела себя певицей, хотя моя мамочка пела, играла на аккордеоне и фортепиано. Однако окончила гимназию с математическим уклоном и Плехановский институт, работала экономистом. У неё вообще был синдром отличницы, всё всегда с золотой медалью или красным дипломом.

Мама была невероятно элегантной. Всегда ходила «на каблучке», всегда у неё была прямая спина. Её никто и никогда не видел униженной. Если кого-то обижали, она как глянет – этот человек на коленях приползал извиняться перед ней, а не перед тем, кого унизил.

Она никогда не одевалась, как все, и моё желание «быть, как все», понять не могла. Мой папочка и мы с сестрой ей служили, такого преданного друга, как мама, у нас больше не было.

В начале войны маме было 17 лет, она жила с родителями в Даугавпилсе. Семья была богатой – её отец владел небольшим заводиком по производству самых разнообразных щёток и расчёсок. Когда фашисты подходили к городу, они сумели бежать в Россию – старший мамин брат буквально впихнул их всех в вагон.

А папа был коммунистом-подпольщиком в буржуазной Латвии. Оптимист по натуре, весельчак, жизнелюб. И очень мужественный человек, сильный физически, с честью прошёл войну с ранениями, орденами и медалями. И никого не предавал всю жизнь, а бросался защищать. А его невероятная доброта – от его мамы, которая славилась не только добрым сердцем, но и желанием помочь в любое время суток. Её двери вообще не закрывались.

Да, жизнь очень разнообразна и непредсказуема. Я, например, не желая быть певицей, где-то с 9—10 лет сама выдумывала оперы, пела за всех всеми голосами, мужские и женские, колоратуры, басы, баритоны. Всё это было имитацией, игрой. Хотя ходить в настоящую оперу и наблюдать за всем этим на сцене мне совершенно не хотелось, я этому просто не верила, и даже скорее это было потешно, увлекательно, но совершенно неважно для меня.

– В интернете мы прочли, что Ваш папа пел…

– Папуля прекрасно танцевал, хотя этому никогда не учился, у него были внутренний ритм, пластика. А пел его брат, потрясающий драматический баритон. Люди вспоминали его голос, что равного ему не было. Когда пришли фашисты, его жена не захотела уезжать из Латвии, и они погибли.

Надо сказать, в массе своей люди в независимой Латвии жили благополучно. До 1940 года страна развивалась достойно. Были, конечно, те, кто жил победнее, похуже, это всегда существует, тем более, что эта граница «хуже-лучше» постоянно плавающая.

Существовали разноязычные школы, гимназии, частные школы. Моей маме преподавала шведка, которая учила и тому, как держать спину, как девочкам одеваться, как вести себя в мужском обществе. Было настоящее воспитание, словно в Смольном институте благородных девиц.

Мамуля вспоминала, что могла бы себе позволить быть просто избалованной дочкой. Однако её отец, мой дедушка, был безумно строг и пунктуален. Если кто-то из троих детей опаздывал к обеду на пять минут, то обед не получал до ужина – умей ценить чужое время. Дедушка уважал людей, с которыми работал, был очень корректен. Всегда подтянутый, аккуратный, радостный. Ему говорили: «Вы, наверное, сын Шаляпина! – он был на него очень похож. «Да, любимый!» – отвечал дедушка. Он был очень остроумен, как потом и один его сын, который работал в институте ортопедии и травматологии. Люди улыбались, глядя ему вслед. Бывают такие радостные люди.

И он ничего не боялся, поскольку не знал за собой никакой подлости. Допускал и довольно опасные шутки. Например, говорил: «Раньше у нас только один завод был, а теперь всё моё!» Или: «Дайте мне, пожалуйста, „Правду“, которая стоит две копейки, и трёхкопеечные „Известия“». Ему говорили: «Вульф, ты с ума сошёл!» А он: «А что я сказал не так?»

Когда начали высылать в Сибирь, рабочие завода его просто не пустили, добились отмены распоряжения об отправке: «Он нам отец родной! Работал с нами наравне: в пять утра вставал, в шесть мы начинали работать, заботился о наших семьях».

Дедушка получил хорошее образование в Берлине. Ещё со времён Российской империи у него на столе стоял письменный прибор – подарок от императора за работу. Ведь дедушкин завод изготавливал щётки и для лошадей, и для служащего состава армии, для чистки сапог и кителей. У нас дома ещё были расчёски и щётки для волос с ручками из слоновой кости.

Бабушка целый день работала в магазине, где продавались товары с завода.

В семье моих родителей свободного времени не хватало, они работали, жили ради нас, все всегда были чем-то заняты. И мы с сестрой тоже: английская школа, теннис, спортивная гимнастика, фигурное катание, плавание, танцы, детский хор, фортепиано. Кроме этого, мы должны были каждый день сделать четыре пункта из списка дел. Если в течение недели всё было более-менее сделано, мы в конце недели получали мороженое. И ещё мы страстно любили книги, были просто помешаны на них.

Каждое утро мы с сестрой в семь утра уже были на пляже, бежали три станции вдоль моря, окунались в воду, даже если она была всего +9 градусов по Цельсию, полоскали рот солёной водой. Зато никогда не болели! Я так привыкла, что вода должна быть свежей. В очень тёплых морях мне даже некомфортно, когда нет никакого контраста. Но это – дело привычки.

А тогда мы ходили полгода босиком, это просто был образ жизни. Можно сказать, что детство моё, моей сестры и моих друзей прошло в Юрмале, на станции Меллужи. Мы туда приезжали как в рай, это и сейчас невероятное место.

– В 1991 году Вы уехали в Германию…

– Да, меня пригласили солисткой в Национальный театр в Мангейме и Немецкую оперу на Рейне в Дюссельдорфе.

Но с Латвией я никогда не прерывала связи. Я работала и жила в Стокгольме, Хельсинки, Таллине, Санкт-Петербурге. Там просто сдувает с ног, сырость, влажность. Многие удивляются, как так можно жить? А в Риге климат намного мягче за счёт Рижского залива, нет такого безумного ветра. Ты как в закутке, в объятиях мамы, такая маленькая тёплая гавань… Рига, Латвия всегда на перепутье. И люди здесь очень чистоплотные, очень любят цветы. Немногословные, достаточно тихие, сдержанные. Мужественные. Очень радушные. На латышей всегда можно положиться. Невероятно трудолюбивые. Привыкли справляться со всем сами, и хуторная система этому способствует.

Конечно, войну я не застала, но, живя в Германии, много думала о том, почему немцы при такой культуре, литературе, музыке, философии (высший пилотаж, мало кто мог с ними конкурировать!), и вдруг пошли на такой ужас. И поняла, что нацизм родился из романтизма, из возведения в абсолют идеи величия своего народа. Эта идея оказалась востребованной после поражения Германии в Первой мировой войне. Беда в том, что любая политизированная идеология и возведение любого постулата в абсолют требует, в итоге, огромного количества человеческих жертв.

Я когда-то очень увлекалась политическими мемуарами, видимо, пыталась возместить отцу отсутствие сына. Помогала ему в работе, он это очень ценил.

Девиз папули – не чтобы не было богатых, а чтобы не было бедных. Он мне всегда говорил, что каждый человек, раз он пришёл на этот свет, достоин гуманного подхода, человеческой цивилизованной жизни, и должен иметь шанс. Это укоренилось в моём сознании, мне тоже хочется, чтобы люди имели шанс. Увы, он есть далеко не у всех.

А в детстве я хотела быть генералом, космонавтом и спасать человечество. Когда падала, никогда не плакала, воспитывала в себе волю, мужественные черты. Меня смешили девочки со всеми этими сумочками и помадами, капризами, сплетнями. Я и сейчас ненавижу сплетни, шептания, интриги. Не потому что я такая хорошая, просто у меня это вызывает отторжение. У меня всегда было много друзей, я умею дружить, без «яканья», кухонных пересудов друг у друга за спиной. Есть люди, которых можно осуждать, говорить о них долго и неприятно, но я оставляю это Господу Богу, который сам с этим будет разбираться, не я. Да, мне кажется, безнравственно и отвратительно – судить. Я должна отвечать за себя.

Потом я попала в оперу – это было место единомышленников, коллег и партнёров. Я со всеми дружила, были невероятные встречи. Но, конечно, встречались персонажи, не умеющие сдерживать свои эмоции. Да и обстоятельства жизни у всех разные. В театральной среде обострено чувство зависти, обиды, иногда и справедливой – кто-то продвигается благодаря чьей-то симпатии, любовникам, друзьям, блату. Но вот ты выходишь на сцену, ты «распят» перед всеми, и пожалуйста, действуй-злодействуй, делись собой. Вот твоё место отчёта. И отсчёта. По крайней мере, для оперного пения только блат не работает.

Конечно, театральная сцена – дело субъективное: у кого-то голос лучше или благороднее, кто-то внешне представительнее… Многие актёры заменимы, это для себя актёр – единственный в своём роде. Однако существуют личности, которых не заменишь никогда и никем, и люди о них вспоминают со слезами и восторгом. Говорят: «Такого больше никогда не будет», а спектакль продолжается… В том актёре было что-то такое, что никакими деньгами, блатом, любовниками никак не заменить. Бывает так – человек в жизни кажется совершенно неинтересным, непримечательным, а на сцене – глаз не оторвать. И наоборот – красавица, а слушаешь её пение пять минут, десять – и начинаешь скучать, потому что никаких флюидов, никаких мыслей и эмоций она не рождает, думаешь, какая приятная целлулоидная Барби, вот и всё…

– У Вас необычная фамилия…

– Это фамилия бывшего мужа, которая осталась со мной на всю жизнь. Она – от испанских сефардов.

В Италии мне говорят, что я итальянка, в Испании – испанка, во Франции – француженка. В каждой стране принимают за свою. А я пою не для какого-то конкретного народа, я пою для всех, для человека. Для тех, кому я нужна, кто пришёл меня слушать, я буду делать максимум. Я ведь не просто вышла пропеть некоторое количество нот и покрутить своим платьем.

Людей много одиноких, не очень нужных, не очень удачливых, разочарованных, брошенных, нездоровых, без перспективы, или им так кажется, недооцененных… Не все хотят забываться в спиртном или бегать по дискотекам. А мне хочется, чтобы люди улыбались, были счастливыми, здоровыми, чтобы у них всё ладилось, чтобы они встретили человека или людей по интересам. Чтобы нашли себя, чтобы их работа была хобби – в этом же всё наполнение жизни. Чтобы были окружены симпатизирующими им людьми, любящими людьми. Это опять-таки мечта моего отца. Но любовь – дело трудоёмкое.

Просто нам с детства обещали, что жизнь будет радостной. И что добро всегда побеждает зло. И если ты чего-то хочешь, то обязательно добьёшься, и будешь жить долго и счастливо. Но забывали добавить, что для этого надо очень много работать, очень-очень стараться, быть в нужный момент в нужном месте. Что есть вещи взаимозаменяемые. Если не пошло здесь или ты не очень счастлив в этой профессии, в этом месте, то можно попробовать что-то изменить. Видимо, было тогда у нас такое время – люди привыкли ничего не менять. В Америке, наоборот люди много передвигаются, очень мобильны, осваивают новые профессии, идут на курсы…

– Расскажите, пожалуйста, о Фонде Инессы Галанте.

– Мы создали Фонд восемь лет назад. Как раз для того, чтобы дать шанс, возможность, может быть, для кого-то дополнительную возможность проявить себя в музыке. У нас нет ограничений в возрасте, но, конечно, это должно быть адекватно, чтобы у талантливых людей ещё было время для реализации своего потенциала.

Было шесть конкурсов талантов в четырёх группах – вокалисты (включая джаз), ударные инструменты, клавишные и духовые.

Вообще членом жюри музыкальных конкурсов бываю часто. Стараюсь молодёжь продвигать, если вижу, что человек талантлив. Допустим, что-то сейчас не получилась. Могу дать пятнадцать минут отдохнуть, попить воды и повторить. Один такой мальчик сейчас поёт по всему миру, пел в «Ковент-Гарден», прекрасный певец! А если бы его «закопали»? Певец и так – очень зависимое и ранимое существо, его надо поддерживать и защищать.

– А у Вас есть диск, записанный на русском языке?

– Да, есть. Говорят, за двадцать лет моя запись – лучшая запись Татьяны Лариной.

Скажу честно, в молодости к русской музыке я относилась с большим страхом, невзирая на то, что это язык для меня абсолютно родной. Но мне казалось, что петь Чайковского, Рахманинова, Глинку я ещё не готова, это должны петь другие. Мной владели стереотипы, хотя не должно быть стереотипов, зашоренности ни в музыке, ни в дизайне, ни в чём. Всегда боялась, всегда отказывала, о чём очень сожалею сейчас. Хотя тогда я уже много пела и в Англии делала концерты русской музыки. И с американцами, и в России с маэстро Владимиром Федосеевым. Некоторые вещи я пела давно, и все были в экстазе, но он дал мне ещё пару идей, и всё заиграло по-новому. Обратил внимание на паузы, какие-то детали, которые раньше я пропускала. Я пела к тому времени «Снегурочку», но это было скорее художественное полотно, а Чайковский, Рахманинов – это другое. А, например, Римский-Корсаков – это красочная картина, изумительная сказка, к ней подходишь по-иному. «Пиковая дама» Чайковского – одна из моих самых любимых опер, это эталон. Я долго готовилась, чтобы спеть Лизу.

– После «Ave Maria» Каччини в Вашем исполнении к Вам невозможно относиться как к простому смертному…

— Интересно, что мой диск «Debut» с «Ave Maria» должен был выйти в Москве, он оказался последним в плане на фирме «Мелодия» в преддверие развала СССР. Компакт-диск к выпуску был готов, но тут произошли известные события. Права на издание перекупила английская фирма, и я оказалась первой в Латвии, кто выпустил компакт-диск за границей, только потому что было такое время. Диск был как мостик между двумя системами.

А мы все оказались даже не над пропастью, это была Третья мировая война, просто не было такой активной стрельбы. Кто-то умер физически, кто-то морально был изничтожен… Пожилым людям в хаосе 90-х было очень сложно. Мой папа болел, переживал серьёзно, хотя видел всё несовершенство системы. Он искренне верил в коммунистическую романтику.

– Что бы Вы хотели пожелать нашим читателям?

– Я очень не люблю заносчивых людей. Самоирония и юмор не только помогают жить, они должны быть во главе угла. Конечно, бывает, что ты их теряешь на минуту. Но когда включаешься и смотришь на себя со стороны и умеешь сам над собой смеяться, то камень с души должен упасть. Я верю, что большинство людей – добрые, небезразличные, творческие, слышащие, видящие, читающие, думающие, озабоченные тем, чтобы мир не скатился в тартарары, а улучшался. Я думаю, музыка – та сфера, та медицина, которая никогда не подведёт, не будет побочных эффектов. Это я говорю, как фармацевт. Это лекарство, которое рождает крылья за спиной, делает людей духовно богаче, крепче, но оно и размягчает сердце и вызывает слёзы очищения. Когда-то люди тоже страдали, но собирались с силами и шли дальше, разве не так?

Всё было. Великие композиторы, художники, глухие, слепые, преодолевали свои горести и продолжали творить. Тот же Ренуар, которому кисть привязывали к руке после того, как его разбил паралич. А Бетховен с его глухотой? А сколько слепцов… Тулуз-Лотрек, маленький карлик, над которым хохотали, понимаете? Не это важно – ДУХ важен. И твоё желание что-то изменить. За это я голосую, и мой фонд, и мой фестиваль призваны дать миру витамины счастья, красоты и силы идти дальше. Вот это я всем желаю. Будьте все счастливы, и никогда не опускайте крылья. Жизнь очень многогранна, и как зебра – белая-чёрная, белая-чёрная. Даже если эта чёрно-серая полоса расширилась значительно, там за поворотом будет что-то другое, только не сидите на месте, двигайтесь и верьте. Может, вы куда-то не туда свернули. Я вас люблю и дай Бог нам всем удачи. Нам не нужна война, нам нужно мирное небо. Будьте здоровы. Ваша Инесса Галанте.