Читать книгу 3 ряд, 17 место - Наталья Славина - Страница 6

Я была молода и наивна и пила эту жизнь взахлеб, будто старалась насытиться впрок, на всю взрослую жизнь. Друзья и знакомые вращались вокруг меня с бешеной скоростью – это был такой пестрый, шумный, веселый круговорот. Они менялись, уходили и возвращались, быстро знакомились и расходились. А я была жутко темпераментной – каждого молодого человека рассматривала как свою потенциальную добычу, и когда он тоже был не против, охотник и его жертва совершали захватывающее дух путешествие, не задумываясь, чем оно завершится. Наши отношения могли длиться одну-две ночи, некоторые затягивались на несколько месяцев. При этом мы любили друг друга совершенно искренне, нам казалось, что именно это и есть любовь – здесь и сейчас, до криков, стонов и крови на губах. Но когда встречали кого-то еще, то влюблялись заново. Все было по-честному, мы не обманывали друг друга.

Познакомилась я как-то с одним мальчиком, который стал для меня особенным на этом безымянном аттракционе жизни. Он был из Баку, мой Давидчик. Боже, какой у нас был с ним секс! Я вспоминаю сейчас, тридцать лет спустя, и у меня до сих пор подводит живот, как на крутых «американских горках», начинают дрожать руки и пересыхает во рту. Мы с ним встречались почти каждый день, и я никогда не видела его в спокойном состоянии, даже когда он спал. Мне казалось, что с эрекцией, видимо, он родился и с нею умрет. Вот до сих пор не знаю почему – то ли я была такой сексуальной, а он влюбленный, либо это его национальная особенность, а может, природа так щедро и индивидуально наградила моего дорогого Давидчика.

Он учился в Консерватории в Москве, был очень талантливым, прям очень, до гениальности, и играл на альте. Альт – это как скрипка, только чуть больше размером и звучит пониже. Давид всегда носил альт с собой, инструмент был продолжением его сущности, личности. Он отпускал от себя альт только на время секса, но и тогда продолжал играть. У Давида было все большое, и у него были огромные руки с длинными пальцами, сильными и одновременно нежными. Когда он откладывал альт, он играл на мне. Да, он прям перебирал меня, будто я состояла из струн, и тихо приговаривал: «Верхняя дека… эсочка, а вот здесь колки… нижняя дека… возвращаемся, гриф и струны… ага, а вот и эф, эфочка, твое ре-зо-на-тор-но-е отверстие… тише-тише, там соседи, милая, они ж думают, что я музыкант… люблю твои эсы, они такие округлые, правильные, как у альта… но вот и пуговичка… ты знаешь вообще, где у тебя пуговичка, видела? А у альта ты видела пуговичку? Напомни, я покажу…» Он нажимал на потаенные точки и пуговички, будто настраивал инструмент, пробовал каждый раз новые, играя и импровизируя с мастерством гения, а я в ответ пела, урчала и солировала не хуже первой скрипки. Я даже никогда не представляла, что могу так звучать.

Давид арендовал квартиру в Москве – его родители были обеспеченными и никогда не разрешали сы́ночке ночевать в общежитии или снимать комнату с кем-то на пару. Они постоянно посылали ему деньги и еду – бабушка готовила любимые блюда для своего ненаглядного Додика.

Я приходила к нему в гости, и секс у нас начинался сразу у порога – ураганом проносился по коридору, кухне, комнате, диванам, столам и стульям, заканчиваясь в совершенно неожиданных местах. И пока я приходила в себя, пребывая почти без сознания и сотрясаясь от дрожи и конвульсий, Давид каждый раз шел на кухню и варил для меня черный кофе. Потом ставил передо мной чашечку с блюдцем, на котором лежали шаники, прикуривал сигаретку для меня, надевал черный галстук-бабочку и трогательно ласково, будто после долгой разлуки, брал альт мускулистыми, покрытыми густыми волосами руками. Он поглаживал инструмент, что-то шептал ему, будто извиняясь, и вставал напротив меня. Давид был абсолютно голый – этот большой, красивый мужчина. На нем была только бабочка, и оставалась эрекция – то ли из-за случившегося между нами секса, то ли его возбуждала будущая музыка. Давид клал подбородок на инструмент, стоял молча и неподвижно минуту и неожиданно начинал играть – что-то каждый раз потрясающее, прекрасное и волнительное. Я – тоже совершенно нагая – пила кофе, курила в сторону приоткрытого окна и уносилась с ним в другое измерение. Меня опять начинала бить лихорадка – от этих звуков, нот, чувств, пронизывающих все мое тело и душу, и от желания взлететь с ним опять на этот аттракцион сжигающей и одновременно возрождающей страсти.

Давид впервые взял в руки инструмент и надел галстук-бабочку в три года. Его еврейская бабушка сама купила маленькую бабочку и маленькую скрипку, положила в пакетик любимые печенья Додика – шаники – и отправила его на занятия. С тех пор он не представлял, как можно жить, не играя, и как можно играть, не надевая бабочки.

Мы с Давидом долго были вместе, я ходила на все его концерты в Москве, и он неизменно оставлял за мной семнадцатое место в третьем ряду. Иногда он гастролировал по другим городам, но это кресло всегда пустовало. Я могла приехать неожиданно, сорвавшись на последний поезд, уверенная, что Давид с его альтом и бабочкой непременно ждут. Со всех гастролей, из разных городов, он привозил мне подаренные поклонницами цветы и игрушки, и мы вновь и вновь купались в любви и страсти, окруженные цветами, музыкой, дымом сигарет и запахом свежесваренного кофе.

Наши дороги все-таки разошлись. У Давида были бесконечные концерты, прослушивания, конкурсы, а я вот после учебы оказалась в Штатах, вышла замуж за американца – простого, но надежного как скала. Он не умеет играть на инструментах, не варит кофе, не готовит, да и в постели не бог, но он любит меня, наших детей и делает меня счастливой каждый день – незаметно, просто и тихо.

Темперамент мой, конечно, за эти тридцать лет изменился, хотя иногда я по привычке смотрю на мужчин как на добычу. Но, признаться, все чаще в мыслях, воображении представляя, а как бы нас могло завертеть и закружить.

И вот на днях сижу я в Интернете, кручу Фейсбук сверху вниз, сверху вниз и опять наверх, лайкаю и читаю, комментирую что-то обыденное. Вдруг приходит сообщение, открываю, а там Давидчик мой. Додик. Благородный, чуть округлившийся, поседевший, но какой же красивый все-таки. Он нашел меня в Фейсбуке. Оказалось, что женат, живет в Европе и работает в одном из самых известных в мире симфонических оркестров. И прям сейчас вот находится на гастролях в Париже. И пишет мне: «Приезжай, давай увидимся, я скучал по тебе. Наш оркестр будет здесь еще долго». Я стала отнекиваться – работа, муж, быт, планы, а он настаивает: «Ты знаешь, все эти годы на моих концертах и выступлениях оркестра был аншлаг, но для меня семнадцатое место в третьем ряду всегда пустовало и ожидало тебя. Все цветы я мысленно дарил тебе и с тобой я пил кофе. Теперь вновь семнадцатое место в третьем ряду свободно, и ты можешь приехать в любой день, на любой концерт, билет на твое имя будет ждать у администратора».

Я мучилась весь день и всю ночь, потом сказала мужу, что мне надо в Париж, там концерт, какой бывает раз в тридцать лет. Я решила про себя – как скажет муж, так и будет. А он вдруг ответил: «Можно я с тобой не поеду?» Он милый, мой муж, очень. И надежный как скала. Впрочем, я это уже говорила.

И вот теперь я постоянно открываю Фейсбук и смотрю на Давида, и меня трясет только от одной мысли, что мы можем увидеться. Сохнет во рту и подводит живот. Еще неделю оркестр выступает в Париже. Не надо мне ничего говорить, я знаю все сама, я знаю, что вы думаете и о чем предупреждаете. И я еще ничего не решила, просто пока пытаюсь понять, как я без музыки жила столько лет. Как?