Читать книгу Двум смертям не бывать - Наталья Шнейдер - Страница 8

Море дало о себе знать загодя: свежим соленым воздухом, разлившимся меж холмами, кружащимися над головой чайками. И все же, когда холмы раздвинулись, открывая сероватую бесконечность, Эдгар замер от неожиданности. Слишком уж оно было огромным. Проведшему детство среди лесов, а юность – в камне узких городских улиц казалось невозможным поверить в то, что все это – настоящее.

Эдгар направил коня к берегу, остановил неподалеку от обрыва. Где-то за спиной войско продолжало мерно двигаться своим путем – на запад к гавани. Но сейчас Эдгару не было до них дела.

Рядом спешился Рамон, шагнул к краю бездны.

– Осторожней! – не выдержал Эдгар.

Тот отмахнулся, начал спускаться, прыгая по камням. Эдгар хотел было последовать за братом, но одного взгляда вниз хватило для того, чтобы замерло, отказываясь подчиняться, тело, а ноги стали ватными.

– Рамон!

– Иди сюда, – откликнулся тот. – Тут здорово.

Ученый снова глянул вниз: Рамон устроился на небольшом каменном карнизе, свесив одну ногу и опираясь подбородком на колено другой. Далеко внизу шелестели волны, вылизывая скалы.

– Иди сюда! – повторил он, глядя снизу вверх.

Эдгар покачал головой, честно признался:

– Боюсь.

– А, – отозвался брат, и Эдгар, как ни старался, не смог уловить в голосе ни тени насмешки. – Понятно. Ты иди, если не хочешь ждать, я догоню. Коня только стреножь.

– Я тут посижу. – Молодой человек опустился на валун. Помолчал, глядя на волны.

– Красиво.

– Красиво, – повторил снизу Рамон. – Хочу запомнить. Люблю море.

– Разве в Агене его нет?

– Там оно другое… Не знаю, как объяснить. Увидишь.

Он в самом деле не знал, как объяснить, порой чувствуя себя удивительно косноязычным. Но то, что это море – серая вода под серыми тучами, холодная, несмотря на начало лета, – разительно отличалось от того, яркого, в бликах солнечных зайчиков, пляшущих на волнах, казалось очевидным. Он не смог бы сказать, какое любит больше. Там, на западе, в Агене, он скучал по дому и, прожив два года, не выдержал, попросил герцога отпустить. Тем более что дальнейшие завоевания, похоже, откладывались – за эти два года армия едва-едва смогла навести порядок в окрестностях города. Но и дом оказался чужим. То, что в памяти чудилось родным гнездом, наяву оказалось холодными каменными стенами, полными сырости и сквозняков, и чужими людьми, которых Рамон вроде был бы должен любить, но никак не выходило. С матерью он рассорился едва ли не через неделю после возвращения, потребовав отчета о том, как ведутся дела – как-никак, именно Рамон с Рихмером теперь были старшими мужчинами в доме. И если брат предпочитал не лезть в дела, отговариваясь скукой, а на деле – опасаясь спорить с матушкой, не желавшей выпускать главенство из рук, то привыкший повелевать людьми Рамон хотел быть хозяином в собственном доме. Ему это удалось, но мать фактически перестала общаться, ограничиваясь парой вежливых фраз за обедом. В качестве шага к примирению Рамон согласился жениться – и мать оттаяла, когда ей препоручили выбор невесты и организацию свадьбы. Самому юноше было совершенно все равно. Жена оказалась тихой и незаметной, как и полагается девушке из хорошей семьи, слушала мужа, опустив очи долу, со всем соглашаясь – и Рамон потерял к ней интерес еще до конца медового месяца, сведя все общение к выполнению супружеского долга и все тем же пустым разговорам за обедом. Наверное, это было неправильно, но по-другому не получалось.

Он сам не знал, чего ждет от возвращения на запад. Порой Рамону казалось, что память услужливо подсовывает то, как должно было быть, вместо того, что было на самом деле. Что он придумал себе Аген, как когда-то придумал отчий дом. Но по крайней мере сюзерену он был нужен, а родне – нет.

* * *

Похоже, Дагобер не стал откладывать разговор с отцом, потому что герцог вызвал Рамона уже через день. Явившись, юноша обнаружил в зале, служившем герцогу приемной, Хасана и отца Сигирика, присланного высоким престолом. Его святейшество полагал, что не след оставлять войско, должное нести язычникам свет истинной веры, без представителей церкви. Справедливости ради нужно сказать, что Сигирик не только справлял службы, отпускал грехи перед битвой и следил за нравственностью вверенной ему паствы. Решив, что служителю Господа подобает проявлять милосердие не одними молитвами, он вместе со своей свитой ходил за ранеными, не говоря уж о последнем причастии. И все же его недолюбливали, да и трудно любить человека, который вместо того, чтобы закрывать глаза на мелкие грешки, свойственные всем людям, пускался проповедовать. Многие из застигнутых им на месте преступления предпочли бы епитимью воистину зубодробительному морализаторству.

Герцог вошел в зал, кивнул в ответ на поклоны, жестом отпустил слуг. Вместо того чтобы воссесть на богато разукрашенное подобие трона, по-простому опустился на ступеньку рядом, указал гостям на приготовленные для них сиденья. Сигирик скривился – сам он и без того разговаривал бы с герцогом сидя, но позволить то же мальчишке и язычнику… Авгульф сделал вид, что не заметил выразительной гримасы святоши, и велел Рамону пересказать услышанное от Лии. Тот начал рассказывать, стараясь не упустить ни малейшей детали.

– Бред! – вскричал священник, едва Рамон заговорил о крысах. – Все знают, что…

– Отче, – мягко прервал его герцог. – Прошу тебя, дай гостям ответить на мои вопросы. Трудно о чем-то судить, не выслушав до конца.

– Не всякие речи должно слушать. То, что противоречит святому писанию, не должно осквернять ни слуха, ни мыслей.

– Отче, твои познания в святых текстах превосходят мои. Не будешь ли ты так добр напомнить, каким именно строкам писания противоречат слова этого юноши?

– Они противоречат здравому смыслу. Все знают, что…

– Значит, писанию они не противоречат? Тогда позволь, мы закончим разговор. – Герцог кивнул бывшему оруженосцу. – Рамон, продолжай.

– Да я, по сути дела, закончил.

– Хорошо. – Авгульф повернулся к Хасану. – Скажи, здесь действительно считают, что черную смерть носят крысы?

– Да, господин.

– Признаться, я не понимаю. У нас говорят, что эту болезнь наводят своим колдовством криды. Когда в город приходит черная смерть, она никогда не заходит в их дома, и это позволило ученым мужам утверждать, что сей народ в сговоре с болезнью.

– Криды… – протянул Хасан. – Правильно ли я понял, ты говоришь о народе, что рассеян по всему свету, не имея родины?

Герцог кивнул.

– Мне кажется странным мнение, будто они не болеют, – сказал толмач. – Когда в город приходит черная смерть, криды тоже заболевают, я не раз видел это собственными глазами.

– Некоторые считают, – сказал Авгульф, – что криды просто ненавидят истинную веру и пользуются любым способом, чтобы навредить тем, кто ее исповедует. Правда это или нет, но подобное мнение дает хоть какое-то объяснение, зачем это нужно кридам – если болезнь наводят они. Зачем это нужно крысам и могут ли неразумные твари наводить черную смерть?

– Ты прав, крысам это не нужно, тем более что животные не умеют чего-либо желать. Наши ученые считают, что сперва они заболевают сами, болезнь разносится от твари к твари. И когда больных крыс становится слишком много, черная смерть переходит к людям – возможно, с подпорченной пищей или с миазмами, которые распространяют больные животные. Не раз было замечено, что сперва в домах начинают появляться крысиные трупы, а вскоре в город приходит черная смерть.

– Тогда почему наши ученые не заметили то, что, как ты говоришь, неоднократно замечали ваши?

Хасан пожал плечами:

– Может быть, дело в том, что наши ученые искали ответ, а ваши полагали, что уже знают его?

Герцог кивнул и надолго замолчал.

– Я велю своим людям поставить ловушки, – сказал он наконец. – Но этого может быть мало. Говорят, ваш народ разводит кошек.

– Язычники! – не выдержал Сигирик. – Кошки есть порождение нечистого!

– Вы не приручаете хорьков и ласок? – продолжал герцог, словно бы не слыша священника.

– Это так, – кивнул Хасан. – Мы разводим кошек.

– Благодарю тебя. Можешь идти.

Тот с достоинством поклонился и вышел.

– Никто не захочет держать дома беса, – протянул Авгульф.

Рамон хотел было сказать, что ничего бесовского в своей трехцветной мурлыке не заметил, но, взглянув на священника, решил промолчать.

– С другой стороны, – продолжал герцог, – святой престол в своих письмах говорит о черных кошках, ни словом не упоминая о…

– Какая разница! – не выдержал Сигирик. – Ты впадаешь в…

– Рамон, выйди, – резко сказал сюзерен. – Я позову.

Юноша кивнул и едва не бегом покинул зал.

Ждать пришлось долго. Наконец из двери вылетел покрытый красными пятнами отец Сигирик, а следом выглянул герцог.

– Заходи.

Он снова опустился на ступеньки у трона, жестом приказал юноше сесть.

– Запомни: выкручивать людям руки нужно без свидетелей. – Авгульф усмехнулся. – Даже если делаешь это с позиции логики, а не силы. Впрочем… ладно, неважно. Я издам указ, предписывающий моим людям изводить в своем жилье крыс всеми доступными методами. А отче прочтет проповедь о том, что черные кошки суть посланцы нечистого, но, – он воздел указательный палец, – только они. Так как святой престол в своих письмах поминает исключительно черных кошек, ни словом не говоря о других, значит, остальные твари безвредны с духовной точки зрения и крайне полезны для истребления крыс… тем более что других животных, способных это сделать, здесь не найти.

– А он прочтет? – поинтересовался Рамон.

– Да. Но давай о другом. Ты знаешь, почему пал город?

Рамон припомнил риторику отца Сигирика:

– Господь снизошел к неустанным молитвам…

– Брось, – фыркнул герцог. – Никто не подслушивает.

– Откуда ж мне знать?

– В столице умер король, не оставив наследника. И тот, кто вел сюда войско, узнав об этом, повернул назад – престол показался ему интересней, чем битва за город. Когда весть о том, что помощи не будет, дошла сюда, наместник бежал… Говорят, кроме него никто не знал про тайный ход. – Авгульф пожал плечами. – Может, врут, может, правда. Словом, наместник сбежал, никого не поставив в известность. А тот, кто был его правой рукой, узнав о бегстве господина, приказал открыть ворота.

– К чему ты клонишь?

– К тому, что у Господа странное чувство юмора. Человек, у которого ты гостил третьего дня, был тем самым открывшим ворота.

Рамон присвистнул. Герцог кивнул.

– Он говорит, что счел это единственным разумным выходом – да ты сам видел, что творилось в городе. Но кто знает, что на самом деле у него за душой?

Рамон поморщился.

– Господин, прости, я воин, а не доносчик.

– А я и не прошу доносить, – усмехнулся Авгульф. – Я только хотел сказать: надеюсь, ты и впредь не утаишь от меня то, что сочтешь важным. Ступай. И спасибо тебе.

* * *

Они долго молчали, думая каждый о своем. Наконец Рамон оглянулся:

– Поехали?

Эдгар кивнул, протянул руку, помогая выбраться. Рамон принял поводья, снова подошел к краю обрыва, заглянул вниз. Брат подхватил его под руку.

– Не дергайся, – усмехнулся воин. – В этот год со мной ничего не случится.

Он вскочил в седло, тряхнул волосами:

– Догоняй. Спорим, я быстрее?

Эдгар проглотил словцо, не подобающее его будущему сану, и пустил коня вскачь.

Корабли Эдгару не понравились. Когда-то, еще мальчишкой, он любил слушать рассказы о чужих странах и диковинных людях. Корабли в этих рассказах именовались не иначе как «быстроходные», а то и «величественные», и Эдгару невольно представлялось нечто стремительное и грациозное, подобное по красоте породистому скакуну. Низкие, тяжелые, с круглыми, словно надутыми изнутри боками, суда настолько отличались от его фантазий, что юноша почувствовал себя обманутым.

– Это плавает? – протянул он, разглядывая огромные просмоленные борта.

– Иногда тонет, – хмыкнул Рамон.

– Типун тебе на язык. – Ученый осенил себя священным знамением.

– Каков вопрос, таков и ответ. – Молодой человек рассмеялся. Посмотрел на кислое лицо брата и стал серьезным: – Это торговые корабли. А купцы – народ осторожный. Так что это самый надежный из вариантов. И довольно быстрый. Две недели – и мы на месте.

Эдгар с сомнением покачал головой, вздохнул:

– В конце концов, все в руке божией.

– Истину глаголешь, – фыркнул воин. – Тут рядом город. Если хочешь, пошлю человека запастись выпивкой. Будешь всю дорогу или в стельку, или с похмелья – в любом случае, будет некогда думать о том, какая под тобой глубина.

– Не надо.

– Многие так и делают.

Эдгар снова вздохнул:

– Я бы предпочел предстать перед Господом в здравом уме.

– Типун тебе на язык. – Рамон хлопнул брата по плечу. – Что ж, будешь единственным трезвым человеком на корабле, не считая команды. Потому что те, кто не пьет от страха, напьются от скуки. А человека в город я все же пошлю – Хлодий вон тоже зеленый бродит, а Бертовин точно не подумал для него вина припасти.

– «Тоже», – невесело усмехнулся Эдгар. – Что, так заметно?

– Мне заметно. Другим – не уверен. Не бери в голову. Бояться не стыдно. Стыдно, когда страх берет верх над разумом.

– Мне кажется, ты ничего не боишься.

Рамон пожал плечами:

– Я уже плавал и туда и обратно. Как видишь, жив-здоров.

– Я не о том.

– Я понял. – Молодой человек помолчал. – Свое я уже отбоялся. В ту ночь, когда погиб Авдерик, и потом, когда понял, что… Что «все мы смертны» – плохое утешение, когда знаешь, сколько тебе отведено. Было так плохо… порой казалось – лучше бы я погиб в том же бою, вместе с братом. Потому что так жить – невозможно… невозможно, когда жизнь превращается в страх, а мне казалось тогда – отныне так и будет… все то время, которое мне отведено. А потом… не знаю, что случилось… вдруг стало очевидным: у меня есть время либо на жизнь, либо на страх. И я выбрал жизнь.

* * *

Поначалу все шло именно так, как и предрекал Рамон. Набившиеся в трюмы кораблей люди, кажется, даже не стали дожидаться, пока те отчалят. Мигом сбившись в группы – господа с господами, простые ратники с себе подобными, слуги своей компанией, – пассажиры начали заливать вином то ли страх, то ли скуку. Хуже всего оказалось то, что уединиться на корабле было невозможно, и волей-неволей Эдгару приходилось слушать нестройное пение, цветистую ругань, а периодически и наблюдать за драками… Однажды он попытался вмешаться, мол, воинам нечего делить, и лучше бы приберечь пыл для язычников. Синяк под глазом довольно быстро привел ученого в чувство, отбив желание лезть не в свое дело. Рамон принес с палубы ведро ледяной забортной воды, и они вместе долго возились с примочками. Ткань моментально грелась, Эдгар шипел, Рамон хохотал – мол, нашел место и время читать проповеди.

– Но ведь это неправильно, – не выдержал ученый. – Разве пристало благородным рыцарям вести себя, точно подвыпившим подмастерьям?

Рамон рассмеялся еще пуще:

– Братишка, в какой башне слоновой кости тебя воспитывали? Что, студиозусы не бьют друг другу морды, предварительно надравшись как следует?

– Ну…

– Так если будущие светила церкви могут вести себя таки образом, то почему это не пристало рыцарям? Или ты хочешь сказать, что кодекс поведения отцов церкви менее строг, нежели воинский?

Эдгар не нашелся, что ответить, и решил сменить тему.

– Щиплется…

– Ничего, быстрее сойдет.

– Да плевать, не девка ведь. Нашел с чем возиться.

– Явишься ко двору с битой мордой, сплетен не оберешься.

– Кому я там сдался?

Рамон в который раз выжал тряпицу.

– Не скажи. Так далеко от дома каждый новый человек – событие.

– Так вон их, новых, пять кораблей плывет.

Воин вздохнул.

– Не пойму, то ли ты в самом деле дитя малое, то ли притворяешься.

– О чем ты?

– Ты едешь учить невесту герцога. Полновластного хозяина новых земель, раздающего лены. Брата короля – но это мелочи. Тебя не оставили бы без внимания, даже если бы ты был безродным подмастерьем.

– Так я и есть безродный…

– Да ну? Матушка не успела вдолбить тебе генеалогию? Мы с королями в родстве были – пока пра-пра… не тем будь помянут, проклятье не заработал.

– Я ублюдок, забыл?

– Ну да. Только в глазах всех это делает тебя еще более привлекательным объектом для сплетен. Эдгар, я знаю, о чем говорю, – в конце концов, я вырос среди этих людей. Я жил в доме герцога восемь лет.

Эдгар помолчал.

– Признаться, я уже начинаю жалеть, что согласился.

– Полагаю, так или иначе, тебе бы не оставили выбора, – пожал плечами Рамон. – С другой стороны, может, хоть так ты научишься просчитывать последствия своих поступков. А то старше меня, а ведешь себя не лучше Хлодия, право слово. У того одни героические баллады в голове, у тебя – святое писание. А как это совмещается с настоящей жизнью, ни его, ни тебя не волнует.

Эдгар хотел было возмутиться, но вместо этого снова надолго замолчал. Потом тихо сказал:

– Наверное, я просто не знаю, какая она – настоящая жизнь.

– Значит, пришла пора узнать, – так же негромко ответил Рамон.

Хуже всего было то, что читать у Эдгара не получалось. Он специально припас в дорогу свиток нового трактата о совершенстве божественном и о первородном грехе, но обнаружил, что не в состоянии одолеть ни страницы. Стоило только попытаться всмотреться в мелкую вязь букв, как морская болезнь, вроде бы не беспокоившая в обычное время, отчетливо давала о себе знать. Он честно попытался было не обращать внимания на слабость плоти – и едва успел вылететь на палубу и добежать до борта, занятого такими же страдальцами. Вторая попытка одолеть строптивый трактат закончилась столь же печально, а на третью молодой человек уже не решился. И оставалось только спать, молиться и размышлять. Рамон, судя по всему, становиться брату нянькой не собирался. Нет, он никогда не отказывался поддержать разговор, если оказывался рядом, – но чаще пропадал где-то среди пьющих или играющих в кости. Эдгар попытался было его образумить – ведь кости, как и любые игры, возбуждают алчность, коя есть грех смертный, – но приподнятая бровь и невероятно ехидная ухмылка остановили поток благочестия раз и навсегда.

Так протянулась неделя, и молодой ученый приготовился было к еще одной столь же тоскливой, заранее успев оплакать потерянное время, как все изменилось.

Он не был силен в морском деле и так и не узнал, предвещало ли что-то беду. Просто однажды ветер, начавшийся под вечер, превратился к утру в нечто, неописуемое обычными словами. Эдгар не знал, как это называется – буря ли, ураган или как-то еще. И правду говоря, ученому было не до того, чтобы подбирать правильное название. Удержать бы остатки ужина внутри и удержаться самому – нет, не на ногах, какое там! В мире не осталось ничего надежного, и казалось, что он сам вот-вот покатится куда-то, точно бочка с горы, грохоча и подпрыгивая. И оставалось только вцепиться во что-то – или в кого-то – и молиться. В кромешной тьме трюма, где свечи давно повыбивало из шандалов. Рядом кого-то выворачивало, кто-то выл в голос. И как раз когда Эдгар отчетливо понял, что рассказы о геенне огненной – вранье от начала до конца, а если и есть преисподняя, то она именно такова: темная, тесная и наполненная воплями грешников, – до него добрался Рамон. Уму непостижимо, как он разыскал брата в творящемся вокруг безобразии, хотя, если подумать, их койки висели рядом. Но сейчас и сажень казалась бесконечной.

– Извини, пришлось Хлодия успокаивать. – Голос воина звучал не слишком ровно, но страха в нем не было. – Все-таки я его господин. Сейчас Бертовин приглядит, но поначалу вдвоем уговаривать пришлось, что все в порядке.

Тело снова потеряло опору, и Эдгар едва не закричал.

– У тебя странные представления о том, что такое «все в порядке».

Послышался негромкий смешок, и рука брата сжала запястье.

– Если корабль начнет тонуть, не думаю, что Господь сотворит чудо для меня одного. Порой я благодарен проклятью.

Кто-то упал прямо на них, с руганью откатился в сторону.

– Рамон… – Наверное, не надо было об этом спрашивать, раз ему до сих пор не рассказали, но молчать было и вовсе невыносимо. – Откуда оно взялось?

Тот ответил не сразу, и Эдгар приготовился было извиняться.

– Пять колен назад, – ответил наконец Рамон, – моему пра… неважно, в общем, моему предку глянулась крестьянка.

– Полагаю, она не оценила оказанной чести. – Эдгар удивился сам себе, откуда только взялись силы на ехидство?

– Правильно полагаешь. И он поступил, как сотни господ до и после него – взял девку силой.

– Я как-то читал воспоминания… – Паузы, наполненные чужими ругательствами и молитвами, были невыносимы, и Эдгар был готов говорить о чем угодно, лишь бы не молчать. – Не помню чьи, кажется, кого-то из королевской семьи, а написаны они были в начале века… получается, примерно когда все это происходило. Так вот, там было сказано, что порядочная женщина, если только она не законная жена, никогда не ответит согласием на предложение мужчины. Как бы она ни желала этого, ей помешает природная скромность, помноженная на хорошее воспитание. Поэтому не нужно бояться применить силу – чаще всего женщина и сама этого хочет, иначе зачем бы ей возбуждать желание в мужчине? Но, разумеется, следует хранить случившееся в тайне, оберегая ее честь. Получается, твой… наш предок не совершил ничего предосудительного.

– Может быть. – В голосе Рамона прозвучал сарказм. – Я впервые попробовал это дело в Агене, а там женщины отдаются с радостью и не стыдятся этого.

– Не может же целый народ быть настолько развратен…

– Эдгар, ты вроде не дурак, – фыркнул брат. – Подумай сам: ведь там женщину возьмут в жены после того, как она родит, – не раньше. Считается, что только так можно удостовериться, не бесплодна ли она… да и первые роды самые опасные. А тут она их уже пережила и, значит, родит еще. Так вот – ты знаешь какой-то другой способ зачать ребенка, если не в постели? И какая, к бесам, может быть «природная скромность», если любая девушка старается как можно быстрее родить и выйти наконец замуж?

– В голове не укладывается… – пробормотал ученый.

– Уложи. Иначе туго придется. Так вот, возвращаясь к предкам… Минули годы. Времена тогда были развеселые. Слабый король, на которого никто толком не обращал внимания, и его вассалы, перекраивающие земли под себя – кстати, именно тогда наш род и приобрел большую часть нынешних владений. И вот в очередной войне с соседями один из наемных отрядов нашего предка перешел на сторону врага. Наши хроники гласят, что сделали они это исключительно по наущению одного молодого человека, долго мутившего воду из ненависти к нашему роду. Возможно, причина была банальней, и им просто не заплатили – кто сейчас скажет. Как бы то ни было, предок показал себя неплохим полководцем. Он сумел повернуть ход битвы в свою пользу, несмотря на предательство. Наемников уничтожили, горстку взятых живыми повесили. За исключением того, на кого солдаты указали как на зачинщика. Его надлежало посадить на кол. В наущение. Опять же, кто знает, может, на парня просто свалили чужой грех – молод он был для зачинщика. Хотя порой бывает, что люди идут за вождем, не оглядываясь на его возраст.

– Тот парень был…

– Перед началом казни в ноги предку бросилась старуха, умоляя пощадить ее единственного сына – его незаконнорожденного ребенка. Единственную опору в старости, потому что замуж она так и не вышла – кто возьмет потаскуху с выблядком? Тот велел гнать ее прочь, сказав, что если б он считал всех своих ублюдков, то родичей у него было бы полкоролевства.

– И вот тогда она его и прокляла, – догадался Эдгар.

– Да, – кивнул Рамон. – Дословно сейчас не вспомню, да и вряд ли тот, кто это записывал, передал все слово в слово… смысл сводился к тому, что девять колен его законных наследников не проживут дольше ее сына.

Он снова замолчал, но в этот раз Эдгару не захотелось ни о чем расспрашивать.

– Предок сначала посмеялся, приказал выпороть старуху и прогнать с глаз долой, чтобы впредь знала, как себя вести при господине этих земель. А через неделю двух его старших сыновей унесла холера – одному было двадцать семь, второму двадцать три. Он приказал было разыскать старуху, но та как сквозь землю провалилась. Еще через два года лошадь сбросила с седла младшего, и тот свернул шею, не дожив неделю до двадцати двух. Обезумев от горя, предок решил разыскать ту старуху во что бы то ни стало, попутно искореняя всех ведьм, подвернувшихся под руку. Получил благословение церкви – и костры запылали по всему графству. Тем более что ведьм тогда было не в пример больше – то скотий мор, то саранча, то еще какая пакость. Он все же нашел ту старуху, но не остановился, посвятив остаток жизни охоте на ведьм. И умер от удара, узнав, что пережил последнего внука.