Читать книгу Темный осенний вечер на дворе - Наталья Стельмах - Страница 3

Две свечи погибшим воинам

За Отечество свое.

Две зеленые, две хвойные

У окна в Небытие.

У окошечка, заросшего

Лебедой – полынь – травой,

Две высокие, хорошие

Над гранитной головой.

Над застывшею отвагою

Превратившейся в закат,

Хвойными свечами-стягами

Ели во поле шумят.

О любимых, неприкаянных,

Об упавших на ходу,

О застывших в позах каменных,

Вставших в эту лебеду.

И бомжу поют голодному,

Что упал здесь от вина,

Как светла была Народная

И Священная война.

В день Всех Святых фашист прорвал границы.

Упали бомбы на́ землю с небес.

На трупный запах полетели птицы —

В крестах СС в края КПСС.

В день Всех Святых поля покрылись кровью,

Взревели танки, вёрсты бороздя.

Сражался Брест, и бился тик над бровью

Сурового бессильного вождя.

В день Всех Святых, взывающих к отмщенью,

Стал небосвод кровавым словно стяг.

По братским и чумным захороненьям

Ногой тяжелой шёл к столице враг.

И вся земля, от края и до края,

Затихла горько, ужас затая,

Лежала обездоленно-нагая,

И, что-то больно, трудно вспоминая,

Темнела от врага и воронья.

Не ведая, не зная, не взыскуя,

Солдат пошёл за землю воевать —

За Сталина, за мать свою родную,

Отца и деда, за отчизну-мать.

Соседа заслонил, сестру и брата,

За други свою душу положил.

За всех Святых, замученных когда-то,

Своею кровью щедро заплатил.

И в День Пасхальной праздничной седмицы

Пришла Победа. И весенним днём

Поднялись в небо и исчезли птицы.

И стало можно плакать и молиться

За всех сожжённых верой и огнём.

В фильме Кончаловского бродит Одиссей

Посреди языческих, красочных затей,

Средь богов, являющих брезжащий обман,

Бороздит рокочущий, знойный океан.

О брега далёкие бьется впопыхах.

Нимфы златоокие любят персть и прах,

Облака летучие плавают вдали.

Во пески зыбучие входят корабли.

Битвы шум и нимфы вздох, волн чужих прибой.

Одноглазых тел подвох в небе над тобой.

И простор… такой простор, что исходит дух.

Над немою цепью гор чьих-то перьев пух.

И Гефеста хитрый взгляд на закате дня

В грот, где жжёт героя грудь сонная броня.

Роза пойманных ветров, Посейдонов дар,

Всё развеет из того, что любил ты, Царь.

Огневого тартара жаркие ручьи

Выжгут все излучины, все мечты твои.

И войдёшь, измученный, чтоб свой дом вернуть

В тесный – между Сциллою и Харибдой – путь.

О, если б мог народ и человек

Пройти свой путь меж Сциллой и Харибдой,

Свой смертный путь, свой тесный путь невиданный,

Не так, как предлагает этот век.

О, если б мог народ и человек

Избегнуть снова плена и блужданья

И тесный путь служенья, долга, знанья

Возобновить – туда, где дом, где Свет.

Рожденья путь и смерти – он един:

Сквозь тесноту, тяжёлую и злую.

Всё то, что было, больно памятуем.

Всё то, что будет, – знает Бог один.

Солонка крепкого стекла,

Зелёно-нежно-голубая,

Легко на краешке стола

Стояла, гранями играя.

Солонка крепкого стекла

Всегда исправно нам служила.

О, как её ты берегла!

В ней соль всегда имела силу.

Твой сын погибший – до войны

Тебе купил её в подарок.

Вот ободок. На нём видны

Лучи. Их свет всегда был ярок.

Солонка крепкого стекла

Теперь лампадкою мне стала.

Я в ней огонь свечой зажгла.

Молитву Богу прочитала.

Он знает всё про пот и кровь,

И лишних слов Ему не надо!

Жива, жива твоя любовь!

Горит, горит моя лампада.

Господи! Ты не даешь нам разлучаться!

Нас так много – грубых, недостойных:

Этот мир – и тот. Нам не дознаться —

Кто свой путь прошел и как его исполнил.

Господи! Твоя любовь лишь нас подъемлет

На своих руках. Твои мы дети.

Оттого и любим эту землю.

Оттого и есть ещё на свете.

Господи! Ты не даешь нам разлучаться!

Этот мир – и тот – воздвиг нам в радость.

Оттого, что можем достучаться.

Домолиться до сестер, до братьев.

И подать, как Ты, кому-то руку,

Иль на чью-то нежность опереться,

Не взирая на печаль-разлуку,

Наполняя-исполняя сердце.

В Богородичный праздник пришла к Твоему аналою.

Из тяжелого мира, где жизнь свою всю прожила.

Твой Архангел с иконы прекрасно-крылатой рукою

Поддержал мою душу, иначе б иссякла душа.

В Богородичный праздник, не ведая, не понимая,

Что такое кругом и откуда такие слова,

Я стояла у входа, далекому хору внимая,

Всем дорогу давая и всех признавая права.

После службы вечерней со всеми прошла до иконы,

Поклонилась Тебе, по ступеням идущей в алтарь,

И священник седой на челе моем так непреклонно

И торжественно-бережно маленький крест начертал.

Приложилась к руке, отошла, и у самого края

Проходящей толпы – словно дуб, словно ствол сражена,

Я попала под ливень, под огненный столб, что сбегая

Водопадом сжигающим сердце достал из меня.

Очень слабое сердце. Ещё бы мгновенье – и в пепел

Сожжено оно было тем светлым и жестким огнем.

Только милостив Бог. Пламя стихло. На клиросе пели.

На простом аналое цветы у иконы белели,

И Захария снова встречал Её пред алтарем.

О, дай мне вырваться из пут,

Всю пауки меня заткут,

Во хлад и сумерки ввергая.

Из глубины моих сетей

Я вижу контуры людей,

Не различая.

Густая сумрачность легла,

Глубоко в жизнь мою вошла,

Алчбою сердце наполняя.

Не нахожу в себе луча —

Рублю с плеча, скорблю с плеча,

Не различая.

На дне души стоит любовь,

Но ищет ум и взор мой вновь

Себе привычной сладкой пищи —

Ущербности в людских делах,

Ущербности в людских телах —

С надеждой ищет.

О, дай мне вырваться из пут,

Всю пауки меня заткут

Алчбою, сумрачной и липкой.

Дай видеть в лицах образ Твой,

Спаси желанной простотой,

Освободи меня – улыбкой…

Я перед всеми виновата,

Мой слабый ум горит огнем.

Он судит обо всем превратно,

Стоит на малом, на своем.

Своё неразвитое знанье,

Считает важным и большим,

Своё неясное сознанье

Вменяет в правило другим.

Я перед всеми виновата,

И мне все ближе и родней

Чужая женщина когда-то

Встречавшая нас у дверей

Успенского большого храма

В лазоревом раструбе дня,

Что попросила со слезами

Прощенья лично у меня,

Что говорила, обращаясь

Ко всем, идущим в храм гурьбой,

Рыдая, слезно надрываясь: —

«Перед тобой… и пред тобой —

Я перед всеми виновата,

Мой слабый ум горит огнем.

Он судит обо всем превратно,

Стоит на малом, на своем…

Я виновата, виновата,

Простите, видят небеса…»

И все смотрели воровато

И опускали вниз глаза.

Брат на брата пошел,

Брат пред братом предстал непреклонно.

Бросил правду в лицо,

И ещё, и ещё, и ещё.

Тот ответил ему —

Тоже страстно и тоже законно.

Кровь ударила в голову —

Душно и горячо.

Сердце вспыхнуло враз

И обуглилось, как головешка,

Округлились глаза

И полезли глаза из глазниц:

«Кто там встал на пути,

На дороге пустынно-кромешной?

Пусть уйдет! Пусть уйдет навсегда!

Пусть повергнется ниц!

Я иду. Я хочу.

Я не стану терпеть этой встречи.

Я смету, растопчу,

Сокрушу… Я пройду без помех

Этот столб на пути…

Этот столб ещё будет перечить!

Оборву провода,

Рр-азобью об орбиты комет!»

Округлились глаза,

Потемнели от черного света.

Исказилось лицо,

Словно туго натянутый лук.

Слезы высохли все,

Ни единой – искрящейся – нету,

Ни единой, способной

Избавить от огненных мук.

И не слезы уже,

А глаза покатиться готовы,

И куда-то упасть,

И погаснуть в дорожной пыли.

Разодрало уста

Ядовитое, жаркое слово,

И остатки любви,

Словно Ангелы, вдаль отошли…

Подождите, подождите, подождите,

Не оставьте, хоть немножечко постойте,

Хоть оттуда, хоть бесплодно поглядите!

Вздохом тихо-сокровенным успокойте!

В этой выжженной, расколотой пустыне

Жалким деревцем, последнею росою

Обернитесь. Но прошу – побудьте с ними,

Хоть вдали. Хотя бы горькою мечтой.

Прах и пепел… Все мы знаем – прах и пепел!

Всё рассыплется, свиется, всё пройдет.

Пропоёт однажды, и другой раз, петел.

Солнце встанет – кто-то, плача, упадет.

И от совести, горящей словно факел,

В жарком ужасе куда-то побежит.

В горы дикие, в ущелье, в норы – всякий

Осознавший – не кино прошло, а жизнь.

Снег под окошком кружится,

Твердою стала земля.

Снега колючие птицы

Пали на день ноября.

Тропы за час побелели,

Не до сиянья, слегка.

Травы под ними желтели,

Пуще темнела река.

Снега колючие птицы

Словно стояли над ней,

Воды хотели кружиться,

Рыбы ходили на дне.

День собирался холодный,

Словно набата удар.

Вольный, протяжный, свободный,

Сизую полнил даль.

Наши пути устилая,

Снег был доверчив и тих,

То погребальный играя,

То колыбельный мотив.

Снег был почти незаметен,

Был невесом и не скор,

Просто явился, отметил,

Чей-то напомнил укор.

Чью-то любовь и отвагу,

Чьё-то явил житие,

Слез безотрадную влагу,

Канувших в небытиё.

На фото – добродушные, родные,