Читать книгу Темный осенний вечер на дворе - Наталья Стельмах - Страница 2

Я хотела посмотреть на купола,

Чтоб увидеть их на солнце яркий блеск,

И увидела, что их заволокла

Дымка так же, как поля, овраг, и лес.

В дымке светлой, как явление, как пар,

Как сияние проталин молодых,

Купола входили так неясно в март,

Словно не было совсем на месте их.

Растворившись напрочь в марте ледяном,

Золотистом, солнцеоком, голубом,

Словно так сказали:

                «Нынче храм и дом —

Целый мир. Мы таем,

                таем в мире том…»

Веточка, ты что меня задела

У дороги солнечно-большой?

Может быть, ты что сказать хотела?

Или так окликнула душой?

Как легко твое прикосновенье!

Я тебя за то благодарю.

Мне сегодня было сновиденье,

Что я помню, верю и люблю.

Эти края,

Оврагами разломанные,

Холмами мягкими

И тихими возвышенные,

Омыты-впрах-ручьями-водоемами,

Никем не брошенные,

Везде услышанные.

Здесь тропы хоженные,

Деревья виденные,

Поляны найденные,

Чащобы пройденные,

Ручьи испиты все,

Дома обыденные

Ни за какие здесь…

Ни за какие здесь —

Не будут проданы.

Здесь солнце старое

Все поднимается,

И каждый раз оно

Глядит как новое.

И старое, и новое —

Встречаются.

Уходят рядышком

В леса сосновые.

А там, как водится,

По марту трепетно.

И талый снег лежит

Да шишки валятся.

И не синицы

На ветках тренькают —

Душа душе кричит,

Душой пленяется.

Я тревожить тебя не хочу.

Не лишусь моей милой свободы.

В этом мартовском храме погоды

Буду день разбирать по лучу —

Как по букве…

Март посветил на еловые бревна —

Золотом вспыхнули свежие срезы.

Вскрикнула жалобно зимняя дрема,

В яму залезла.

В полдень зардела, заискрилась склоном

Яма – так жарко и остро, как шпага.

Зимняя дрема ушла обречённо

Дальше к оврагу.

В тихом овраге речка струилась,

Воды летели, лед размывая.

Зимняя дрема в кустах притулилась,

Словно собака, смертельно больная.

Смятение, опять ко мне приходишь!

Куда уходишь? Прячешься зачем?

И где-то без конца и краю бродишь,

Чтобы, вернувшись, свой продолжить плен.

Смятение, ты зыбко и бездонно.

Но ты отхлынуло и можно вновь вздохнуть

И снова, виновато и влюбленно,

На мир взглянуть,

Где талый снег, и крепкая дорога

На склон легла, где ровный свет с утра.

И там, вверху, березы ждут от Бога

Весны, тепла и вас – колокола.

Научи меня теплым слезам,

Как грядущим весенним дождям.

Ты прости – я не знаю причин.

Научи меня, март, научи!

Все причины мои разложи,

О глубокой нужде расскажи,

Покажи всю ущербность и жуть.

Я прошу тебя, март! Я прошу!

Я прислушаюсь к тихим словам,

Я прислушаюсь к громким словам.

Никому этих слов не отдам,

Никогда этих слов не продам.

«Отчего родник, ты сумрачный такой?

Отчего твоя не светится вода?

Из-под ржавой бочки вялою струей

Вытекаешь ты. Откуда и куда?»

Я сказала и хотела помолчать.

С родниками ли беседовать в пути?

Но ответил он: «Ну что тебе сказать?

Подойди ко мне и руку опусти».

Подошла. Рукой коснулась до песка,

Что на дне его тихонечко дрожал.

И застыла в страшном холоде рука,

И заплакала, замаялась душа.

«Мочи нет! Пусти, родник – душа болит!

Отчего с тобой не мил и белый свет?

Что за злую хворь вода твоя хранит?

От кого несешь тяжелый сей привет?»

И вздохнул родник: «Я полон голосов…

Глубоко в земле я путь свой начинал,

Продирался по корням и по костям,

В тихих безднах разливался и гулял.

Все размыл-прошел: и глубь, и ширь, и даль —

Все оставило на мне свою печать…

Что же вынес я – чью боль и чью печаль —

Кто же знает? Кто же это может знать?»

Если б кто-то мог прислушаться —

До конца, до глубины —

Сколько б смутных стен разрушилось!

Сколько б прибыло вины.

За постройки эти дряхлые,

Стен великих миражи,

За постылое неряшество

Избалованной души…

Если б кто-то мог прислушаться

И не строить новых стен,

Не придумывать игрушечных

Мирозданий, зданий, тем,

Ожиданий услаждающих

И текущих, как вода,

Может быть, мои товарищи,

Мы и выжили б тогда…

А сейчас иду я по лесу

И гляжу на светлый лес.

До чего же слушать хочется!

И глядеть в глаза небес!

Схожу я к этой птичке,

Пойду поговорю.

Куда иду? К синичке?

К большому снегирю?

Спустись ещё немножко,

Увидеть разреши,

Не бойся – я не кошка,

О жизни расскажи.

Мне нравится поляна,

Где песню ты поешь.

И лес, большой и пряный,

Он тоже здесь хорош.

Семян на ветках много,

Здесь можно клюв погреть,

За пазухой у Бога

На веточке сидеть.

Спустись ещё немножко,

Поближе посвисти.

Не бойся – я не кошка.

Не хочешь? Что ж – лети.

«Я не знаю, куда лучше мне пойти,

По какому лучше двинуться пути.

То ли влево, то ли вправо повернуть.

Это – путь, и вправо – тоже вроде путь.

Здесь сияет светом солнечным просвет,

Там просвета вовсе не было и нет.

Здесь высокие, как помыслы, стволы,

Там широкие, слепящие холмы.

И глубокая, как море, тишина.

И бездумная, стоокая весна…»

– Да гуляй ты, не метайся, не спеши,

Звонкой тропкой честной мартовской души, —

Ангел марта так на это мне сказал.

Совсем уже час еловый…

Ни звуки не проникают,

Ни ветры не донимают.

Совсем уже час еловый…

Под лапами март возлегает,

Глядит, глядит – не моргает.

Совсем уже час еловый…

Прекрасно и безучастно,

Не редко стоят, не часто

Весной дерзновенно новой,

Всё знают, всё понимают,

Ток соков в ветвях усмиряют.

Вздыхают.

Дается нам бесценный,

Бесцельный мир общений.

Щекой холодной тронуть

Шершавый бок сосны.

Услышать треск в лощине

И где-то ровный щебет.

Рукой тропы коснуться

Дремучей стороны.

И солнечного диска

В полдневный час ненастный

Вместить зрачками столько,

Что свет померкнет весь.

И снова, между сосен

Увидев диск тот ясный

И красный, молвить только:

«Ты здесь?..

Я тоже здесь».

Пробует голос далекая птица.

Словно звучит в тишине камертон.

Впору, наслушавшись, удавиться —

Так безысходен, несчастен так он.

Вскрикнет протяжно и снова замолкнет

Где-то в далеких-далеких кустах.

Бор над поляною смотрит все, смотрит.

Как хорошо в этих светлых местах!

Птица взлетает и прочь улетает.

Видеть не может – все дышит, растет.

Где ж покричать ей теперь – и не знает.

Да не горюй ты! – вновь осень придет.

А над поляной рекой изумрудной

Небом ненастным лес хвойный вставал.

Птица замолкла – ей больно, ей трудно.

Голоса светлого Бог ей не дал.

Приукрасилась улица Маркса.

Снег заборы и крыши покрыл.

Мутноватые наледи марта

Снег засыпал, запорошил.

И припомнилось вдруг ей, что русской

В этом русском лесу рождена.

Затуманилась улица грустно —

Все равно ведь заметена.

Можно снегом сгорающим плакать

И оборванный вспомнить набат,

Все равно завтра солнце и слякоть,

И в оврагах ручьи загремят.

Странный лес березовый

С примесью осин.

Словно призрак двойственный,

С обликом косым.

Белым он не родственник.

Сизым он не сын.

Страшный лес березовый

С примесью осин.

Помоги мне, Господи,

Стать самой собой!

Может, к тому времени

Буду я седой.

Дети внуков вырастят

Рядышком со мной.

Помоги мне, Господи,

Стать самой собой!

Мягкий снег, какой же мягкий снег

В этот час вокруг меня кружится!

Ничего дурного в мире нет,

Только мягкий снег на снег ложится.

Наполняет рощи и поля,

Залетает в хмурые чащобы.

Вдоль стремнин широкого ручья.

Наметает мягкие сугробы.

Теплой медью виснут купола.

Сквозь летящий снег их облик дальный

Проступает в этот мир венчальный,

И молчат, молчат колокола.

Засыпало снегами,

Словами да делами,

Листвою да трухою,

Засыпало совсем.

И чувствую оттуда,

Из толщи, из-под спуда,

Как хорошо живется

Новорожденным всем!

И хочется вернуться,

Увидеть, оглянуться,

На жизни обозначить

Утерянное все.

Ту чашечку на блюдце,

Где зайчики смеются,

Ту радость пробужденья,

Дыхание свое —

Меж сосен величавых

И речек беспечальных,

Желаний неуемных

Любить всех и спасать.

То счастие от света,

Родней какого нету.

А где он? Чей? Откуда?

Мне лишь сейчас понять…

Засыпало снегами,

Словами да делами,

Листвою да трухою

Мне душу, а не путь.

О, как поля сверкают!

Как в марте жизнь играет!

Как будто то возможно —

Стряхнуть все – и вздохнуть…

Обижаются горько —

От убогости своей.

А иначе нет причины

Обижаться на людей.

Вот и я обижаюсь

От убогости своей.

И это тотчас понимаю,

Как только стану чуть сильней.

На зеленом заборе,

С зелеными глазами,

Под зелеными елками

Хорошо сидеть

        и засыпа́ться

                пышным мартовским снегом…

Хорошо глядеть на улицу

С её ямами и пригорками,

На прохожих,

Которые говорят —

Какая у тебя пушистая шкура,

Какая у тебя усатая морда.

И засыпа́ться…

Засыпа́ться…

Засыпа́ться…

И заснуть.

И спать,

Слегка подсматривая одним глазком —

Таким зеленым —

На зеленом заборе,

Под зелеными, засыпанными снегом

Елками…

Падают ветки с елок весною,

Падают с сосен. Сыпется хвоя.

Снег оседает. Пространство лесное

Чуждо и крика, и треска, и воя.

Солнце прикрылось, огнем не торопит.

Тропы поднялись, но держат, но служат.

Сколько следов здесь, глубоких и робких,

Кружит по снегу, по времени кружит…

Скрипела, как будто калитка,

В лесу молодая сосна.

И было в том месте тревожно.

Куда приглашала она?

И шорохи были напрасны,

И странно являлись следы,

Проваливаясь ужасно,

В том месте неясной беды…

И шел человек мне навстречу,

На чащу невнятно взглянул,

И сразу идти передумал,

К поляне просторной свернул.

Сосна же скрипела, скрипела…

Темнела, шипела, звала.

Я тоже наверх поглядела,

Я тоже туда не пошла.

Солнце вышло немножко,

Словно вздохнуло легко.

И, не захлопнув окошко,

Скрылось в своем Высоко.

Дескать, все в мире в порядке,

Паники нет никакой.

Снова вздохнуло украдкой,

Штор бледных сдвинуло складки —

И побрело на покой.

Сердечком знает птица

Когда её кто слышит —

И сразу замолкает,

И слушает сидит.

Она ведь не для славы,

Не для того, кто слышит.

Ей каждый лишь мешает,

Кто ухо навострит.

Но это в день ненастный,

Когда светло и тихо,

Ни ветра нет, ни солнца,

И светит снег меж хвои.

А в солнечный, конечно,

Когда враз грянут птицы,

Им наплевать – кто слышит,

А кто уже глухой.

Счастливые слезы текут по щекам,

По мартовским бледным шумящим снегам.

Глаза ледяные стекают, блестят,

В осевших сугробах деревья стоят.

Откуда твой облик, такой неземной,

И чистый, и снежный, и ясный такой?

О, как ты стекаешь – так надо стекать.

Как ты умираешь – так всем умирать!

Прекрасная сойка шепнула другой:

– Здесь тихо. Здесь влажно. Здесь кто-то со мной —

На троне, на хвое всходящего дня…

Ты слышишь, ты слышишь, ты слышишь меня?!

Пишу свою простую книгу,

Поскольку влага и покой

Туманом всходят из оврага,

А солнце всходит над горой.

Пишу свою простую книгу

И каждый день в леса хожу.

И стен высоких не воздвигну,

И кущ и рощ не заложу.

Но я хочу простую книгу

И не хочу никак алкать.

Пусть ничего я не воздвигну.

А будут ли её читать —

Мне то неважно. Важно благо

И полноводье светлых сил.

Их не вместит моя бумага,

Ещё никто их не вместил.

Их бесконечность – вот что важно.

Их добрый свет и торжество.

Да будет снег – простой и влажный,

Да будет таянье его.