Читать книгу Венок тумана. Два сердца - Наталья Шнейдер - Страница 2

И ведь случиться-то нечему было. До Купалы в воду никто в здравом уме не полезет. С мостков кто в воду свалился? Так у мостков неглубоко, и водяной там не озорует – конечно, если почтить его как полагается.

– Ведьму, ведьму зовите! – закричал кто-то.

Забыв о ведрах, я помчалась к реке.

К берегу шла лодка, двое крепких парней отчаянно работали веслами – так, словно от скорости зависела чья-то жизнь. Еще двое застыли истуканами на берегу. Стайка девушек сбилась вокруг одной, закрывшей лицо руками и голосившей во все горло.

Неужто кто-то с лодки в воду упал?

Река взбугрилась, выпуская хозяина. Я мысленно поморщилась. Водяной мог явиться холеной выдрой или жирной уткой, в погоне за которой охотник сам рванет в омут, а то и вовсе красивым парнем, чтобы заманить к себе девку или бабу, или справным мужиком, балагуром и весельчаком, способным заболтать до полной потери бдительности. Но сейчас он, будто специально, выбрал свой самый отталкивающий облик. Синее опухшее лицо утопленника, раздутое тело, торчащий живот, мужское достоинство чуть ли не до колен.

– Мой он, – сказал хозяин. Голос его звучал странно. Про человека я сказала бы: хрипло, как с простуды, но хозяева – духи от духа этого мира. – Удаль хотел показать, на спор решил реку переплыть.

– Козьма? – поняла я. – Дурак городской!

Когда-то родители отдали парня рядчику, собиравшему детей для работы в городе. Козьма попал в лавку. Вернулся с месяц назад, сказал – невесту выбирать. Девки, конечно, как мухи на мед послетелись. И то поглядеть: сапоги гармошкой, рубаха фабричная, жилет атласный, а кушак под ним и вовсе шелковый. Да нашлась одна, которая стала нос воротить. Как водится, к ней-то он и прикипел.

Дуня-то и выла сейчас в голос, закрыв лицо ладонями. Подружки, похоже, сказали, что я здесь, потому что она вскинулась и, растолкав их, рухнула передо мной на колени.

– Если нужно, отдай меня вместо него! Это я во всем виновата!

Водяной ухмыльнулся и закивал. Водяницу, значит, яга проводила…

Я еле удержалась, чтобы не показать ему кукиш: старые привычки быстро не забываются. Однако такими жестами, по-хорошему, вообще разбрасываться нельзя, а уж совать кукиш в лицо Хозяину – тем более. Все равно что мужскими причиндалами перед ним потрясти.

– Ты-то чем виновата? – вздохнула я.

– Он спросил: «А если реку переплыву – пойдешь за меня?», а я, дура, возьми да и скажи, мол, переплыви сперва.

Я вздохнула.

– Его никто за язык не тянул и в реку не толкал. Где его одежда?

– Вон лежит, – оглянулась Дуня.

Я подошла к брошенным на берегу вещам – люди расступились, давая дорогу.

Со стуком врезался в берег нос лодки. Двое парней вытащили утопленника. Одного взгляда на синее лицо хватило, чтобы понять: бесполезно и пульс щупать, и полированную монетку к носу подносить. Я взяла его нож, отхватила с пояса кисточки. Срезала у Козьмы прядь волос. Парни смотрели на меня одновременно со страхом и надеждой.

– Добрая ты, – проскрипел водяной. – Ради дурака… Я-то от силы не откажусь, а тебе сутки отлеживаться.

– На том свете отлежусь, – фыркнула я, волосами утопленника превращая кисточку с его пояса в куколку. Две руки, две ноги, перевязь пояса. Хорошо, когда сила есть, – волосы будто сами оборачивались вокруг нитяных прядей.

– Да что ж вы стоите, как будто нелюди какие! – завопил городской и рванулся к нам.

– Не лезь! – огрызнулась я. Вот же, приперся на наши головы!

Парни молча сдвинулись, отгораживая друга от чужака.

Я сдернула с шеи узелок с солью – оберег от порчи, такой многие носят. Только в моем еще была завернута иголка. Стиснула в кулаке узелок вместе с куколкой – заменой покойника.

– Дать даю, взять прошу, – зашептала я, глядя в глаза водяному. – Кровь моя за душу его, соль моя…

За спиной закричали. Что-то толкнуло меня в спину – падая, я разжала руки. Откуда ни возьмись сиганула с ветки русалка, подхватила окровавленный узелок и исчезла – только смех рассыпался по ветвям ивы.

– Жульничать вздумали? – прорычал водяной. Река потемнела, пошла рябью.

Я приподнялась на локте. Четверых крепких парней разбросало по лугу. Кто-то казался бесчувственным, кто-то тряс головой, пытаясь очухаться. Городской склонился над Козьмой, и вокруг обоих свивалась магия. Не ведьмовская сила – а магия, я такой вдоволь насмотрелась в городской больнице. Магия вынимала воду из легких, подстегивала сердце, заставляя кровь бежать по сосудам.

Может быть, это бы и помогло, имей чужак дело с младенцем, выскользнувшим в лохань из рук уставшей матери, или пьяницей, свалившимся в реку. Но не сейчас.

– Не смей! – закричала я. – Отойди от него!

Он вскинул руку, отмахнулся от меня, будто от комара. Меня отшвырнуло, удар о землю вышиб воздух из легких. Утопленник сипло вздохнул. Счет шел на мгновения.

Не знаю, откуда у меня взялись силы встать. Я подскочила к Дуне. Схватила ее за локоть, указала на реку, где рядом с водяным стоял Козьма, ошарашенно глядя на суету на берегу.

Она увидела, хоть и неоткуда было взяться в ней силе, позволяющей видеть. Похоже, действительно небезразличен ей был этот балбес. Поклонилась мне, низко, до земли, и шагнула к реке.

Тот Козьма, что стоял рядом с хозяином, беззвучно закричал. Девушка покачала головой. Потянула из косы ленту, распуская волосы.

– Что ты творишь, дура? – заорал городской.

Шаг, еще шаг.

– Уйдите, красны девки, да не ждите, – затянула Дуня. – Ох, я себе сильного роя выловила…

Одна из ее подруг отмерла, подняла из травы ленту.

– Не плачь, Дуня, не кручинься…

Очнулись и остальные.

– В чужом дому пригодишься, – понеслись над рекой девичьи голоса.

Городской подскочил. Посмотрел на Козьму. Шагнул к «дуре». Снова потянулся магией к утопленнику.

Водяной улыбнулся, тряхнул головой. Исчезла одутловатость с лица, показались скулы, волосы завились густыми кудрями, как и борода. Раздались плечи, подтянулся живот.

Когда вода дошла девушке до пояса, городской все же бросил почти ожившего покойника, метнулся к ней. Но водяной уже протянул перепончатую лапу. Дуня, не дрогнув, вложила в нее ладонь, и оба исчезли.

Лента рассыпалась водяными каплями, потекла по траве ручьем.

Исчез из воды Козьма – а тот, что на берегу, рывком сел и закашлялся.

Я от души врезала городскому по щеке.

– Какого лешего ты влез! Убирайся из нашей деревни, и чтобы духу твоего здесь больше не было!

* * *