Читать книгу Хроники Нордланда: Кровь Лары - Наталья Свидрицкая - Страница 2

– Рыцарь Бергстрем! – Изабелла величественно выпрямилась. – Ваша королева вами недовольна! – Её сапфировые глаза, как и голос, были холодны, как лед. – Мои подданные из Анвила, Дракенфельда и окрестных деревень прислали мне жалобу на вашего сына, эрла Андерса. Вступая на престол, я пообещала моему народу, что никогда огонь инквизиции не коснётся Нордланда и моих подданных! И что же?! Ваш сын жжёт живьём молодых беременных девушек! Объяснитесь, сэр Бергстрем, немедленно!

– Ваше величество! – Бергстрем приложил руку к сердцу. – Я состою в постоянной переписке с сыном, и он тоже озабочен создавшейся ситуацией. Зачинщик этих бесчеловечных казней не Андерс, Боже упаси! Это духовное лицо, некий доминиканец, брат Корнелий. Люди озлоблены, положение в Междуречье тяжёлое, вспыхивают быстро. А этот Корнелий, по словам Андерса, мастак толпу заводить. Андерс же не может духовному лицу ни приказывать, ни, Боже упаси, насилие над ним учинить какое. Тут вопрос, скорее, к его высокопреосвященству… А кстати, где он?

Лицо королевы стало ещё холоднее и непроницаемее. Она прекрасно сознавала, что Бергстрем просто издевается над нею. Да, формально Андерс не мог тронуть доминиканца. А на самом деле – сколько этих монахов и попиков сгинули, перебежав дорогу и менее значительным персонам?! Да против эрла Бергстрема этот Корнелий, кто бы он ни был, слова бы не сказал! Но что она могла поделать?! Она была одна, одна!!! И всё, что ей оставалось – это сделать хорошую мину. Придворные с любопытством наблюдали за их беседой, и Изабелла сделала вид, будто приняла оправдания Бергстрема – старшего.

– Я попрошу его высокопреосвященство вызвать этого Корнелия сюда, чтобы тот ответил за свои преступления. Но ваш сын не так бесправен и беспомощен, как вы пытаетесь показать! Приговоры суда инквизиции недействительны, пока их не подтвердит светская власть.

– А это уже к герцогу Элодисскому! – Вновь приложил руку к сердцу Бергстрем, почти не скрывая усмешки. – Если ему вообще есть до этого какое-то дело! А то, говорят, они всё празднуют, фейерверки запускают, а до своих подданных им и дела нет…

– Сэр Бергстрем! – Гневно перебила его королева. – Когда я слышу, как сплетничает мужчина, мне хочется спросить: «Кто из нас баба?!». Я сама никогда не опускаюсь до сплетен, и из уст своих подданных слышать их не желаю!!! Герцог Элодисский объяснится передо мной в свой срок, будьте уверены! И я обязательно дам ему своих гвардейцев, чтобы он раз и навсегда навёл порядок в вашем Междуречье!

– Ваше величество… – Бергстрем аж побагровел, еле сдерживаясь перед придворными.

– Аудиенция закончена! – Перебила его Изабелла. Она прекрасно осознавала, что ничего она не сделает, и Гарет, скорее всего, тоже. Но унижаться перед этим выскочкой?! Сдаться на милость этих скотов и вилять перед ними хвостом?! Никогда! У Изабеллы ещё оставался последний козырь, но зато какой!!! И Бергстрем это знал прекрасно, и пока что вынужден был принимать её правила игры. В целом он не верил, что Изабелла способна на такое безрассудство, как предъявление этого козыря, но в глубине души сомнение всё же шевелилось: а вдруг? Кто её знает, эту бабу бешеную?.. Все Хлоринги бешеные, у них в роду через одного берсеркеры, им даже настоечку из мухоморов пить не требуется, они чокнутые и так. Поэтому открыто бросать ей вызов себе дороже. Есть и другие способы.

Изабелла прошла к себе, вне себя от ярости наорала на прислуживающую ей даму Шелли, прогнав прочь. Взвизгнув, сами смылись любимые левретки, шмыгнул куда-то любимый карлик Наф-Наф. Расхаживая по своим покоям, Изабелла с силой растирала ладони одна о другую. О, игру Бергстремов она раскусила мгновенно, как только узнала о бесчинствах того попа! Им нужно выманить мальчишек из Элодисского леса, где они в безопасности, и натравить на них чернь. Или сами убьют, списав всё на чернь, не существенно. Гибель Гарета будет катастрофой!!! Не сейчас, только не сейчас… Сколько страшных дней и ночей Изабелла провела, каждую минуту ожидая страшное известие о смерти брата?.. Удар неизлечим и обязательно повторится рано или поздно. Королева отлично понимала, что сама жива и при короне только потому, что брата любят народ и знать, его знают и ценят в Европе и даже в Византии. Открытая попытка сейчас напасть на него и членов его семьи вызовет бурю возмущения в Европе и на Острове. Конечно, и датчане, и англичане в таком случае станут грести под себя, не говоря уже о Риме, но это без разницы, местным гости из-за моря не нужны в любом случае. И на здоровье принца Элодисского сейчас держится всё, даже жизнь и корона самой Изабеллы. Узнав, что с возвращением сына Гарольд чуть ли не на поправку пошёл, Изабелла испытала такое облегчение! Ей показалось, что опасность немного отступила, у них появилась возможность упрочить свои позиции, выгодно выдав замуж Габи и женив Гарета. Королева и невесту присмотрела, кузину английского короля, Элизабет Стюарт, девчонку родовитую, отличных кровей, но небогатую. Впрочем, это даже лучше: быстрее удастся сговориться. Девчонка вполне созрела, ей четырнадцать, рожать уже способна, до Нордланда доберётся быстро, полгода на всё про всё уйдёт, не больше… И с виду не дурна, если верить послу и портрету, переданному послом. Рыжая и белокожая, худющая, но это от того, что ещё молода. К двадцати годам оформится и пополнеет, будет хороша. И тут такое… Проклятье! Если хоть одного из мальчишек убьют, брат этого не переживёт. Повторный удар и смерть… И конец всему.

– Консорта ко мне! – Рявкнула Изабелла.

Явился. Беспечный, нарядный, с кульком вишни. Плюется косточками, румянец во всю смазливую немецкую рожу… Господи! Вот ведь… существо!..

– Послезавтра в Хефлинуэлл едет посол Нидерландов с женой. – Голосом скучающим и как бы утомлённым по-немецки протянула королева, отвернувшись, чтобы не видеть эту довольную… рожу. – Поедешь с ними. Скажешь моему брату, что всё в письме.

– В каком? – Сплюнув пару косточек и закинув в румяный рот ещё несколько вишен, спросил Фридрих.

– В письме! – Повысила голос королева. – Его высочество поймёт. А твоя задача при дворе моего брата – соблазнить мою племянницу.

– Что?! – Фридрих не донёс до рта очередную порцию вишенок.

– Соблазнить Габриэллу Ульвен, болван!

– Но, моя королева…

– Заткнись! Это приказ твоей королевы. Девочка очень красива, это будет легко. Габи бредит Европой, особенно Бургундией. Сыграй на этом. Рассказывай ей то, что она хочет услышать. Ты, конечно, умом не блещешь, но и она не Премудрость Божия. Соблазни её и уговори на бегство в Элиот с тобой. Я сначала сделаю вид, что разгневана, а потом дам тебе развод. Ты станешь герцогом, Фридрих. – Не менее утомлённым, чем голос, жестом Изабелла стянула с чёрных волос алмазную диадему, и волосы её рассыпались по плечам и спине блестящими шёлковыми прядями. Консорт, глядя на это, сглотнул и сделал непроизвольное движение к королеве. Как бы он её не ненавидел, что бы про неё не говорил своей любовнице Амалии, но Изабелла неизменно вызывала в нём, наряду с бурей противоречивых чувств, сильнейшее желание.

– Оставь! – Изабелла, даже не глядя на него, верно угадала его порыв, и выдала сакральное:

– У меня голова болит. А тебе пора собираться в дорогу. Потрахаешь моих фрейлин, хоть на это они сгодятся.

– Я ненавижу тебя. – По-немецки произнёс консорт. Изабелла легко повела плечом:

– А мне плевать.

– Когда-нибудь я убью тебя, Бель.

– Не верю. – Кисло поморщилась королева. – Я сказала: иди. Ступай!!! – Повысила голос, лицо исказилось, стало некрасивым. – Пошёл вон!!!

– Ты сейчас ужасно уродлива. – С тоской глядя на неё, сказал Фридрих, не трогаясь с места. – От тебя дурно пахнет, ты стара.

– Вот и вали отсюда. – Огрызнулась Изабелла.

– Я знал, что ты это скажешь…

– Тогда какого чёрта напрашиваешься?! Вон! Вали в Гранствилл, и без Габи не возвращайся!!!

Консорт вышел, швырнув на пол кулёк с вишней и сильно хлопнув дверью. Королева длинно вздохнула, пряча лицо в ладони. Как она устала… Как все Хлоринги, она была отважна, безрассудна и несгибаема, словно внутри неё был стержень или клинок из лучшей стали. Дурные или хорошие, Хлоринги были сильными людьми, яркими, необычными. Единицы из них прожили тихую и спокойную жизнь, все остальные вечно искали каких-то приключений и опасностей на свою пятую точку, всегда находили и, что тоже являлось фамильной чертой, почти всегда успешно выходили из всех передряг. Но бывали и катастрофы, как и вся их жизнь, весьма и весьма яркие. Как смерть Алисандры, королевы-отравительницы, успешно отравившей трёх мужей и уничтожившей одним махом пятьдесят эльфийских князей со всеми их соратниками, которые только что помогли ей избежать плахи. Единственный выживший в учинённой по её приказу бойне, король эльфов Кину Ол Таэр снёс ей голову прямо на ступенях собора Марии-на-водах, где Алисандра только что обвенчалась со своим избранником, которому и сделала подарок в виде мёртвых эльфов. Об этом до сих пор рассказывали сказки, сочиняли баллады и канцоны и пели на площадях. Возможно, устало подумала Изабелла, крах их семьи будет таким же ярким и незабываемым… Какое, однако, слабое утешение!

Внешне такая же, как всегда, то есть, сварливая, раздражительная, надменная и язвительная, Изабелла внутри была страшно напряжена и уже начала чувствовать сильную усталость. Она даже похудела, что в её время отнюдь не считалось красивым и не радовало женщину, к которой это относилось, ничуть. Ей казалось, что сам воздух в Сансет загустел от скопившегося напряжения, и начал слегка горчить. Улыбающиеся и кланяющиеся фрейлины могли накапать яда или впустить к ней убийцу. То же пажи и герольды. Стражники могли перерезать горло или накинуть удавку на шею. Изабелла дурно спала, ей всё мерещились шаги убийц. Умом она понимала, что пока живы брат и племянник, убивать её бессмысленно и даже опасно, но где гарантия, что они ещё живы?! Может, их уже уничтожили, и убийцы, опережая вести, спешат по её душу? Королева упрямо боролась с паническими атаками, собрав в кулак свою стальную волю, но эта борьба истощала её.

Но пока она жива и борется! Изабелла присела к секретеру и принялась писать. Писала она по-эльфийски – королева отлично говорила и писала на десяти языках, – мелко-мелко, на тонкой бумаге, привозимой из далёкой страны Катай, безумно дорогой и очень редкой. После этого, очень длинного, письма, она написала ещё одно, как положено, на латыни, на обычной бумаге, запечатав это письмо своей гербовой печатью. Второе письмо она отдала пажу, велев ему вручить его Фридриху, а с первым отправилась в конец коридора, где стоял высокий узкий шкаф. Отодвинув намотанные на длинные палки старые пыльные портьеры, Изабелла отодвинула панель и очутилась на узкой лестнице, ведущей вверх, сначала прямо, а потом по спирали, внутри узкой башенки, снаружи казавшейся просто декоративной пристройкой к фасаду дворца.

Забравшись на самый верх, Изабелла очутилась в очень странном помещении: круглом, узком, и полностью захламлённом, но не хламом, а всяческими дорогими и даже драгоценными вещами. Пробивающиеся через заколоченные узкие длинные окна-щели солнечные лучики освещали груды дорогой посуды из золота, серебра, малахита, янтаря и яшмы, оникса и хрусталя; рулоны драгоценных тканей: парчи, кружева из золотых нитей, паучьего шёлка; книги в окладах, украшенных неслыханно дорогими и красивыми камнями, чьё мягкое сияние придавало комнатке сказочный и таинственный вид, и множество всяческой драгоценной утвари, вещей, украшений, даже оружия. Где-то вверху ворковали голуби, но на вещах не было и следа голубиного помёта.

– Дядюшка Ю-у-ухан… – Вкрадчиво позвала королева. Что-то еле слышно прошуршало где-то в недрах драгоценного хлама, и стихло.

– Дядюшка! – Повторила королева призыв. Совсем близко от неё вдруг отчаянно разодрались крысы, с шумом, писком, шипением. Изабелла непроизвольно вздрогнула, подождала, пока шум прекратится, вновь позвала:

– Дядюшка Юхан!

Откуда-то вдруг напахнуло сквозняком с привкусом болотной гнили, потом раздалось оглушительное карканье и хлопанье крыльев, словно мимо королевы пронеслась стая ворон, её даже обдало ветром и запахом птичьих гнёзд.

– Ну, прости, дядюшка! – Всё так же умильно попросила королева и вкрадчиво добавила:

– А я тебе кое-что принесла.

– Не надо мне. – Капризно произнёс из темноты скрипучий голос, и Изабелла лукаво улыбнулась.

– Ты же не видел ещё!

– И не показывай, всё равно не буду смотреть. – Говоривший был невидим и говорил, казалось, со всех сторон сразу.

Изабелла, тем не менее, достала из сумочки мешочек из замши, а из мешочка – настоящее чудо. Эльфийской работы букетик из розы и двух ландышей, из малахита, розанита, изумрудов и жемчуга; на широких листьях ландышей лежали алмазные капельки росы.

– Не смотрю-не смотрю! – Капризно пропел скрипучий голос, и почти в тот же миг возле королевы возник карлик, главной деталью внешности которого был нос. Он был таким огромным, что просто не мог принадлежать человеку, даже маленькому, даже каким-то образом изуродованному. Всё остальное: морщинистое лицо, кругленькое, как бочка, тельце и тонкие кривые ножки – уже как-то не бросалось в глаза.

– Дай сюда! – Алчно сверкая глазами, карлик выхватил у королевы букетик и заворковал над ним, запричитал, осматривая, оглаживая короткими пальчиками и даже время от времени касаясь кончиком длинного, узкого и ядовито-красного языка:

– Хороший, хороший… – Ворковал он, – мой, хороший!

– Обмен! – Напомнила королева.

– Куда опять собралась, греховодница? – Поинтересовался карлик ворчливо, пряча драгоценность в большой кошель, висевший у него на поясе, где что-то явственно и очень нежно звякнуло.

– Нужно отправить письмо. Так, чтобы никто не узнал, не увидел и не перехватил.

– Интриги, заговоры… – Фыркнул карлик. – Глупости всё ваши. Толчется мошка, толчется, думает, что правит миром… Ха! Мир мошкары! Руку дай. – Он бесцеремонно схватил изящную ухоженную ручку Изабеллы, ткнул в палец длинной чёрной иглой – Изабелла дрогнула, но стерпела, – и подставил зеркальце под каплю крови. Ударившись о зеркальце, тяжёлая капля взорвалась облачком мельчайшей пыли, и из этого облачка возникло существо – чёрная, крупная летучая мышь с отвратительной мордочкой. Королева вновь чуть заметно вздрогнула, поморщившись.

– Да уж! – Насмешливо фыркнул карлик. – У кого дербник, у кого голубь… У кого-то даже грифон был. Моё зеркало не обманешь! Чего морщишься?.. Это твоя тёмная сторона. Бери и пользуйся!

После некоторых колебаний, пересилив себя, королева пристроила своё послание на шею неприятному созданию, словно кулон. Как бы оно ни выглядело, а кулон доставит только Гарольду и никому другому, и, выполнив свою миссию, бесследно исчезнет.

– Значит, старая интриганка задумала заполучить себе племянницу? – Сцепив вместе кончики пальцев, протянул Дрэд. – Интересно, и не глупо, да, да… Выдаст её за своего никчёмного консорта, и объявит их потомство своими наследниками. За этим породистым жеребцом, не смотря на всю его никчёмность, стоят пять сильнейших королевских семей Европы, да, да… Тронуть его и его семью будет опасно. Умный ход, но такой женский! Придумать такой блестящий ход и довериться никчёмному вертопраху! Ах, женщины! Тварюшки глупые, но забавные! – Он засмеялся, и Амалия тоже улыбнулась, несколько кисловато, развеселив Дрэда ещё больше.

– Поезжайте в Хефлинуэлл, на эту их помолвку. – Отсмеявшись, сказал Дрэд. – Марьяж этот Риму не нужен, но чтобы девица Ульвен покинула Элодисский лес – крайне желательно. Заодно попробуйте там провернуть одну из ваших блестящих схем.

– С которым из братьев?

– Предпочтительнее, конечно, герцог, но и второй сгодится, да, да…

– Как скажете! – Преувеличенно-покорно согласилась Амалия, но Дрэд лишь погрозил ей пальцем:

– Шалунья!

Кира была счастлива. Конечно, нормальной девушке её существование показалось бы сплошным ужасом, но после Девичника, после Доктора и гостей, девушке казалось, что она в раю. Лютую тоску по новорожденному сыну она привычно трансформировала в заботу о тех, кто был подле неё – теперь, прежде всего, конечно, об Аресе. Он оказался, о чудо, именно таким, каким Кира придумала его себе и полюбила: спокойным, сильным, добродушным и даже заботливым. Доля его заботы доставалась и Кире: он вечером всегда спрашивал, не хочет ли она «жрать», и предлагал помыться в бассейне, менее тёплом и более глубоком, чем бассейн в Девичнике, но Кире нравилось. Здесь всё ей нравилось. Уже одно то, что нет Доктора, делало в её глазах любое место истинным парадизом. В первые часы она всё не могла поверить, что какое-то время (хоть бы больше никогда!) не увидит его мерзкую рожу и не услышит его голос, не почувствует ударов его палки! А потом попыталась осознать и принять то, что видит предмет своего обожания каждый день, слышит его голос, получила право прикоснуться к нему, и даже ощущает его заботу… Это было так немного, но для Киры, три года пробывшей Паскудой, и это было, словно сон наяву. Полюбила Ареса она давно, но теперь и любовь её трансформировалась, превращаясь из идеальной в реальную, и девушка находила в этом источник новых сил жить и даже какого-никакого, но счастья.

Что мучило Киру каждую секунду – это «её девочки», оставшиеся без единственной поддержки, которую получали только от неё. Несколько дней Кира собиралась с духом, чтобы обратиться к Аресу, не смотря на риск такого поступка. Боялась она не побоев – видит Бог, ей это было не впервой, и ради «своих девочек» девушка готова была на любую муку. Чего именно боялась, Кира не смогла бы сама себе толком объяснить, а на самом деле – боялась она того, что её божество, испускавшее свет, который все три года грел её и помогал выжить, отреагирует так, что перестанет быть таковым, и этого краха Кира, если что, наверное, не пережила бы. Девушка боялась и за свою любовь, и за своего кумира тоже… И судьба, решившая, наверное, сжалиться над Кирой, избавила её от сомнений и риска, и помогла ей сама.

Арес, как и Гор когда-то, частенько отправлялся на собачьи бои, но феноменальными силой и скоростью Гора похвастать не мог, и нередко возвращался оттуда чуть живой. Так получилось и в этот раз: пёс прокусил ему запястье и изодрал когтями живот и бёдра так, что Арес с трудом дополз до Приюта, оставляя повсюду кровавые следы.

– А где Доктор? – Янус помог ему добраться до лежанки и встал рядом в бесплодном сочувствии.

– Уехал Клизма… – Прохрипел Арес, зажимая кровоточащее запястье. – Нету суки…

– Я могу помочь! – Кира метнулась к нему, упав на колени у лежанки и вся дрожа от волнения. Янус замахнулся, чисто машинально даже:

– Ты чё, Чуха…

– Оставь! – Рявкнул Арес. – Она это… Клизме всегда помогала, она знает!

– Надо запястье перетянуть, вот тут, – Кира ловко перехватила запястье, и Арес уступил ей, морщась. Полосой ткани, оторванной от рубашки, она перетянула запястье, наложив тугую повязку.

– Надо в Девичник. – По-прежнему дрожа, сказала Кира. – Я знаю, где у Вонюч…

– Вонючка он, Вонючка! – Добродушно, не смотря на боль и слабость, усмехнулся Арес. – Янус, своди её, пусть это, возьмёт, что надо.

– И можно, – Кира рискнула взглянуть в лицо своему кумиру, быстро, успев увидеть, какого красивого, серого, но тёплого, как речной песок, цвета его большие глаза, – можно, я очень быстро посмотрю девочек?.. – Она задрожала сильнее, но иначе она просто не могла. – Я быстро, только взгляну… Может, им помощь нужна?..

– Можно. – Ответил Арес, и волна такой благодарности, такого восхищения и такого обожания затопила Киру! В этот миг она готова была, стоя на коленях, ноги ему целовать! – Только быстро, это!

В Девичник Кира готова была лететь – и летела бы, если б не боялась заблудиться в лабиринте темных путаных коридоров. Внутри она торопливо указала Янусу, что нужно взять, и, схватив снотворное, обезболивающее и мазь от ушибов, бросилась к «своим девочкам». Приласкала маленькую Клэр, баюкая её, как ребенка, и быстро обещая, что не бросит и всё равно будет приходить и помогать; смазала раны Марии и дала ей снотворное, приободрила и приласкала остальных девочек, называя каждую по имени и целуя, и побежала с Янусом обратно – Арес нуждался сейчас в ней больше.

Пока она обрабатывала его раны, Янус возмущённо поведал ему, что Паскуда, оказывается, нарушает все запреты и табу уже давно… И услышал в ответ:

– А тебе что, жалко? – Морщась, сказал Арес. – Молодец она, чё? Они хоть и Чухи, а живые тоже, и это… мы-то тоже нарушаем, потихоньку можно. Может, из-за неё они дольше проживут, тебе чё, жалко?

– Нет, но… – Янус смешался. А в самом деле, чего он?.. Янус был довольно бесцветным и не особенно волевым парнишкой, но не злым и не упёртым – это и помогло ему сблизиться с незлобивым Аресом. – Непорядок просто… Узнает кто…

– Ты не скажешь – не узнают. – Арес длинно вздохнул, прикрывая глаза: начало действовать болеутоляющее. Мазь приятно холодила раны, успокаивая боль и жжение. Паскуда зашила самые опасные порезы, действуя так, что Арес почти не чувствовал не только боли, но и особого дискомфорта – у девушки была изумительно лёгкая рука. Наложила пропитанную лекарством ткань, прошептала:

– Постарайся не двигаться и живот не напрягать, не говори громко, не шевелись… К утру станет легче, у нас всё быстро заживает.

– Ну чё… молодец ты, чё. – Вздохнул Арес. – Сиди тут, со мной.

– Да, я посижу. – Кира вновь рискнула быстро взглянуть ему в лицо, поражаясь его чеканной красоте. Нос, лоб, губы, подбородок – всё было вылеплено и очерчено словно бы рукой гениального мастера, безупречное, мужественное, сильное. Напряжение отпускало девушку, она расслаблялась, начиная осознавать, что произошло, и полная такой благодарности, такой любви! Как могла она бояться, как могла сомневаться в своём божестве?! Она переживала своё счастье остро, на грани боли, и сердце её едва вмещало его полноту. Бережно промокая Аресу пот чистой тканью, она иногда приподнимала компресс и заглядывала – не кровоточат ли царапины?.. – но всё было чисто. Арес лежал, закрыв глаза и глубоко дыша, привыкший к боли и почти не замечающий её. Кира понятия пока об этом не имела, а он сквозь опущенные ресницы рассматривал её, и отмечал, что девушка очень красива. Он привык, что она вечно с пузом, где-то в сторонке, стоит, опустив голову, не воспринимал её – а она была как раз такая, как он любил: с белыми волосами, заплетёнными в косу и свёрнутыми в тяжёлый моток на затылке, с точёным носиком и пухлыми губами. Глаза, на миг взглянувшие в его глаза, были удивительные: почти чёрные, блестящие, и что-то в них было такое, что пронзило Ареса насквозь, словно молния. Приют заснул, сгустились сумерки, упала ночь, а Арес всё не мог уснуть, частью от боли, а частью от непонятного волнения, скорее приятного, чем нет. Он не видел девушку, но слышал её лёгкое дыхание и понимал, что она не спит – караулит его, готовая помочь, убрать пот, унять кровь. Это было… приятно.

– Слышь… это… – прошептал он, и Кира дрогнула, ближе склонилась к нему – Арес ощутил её запах, какой-то травно-цветочный, словно увядающее сено. – Тебя как звать? Паскудой это… стрёмно звать-то тебя.

– Кира. – После паузы чуть слышно выдохнула девушка.

– А я Ларс… Надо ж, забыл уже почти! Ты это… не говори никому, поняла? И при всех не давай вида там, что мы с тобой того… общаемся. Поняла?

– Да.

– А ты красивая. Я привык, что ты с пузом вечно, а у тебя попка складненькая такая, и сисечки смачные… Распусти волосы, а?..

Девушка послушно распустила косу, и она рассыпалась по плечам волнистыми прядями. Арес здоровой ладонью погладил эти пряди, любовно пропустил их между пальцами:

– Люблю, когда у Чухи волосы светлые и такие, знаешь… волнистые. Как у тебя. И это… обнимашки люблю. Ты любишь?

– Не знаю.

– Ну, ясен пень! – Горько усмехнулся Арес. – Мы тут как эти… тык-тык – сколько хочешь, но не дай боже погладить, а я люблю всё такое. – Он привлёк девушку к себе, и она с наслаждением прижалась к его боку, боясь дышать от счастья. – Ты при всех не подавай виду, – повторил он, – а наедине мы это, по-своему будем делать, да?..

Алиса с утра страшно переживала и готовила всё свое мужество, чтобы обратиться к герцогу со своей просьбой, которая, она знала, ему очень не понравится. Ей показалось неправильным воспользоваться Гэбриэлом и его чувством к ней, особое чувство такта требовало от неё избегать интриг. Поэтому она дождалась прихода братьев и спела для них новую балладу про девушку, превращённую в птицу и сопровождающую повсюду своего возлюбленного, который не догадывался, что она рядом. Лишь в краткий миг, в свете полной луны, девушка могла превратиться в человека и сидела у его постели, пока он спал, целуя его и слыша, как во сне он произносит её имя. Баллада была такая красивая, печальная, пронзительная, что даже Габи едва не прослезилась и тут же рассердилась на себя за это. Кончилось всё тем, что молодой человек выпустил своего ястреба, который схватил птицу – и к ногам его хозяина упала его возлюбленная. Растрогался даже Лучиано, что уж говорить о придворных дамах! Каждая вторая, не скрываясь, прикладывала платочек к глазам.

– Вы сами себя превзошли, дама Алиса! – Улыбнулся ей Гарет. – Это самая прекрасная баллада на нордском, которую я когда-либо слышал. Что скажете, господин Терновник?

– Мало найдётся эльфийских баллад, которые могли бы сравниться с этой по красоте и чувству. – Произнёс эльф, и Алиса порозовела от удовольствия и гордости. И когда Гарет спросил, нет ли у неё каких просьб или желаний, она ответила:

– Есть, милорд! – И Гэбриэл дрогнул, но Гарет движением руки осадил его:

– Так говорите же, дама Алиса. От такой прекрасной госпожи я готов выслушать что угодно, и что угодно исполнить.

– Ловлю вас на слове, милорд! – У Гэбриэла сжалось сердце: Алиса выглядела очень-очень храброй, а это значило, что она ужасно волнуется и даже боится. Даже досадно стало: почему она к нему-то сначала не обратилась?! Неужто он ей бы не помог?!

– Я прошу вас за Альберта Ван Хармена. – Теперь Алиса чуть побледнела, потому, что лицо Гарета мгновенно стало суровым, глаза превратились в синий лёд. – Он хороший и честный человек, и я…

– Этот честный человек предал нас.

– Я в это не верю! – Алиса прижала к груди кулачки с переплетёнными пальчиками – жест, сокрушающий дух Гэбриэла и лишающий его воли. – Это какое-то недоразумение, я уверена в этом!

– Никто в замке и в этом зале, – Гарет обвёл рукой придворных Девичьей башни, и многие согласно закивали, – не разделяет вашей уверенности и не готов поручиться за этого человека. Я сам в нём не раз сомневался…

– Я готов за него поручиться! – Перебил его Гэбриэл, и Гарет чуть поморщился, не очень хорошо подумав при этом про Алису. Она поняла: покраснела, глаза вспыхнули, она гордо вскинула голову, маленькая, но полная такого достоинства, что не уступила бы любой высокой и статной королеве:

– Я бы не хотела, милорд, жених мой, злоупотреблять вашей добротой и любовью, которую безгранично ценю и за которую очень благодарна. Я сама готова поручиться за господина Ван Хармена и разделить с ним все последствия, если ошиблась.

– Вы отдаёте себе отчёт, дама Алиса, – устало спросил Гарет, страшно недовольный тем, как разворачиваются события, – что делаете и чем рискуете?

– Да. – Просто ответила Алиса. – Но никакого риска нет, милорд. Я верю этому человеку, он не преступник.

– Вы храбрая девушка, дама Алиса. – После небольшой паузы, сказал Гарет, и толпа придворных, среди которых поднялся лёгкий гул, притихла. – Я восхищаюсь вашей храбростью и готовностью защищать своих друзей, что бы ни произошло. Обещаю: я дам Ван Хармену шанс объясниться, и если он сможет развеять мои подозрения – а это, учитывая все обстоятельства, весьма непросто, – я не только помилую его, но и верну ему должность и состояние.

– А твоя Алиса – молодец. – Заметил Гарет, когда они покинули Девичью башню и шли по галерее. Гэбриэл, который мрачно думал прямо противоположное, встрепенулся:

– Разве?! Ей следовала сказать всё мне, и я бы…

– Вот именно: – хмыкнул Гарет, – и «ты бы». Ты бы бросился ко мне, я сказал бы, что говорить не о чём, мы бы поцапались, я бы стоял на своём, ты тоже, и тайком учудил бы чудь какую-нибудь: побег бы ему устроил, или ещё что. Я не прав?.. Уступить ведь, коли Рыжик попросила, ты не в состоянии даже мне!

– И даже отцу. – Согласился Гэбриэл, задним числом понимая, насколько брат прав.

– Эта девушка даже не золото: она алмаз чистой воды, и поступила идеально. Девятьсот девяносто девять человек из тысячи поступили бы так, как ты сейчас сказал, и только она выбрала вариант единственно верный, не подставив никого.

– И я бы прислушался к её словам. – Заметил молчаливый Терновник. – Она лавви, а лавви не ошибаются в людях. Добро и зло они чувствуют сердцем.

– А ведь верно: она лавви. – Кусая губы, сказал Гарет.

– Так что: мы к нему?! – Подорвался Гэбриэл, и Гарет сморщился:

– Не сейчас.

– Нет, сейчас! Он в тюрьме и не знает, что с ним будет, для него каждая минута – пытка! Если не хочешь, схожу я…

– Не хочу. – Согласился Гарет. – Я никогда не знал, как с ним говорить; не понимаю я его, честно! Вроде, правильный, вроде, идеальный, но… не то что-то с ним, всё равно: не то!!! Ну, иди, сходи к нему, но прежде, чем обещать ему что, или решение принимать, ко мне и всё рассказать!!!

– А может, господин Терновник…

– Нет. – Отрезал эльф. – Без крайней нужды засорять свою память я не стану.

– Но это крайняя нужда!

– Крайняя нужда дайкина? – Приподнял бровь эльф, став вдруг так похож на Гарета, что Гэбриэл даже моргнул, сгоняя наваждение. – Что мне в ней?.. Я бы доверился лавви, но и поговорить не мешает. Эту проблему вы способны решить и без моей помощи.

Войдя в тюремную камеру, Гэбриэл поразился двум вещам: что камера вовсе не походила на таковую, была чистой, опрятной, только что с крохотным решётчатым окошком, но в ней были кровать, два стула, стол и даже ковёр, а ведро для естественных нужд пряталось за кроватью; и тому, что Альберт ничуть не утратил идеальности, только глаза чуть покраснели и глядели устало и обречённо, да воротник белейшей рубашки, больше не накрахмаленный, повис. Гэбриэлу он поклонился по-прежнему:

– Ваше высочество.

– А нормальненько тут у тебя. – Гэбриэл ногой подцепил стул, уселся и кивнул Альберту:

– Садись, садись, приказываю.

– Да, со стен вода не течёт и крысы в соломе не шелестят. – Как-то вымученно усмехнулся Ван Хармен, садясь.

– Крысы в соломе? – Чуть прищурился Гэбриэл. – И такое бывает, да. Я поговорить пришёл. Кое-кто не верит в твою вину, а мы с братом верим этому кое-кому. Ну, и брат даёт тебе шанс оправдаться.

– Я не могу. – С тоской произнёс Ван Хармен, опуская глаза.

– Ты подумай-ка сначала. – Нахмурился Гэбриэл. – Кое-кто поручился за тебя, а ты его подставляешь. Да я тебе за этого поручителя… нос сломаю!

– Ваше высочество! – Волнуясь, Альберт вновь встал. – Клянусь всем, что для меня свято, я не замышлял ничего дурного ни против Хлорингов, ни против герцогства Элодисского! Я был и остаюсь верным вашим слугой! Но я преступен… кое в чём ином. – Голос его сел, он опустил глаза. – Так меня казнят, и так казнят, но – по-разному. И я предпочитаю казнь за измену.

– Насильник, что ли? – Изумился Гэбриэл. Самая позорная и противная казнь в герцогстве Элодисском ожидала именно за изнасилование девственницы, особенно малолетней: насильника топили в сортире.

– Милорд!!! – Возмущение Альберта было так искренне, что Гэбриэл ему поверил. Побарабанил пальцами по колену.

– Ну, говори тогда. Если ты не насильник, не убийца и не предатель, обещаю, дальше меня это не пойдёт. Я по-иному на жизнь смотрю, не так, как брат. Даже если ты содомит, мы и это решим, если ты не борзеешь и не калечишь никого.

– Я не могу. Я не причинил вреда ни одному живому существу, моё преступление – оно в ином… Вы будете презирать меня. Я… я этого не вынесу.

– Вон в чём дело! Такой идеальный, а? В краску меня столько раз вгонял, и вдруг боишься, что я злорадствовать буду?.. – Гэбриэл ухмыльнулся именно злорадно, от души. – Ну, может, и подавлю лыбу, возьму реванш – всё лучше казни. Но никому ничего не скажу – обещаю.

– Вы необыкновенный человек, ваше высочество. – Помолчав, признался Ван Хармен. – Я никогда не видел таких, как вы. Даже принц Элодисский, которым я восхищаюсь и которого боготворю, кое в чём уступает вам. Я признаюсь. И да поможет мне Бог! – Он набрал в грудь воздуха, прикрыл глаза, смертельно побледнел и отчеканил:

– Я не Ван Хармен.

Повисла пауза, тишину которой слегка разбавляла унылая муха, которая без огонька и пыла сонно бодала окно за решёткой. Гэбриэл приподнял бровь, совсем, как брат:

– И чё?.. Что, в смысле?

Альберт был бледен, как смерть, но стоял прямо, даже гордо. Повторил внятно:

– Я не Ван Хармен. Я никто. Я не дворянин и даже не законнорожденный; я бастард, я сын шлюхи. Мать родила меня в борделе, в Сандвикене, и я с пелёнок рос среди шлюх и сутенёров. Среди её клиентов был Альфред Ван Хармен, и мать часто хвастала, что мой отец – он. Может, так, а может, и нет, сами понимаете. Я присвоил себе имя знатного человека, и за это меня следует поставить к позорному столбу, где меня закидают дерьмом и тухлятиной, потом провезти по улицам верхом на свинье, затем бить плетьми и повесить.

– За что? – Не понял Гэбриэл. – За имя?..

– Таков закон.

– Я иначе на законы смотрю. – Повторил Гэбриэл. – Ты садись, надоело мне башку задирать. Я понял кое-что, теперь до конца хочу понять. – Он чуть наклонился вперёд, пока Альберт, бледный, взволнованный до легкой дрожи в руках, усаживался на краешек стула. – Как ты из борделя-то в Хефлинуэлл попал?..

– Я прислуживал гостям в борделе. – Не поднимая глаз, сказал Альберт. – Я был… я с рождения умел хорошо держаться и был очень опрятным. Хозяин борделя начал заводить речь о том, чтобы мне заняться тем же, что и мать, мне было уже десять лет, и я был не дурён собой. Я очень боялся этого. Барону Мерфи, посетившему наш бордель, понравилось, как я прислуживаю ему, он даже сказал, что его собственные пажи так не умеют… И я взмолился, чтобы он забрал меня. Он оказался хорошим человеком и выкупил меня у хозяина за пол дуката. Я стал пажом в его замке. Он никому не говорил, где меня взял; по случайному совпадению, до меня дошёл слух, что Альфред Ван Хармен умер, не оставив наследников и родни, его титул присвоили какому-то очень дальнему родственнику. И я назвался его именем. Другие пажи думали, что я в самом деле из бедного дворянского дома. Я учился, много читал; я хотел забыть бордель как можно скорее и вырваться из него душой так, как сделал это телом. И я сумел! – Он вскинул голову, и Гэбриэл наконец-то увидел перед собой не идеал человека, а человека, и это человек ему понравился. – Что бы кто ни говорил, а я горжусь тем, чем стал, не смотря на своё происхождение! Я горжусь тем, что у меня не было ничего, кроме ума, гордости и воли, ничего, что помогает другим добиться успеха! Я горжусь тем, что не поддался судьбе и не стал тем, на что меня обрекали мое происхождение и условия жизни! Барон Мерфи умер, и меня уже никто не мог разоблачить. Из пажей я поднялся до герольда, и в таком качестве попал сюда в свите дамы Вильгельмины Мерфи. Здесь я так же стал герольдом. И можете судить меня, ваше высочество, но я скажу. Да, я совершил преступление. Но я не мог, понимаете? – не мог иначе. Мой ум, мои способности законом были заперты во мне без всякой надежды на что-то лучшее! Но я не просто хотел лучшей доли – моя доля и так была не дурна! Я хотел работать, хотел, чтобы мои способности, мой ум приносили пользу, чтобы они не пропали даром! И даже вы не можете не признать, что я был на своём месте и исполнял свои обязанности идеально!!!

Гэбриэл откинулся назад, задумчиво глядя на него. Альберт продолжил:

– Я не удержался, и некоторое время назад поинтересовался судьбой своей матери. И узнал, что она больна сифилисом, спилась, её вышвырнули из борделя, и она побирается в доках. Я забрал её сюда, не открывая своего имени, купил ей дом через подставных лиц, она живёт в Гранствилле… За ней присматривают, её лечат. Я порой проведываю её. Она не знает, кто я. Никто не знает… Я так думал.

– Кто-то всё же узнал. – Констатировал Гэбриэл задумчиво. Альберт кивнул:

– Да. Марк Хант, сутенёр, который прикидывается богатым купцом, обратился ко мне и сказал, что всё знает. Я не знаю, откуда, но он действительно знает. Он и свёл меня с Гакстом. Они шантажировали меня.

– И на что ты подписался?

– Я. – Отчеканил Альберт, гордо вскинув голову. – Ни на что. Не. Подписался. Я бастард, я сын шлюхи, но у меня есть и достоинство, и честь!!! Пусть люди и закон считают меня преступником, но я ЗНАЮ, КТО Я!!! И никакому грязному шантажисту не утащить меня на дно!..

– И ты согласился на то, чтобы они тебя разоблачили? Не верю. Какой ты есть, ты бы лучше умер.

– И я хотел… я хочу умереть. – Помолчав, признался Альберт. – Я, по сути, умер в тот миг, как Марк обратился ко мне и сказал, что всё знает. НО в последний момент я подумал, что вместо меня они найдут кого-то другого, и этот кто-то не будет столь щепетилен, как я. Признаться вам я не мог… Но и просто так оставить всё судьбе и, возможно, погубить кого-то из вас, или, не дай Бог, его высочество, я тоже не мог. Сначала я хотел написать прощальное письмо прежде, чем выпить яд, который купил в Гранствилле. Но побоялся, что, во-первых, мне просто могут не поверить, во-вторых, сведения у меня самые расплывчатые. Я понял так, что в Хефлинуэлле есть кто-то… какой-то человек, который предал вас и шпионит для кого-то из ваших врагов. Этот человек должен, когда придёт час, обратиться ко мне и дать мне приказ, который я должен буду беспрекословно выполнить, пользуясь вашим доверием ко мне. Слишком неопределённо. Я пока не знаю, ни кто этот человек, ни чего он хочет, ни кто за ним стоит. Я подумал: притворюсь, что согласен, всё выясню, разоблачу его, и покончу с собой. Это будет… достойный финал, красивая смерть.

– М-да-а… – Протянул Гэбриэл, и Альберт, краснея, опустил глаза. – Брат ни за что не поверит. Я, дурачок деревенский, и то как-то… Ну, допустим. Рановато мы Гакста завалили, да. В ярости были оба, не подумали, что надо всё вытрясти из него сначала-то. Ладно. – Гэбриэл встал и прошёлся по камере. – Я тебе поверил и как бы даже зауважал. Плевать я хотел, кто там мать твоя и где ты рос, поверь, это – не важно. Я даже брату не скажу, скажу, что ты мне всё рассказал и что я поклялся не говорить, он поймёт. – Он остановился и посмотрел Альберту прямо в глаза. – Но если окажется, что весь этот пафос твой – обман… то я тебе такое устрою, что ты сам закричишь: «Где там моя свинья, я на виселицу хочу!». Понял меня?

– Спасибо вам, ваше высочество. – Тихо произнёс Альберт, вновь становясь тошнотворно-идеальным, но сильно порадовав тем Гэбриэла, который боялся, что начав благодарить и клясться, типа, «он, да никогда, да ни за что!», Альберт только испортит всё впечатление.

Гарет ожидаемо усомнился во многом, но, к удивлению Гэбриэла, принял версию Альберта быстрее, чем думал его брат.

– Дурь такая, что может, и правда. – Пожал он плечом. – Детство какое-то… так чем там его шантажируют-то?

– Я клятву дал молчать. Ничего там такого нет, что нам бы угрожало, и вообще кому-то, кроме него самого.

– Содомия, поди? – Подмигнул брату Гарет. – Ты их жалеешь, знаю я тебя… Да и хрен с ним. Главное, чтобы пажей и псарёнков не щупал. – Ему приятно было найти в непогрешимом Альберте гнильцу – слишком уж его идеальность раздражала. Настроение, рухнувшее после обращения к нему Алисы, поднялось вновь.

– Ладно. – Повторил он. – Помилую его, как бы… И оставлю в Рыцарской Башне. Думаю, если мы его выгоним прочь, он всякую ценность для нашего Сокола потеряет; он потому и нужен, что близок ко мне, к тебе и отцу. Ты, да наша феечка, вместе вы меня убедили. Ну, почти. Может, и вправду, поймаем Сокола нашего благодаря Альберту?.. Я ему тогда семь грехов прощу. Официально обставим так: дама Алиса Манфред умолила нас и взяла Альберта на поруки. Это и престиж её повысит, и уважать заставит. Пошли, Младший, пообедаем, и сходим к Алисе. Небо заложило так, что ни клочка голубого не видно… Дождь зарядит дня на два, самое малое.

– И уже в который раз ты удивляешь меня, Ангел. – Признал Дрэд, когда Лодо предстал перед ним в образе Лауры. – Не знай я, что это ты, и решил бы, что передо мной женщина… И такая пикантная! И ни грамма грима, да, да… Изумительно!

– Это моё ремесло. – Напомнил Лодо.

– Ремесло, да, да… Ну, так что же? Порадуй меня, мой вестник.

– Я был в Садах Мечты. Все слухи верны и даже хуже того. Это место разврата и самых ужасающих грехов и преступлений. Все самые известные преступники и грешники прошлого и настоящего – дети по сравнению с теми, кто посещает это место. Я, асассин, почувствовал себя там праведником.

– Замечательно… – пробормотал Дрэд, соединяя вместе кончики пальцев. – Знати там много?

– Они практически все – знать, сеньор. Почти все фамилии Юго-востока, кое-кто из Междуречья. Из самых значительных – графы Кемский и Сандвикенский, старший Бергстрем, епископ Скоггланд, маршал Кюрман, епископ Керн.

– Замечательно! – Дрэд прикрыл глаза. – А Далвеганцы?

– Граф Кенка. – Выдержав паузу, сказал Лодо, и Дрэд широко распахнул глаза, в которых сверкнул огонёк торжества.

– Чем можно доказать их причастность к грехопадению?

– Татуировки и клейма в виде виньетки «СМ» в интимных местах. Ну, и то, что все они посещают в Найнпорте колдунью, знахарку и гадалку Барр, из дома которой есть потайной ход в Редстоун. С парадного входа в замок они благоразумно не показываются, но это не важно. Это можно будет доказать, сеньор.

– Замечательно! – Дрэд даже позволил себе довольную улыбку.

– Вы не спрашиваете о несчастных детях, которые служат там мясом для ужасающих преступлений, сеньор. – Прервал его приятные мысли Лодо.

– Детях? – Искренне удивился Дрэд. – Помилуй, Ангел, тебе ли быть сентиментальным?! И потом, какие дети?! Это эльфийские полукровки, они сами по себе грех и скверна… От них в своё время этот остров нужно будет зачистить особенно тщательно, ибо в них живёт семя греха и свободомыслия, которого не должно быть в кротких. Ты забыл, что есть цель Святого Официума?.. Наша цель – град божий, Небесный Иерусалим, Город Золотой, в котором не будет греха, зла и скверны. Для начала мы должны объединить все страны и народы под сенью Святого Престола, и прекратятся войны и склоки, ибо все станут единым народом, а не станет же нога воевать с рукой?.. И уже в этом новом мире мы будем старательно, как садовники в саду Господнем, выращивать свой вертоград, выкорчёвывая всё, что вредит посевам. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное! А сон разума порождает чудовищ. Наша цель – истинная, благая и Божья, потому, что мы – против насилия, войн и горя, против зла и слуг Сатаны. Но враг наш коварен, Ангел, силён и безжалостен. И чтобы выстоять против него, должны мы отринуть слабость, жалость и даже сострадание. Ибо Враг будет использовать против нас прежде всего слабости и добродетели наши! Ему есть, что терять, и натиск его будет страшен. Все пороки, все слабости, все сомнения и заблуждения – идут ему на пользу, а сомнения и заблуждения – свойство лишь просвещённого и ищущего ума. Господь сам называет свою паству овцами; кроткие, послушные, богобоязненные и верные, вот ради кого мы сами все в крови и грязи! Нам с тобой не видать Царствия Небесного, Ангел, но я готов на эту жертву ради тех, кто никогда не испачкается, для чистых, счастливых, мирных и светлых. А с нами лишь вера и твёрдость духа! Мне ли говорить тебе это? Я не знаю никого, кто был бы более твёрд в вере и служении Господу!

– Да, сеньор. – Чуть нагнул голову Лодо.

– Теперь слушай, что ты будешь делать дальше… – Дрэд подошёл к окну, собираясь с мыслями. Ассасину нужно было не только дать задание, но и обосновать его важность… Но оно того стоило! Лучше Лодовико дель Фьоре у него агентов не было.

Габи нашла себе отличную помощницу, хоть и нечистую на руку: нанимая для тайных свиданий Габи и Иво дом, Беатрис не удержалась и надула свою госпожу на три дуката. Отчитываясь, она страшно боялась, что её тут же разоблачат, и на всякий случай приготовила пути отступления, придумав довольно правдоподобную причину своей «забывчивости», но она не понадобилась: Габи даже не поинтересовалась, сколько что стоит. Для неё, принцессы крови, что три дуката, что тридцать, были материей презренной и неинтересной. И Беатрис, сообразив это, расстроилась, что продешевила… Но виду не подала. Дом она сняла, волею каких-то странных хитросплетений сразу нескольких судеб, на улице Полевой, почти соприкасающийся стеной с домом, который снял для Шторма Гакст. И окно комнаты, которую как раз сейчас убирали под любовное гнёздышко, выходило на окно единственной комнаты в пустом доме, где Шторм ночевал, когда приходил сюда. Между домами рос высокий пирамидальный тополь, но сквозь его ветви Шторму было прекрасно видно, что происходит по соседству: в комнате было светло. А вот его из того дома увидеть было невозможно: два других окна были закрыты жалюзи, и в его комнате всегда было полутемно. Когда он заметил, что в доме появились постояльцы, Шторм почувствовал недовольство: ему нравилось одиночество и уединение. Соседний дом был так близко, что он слышал голоса рабочих и уборщиков, наводивших порядок. Но против воли он заинтересовался: пустая и запущенная комната на его глазах преображалась, становилась красивой, уютной, даже роскошной. Ему стало интересно, кто там будет жить?.. Не то, чтобы Шторму хотелось общаться с соседями или интересовала их никчёмная жизнь. Но простых чувств, в том числе любопытства, и он был не лишён. Лил дождь, и он вынужденно проводил много времени в своём доме, где компанию ему составлял рыжий кот, наглец и обаяшка, который приходил, когда хотел, тёрся о ноги, басовито мурлыкал и игнорировал сдержанность и нелюдимость Шторма. И эльдар оттаял: неслыханное дело, но Шторм кота даже гладил порой! Кот был умница и не воровал продукты, предпочитал вымогать всё необходимое, корча сиротинушку, умирающего от голода. Жалобное исчезающее мяуканье, которое он исхитрялся издавать своей наглой широченной мордой, вызывало у Шторма усмешку и – тем не менее! – очередную порцию вкусняшек. Сидя у окна и бездумно почёсывая кота за ушком, или поглаживая его подбородок, Шторм смотрел на соседский дом, ожидая постояльцев… И был поражён, в один прекрасный день увидев, как в комнату вошёл Эрот.

Привстал, не веря своим глазам. Нет, это совершенно точно был Эрот! Ну, или как его теперь звали, Иво. Шикарно одетый, сопровождаемый служанкой, он вошёл в комнату, огляделся, взял со стола какое-то лакомство и, подойдя к окну, стал смотреть на тополь и что-то есть. Служанка что-то сказала – Шторм слышал звук её голоса, приторный, заискивающий, но сквозь шум дождя слов было не различить, – и, улыбнувшись призывно на прощанье, вышла. Шторм даже дышать перестал. Видит его Эрот, или нет?.. Кот недовольно мякнул и спрыгнул с его коленей, но Шторм этого даже не заметил. Ноздри его раздувались, сердце билось. Какой удобный случай, чтобы убить предателя и выполнить волю Хозяина! Это судьба, сама судьба, не иначе! Шторм оглянулся, чтобы проверить, где лежит его арбалет. Главное – понять, видит что-то Иво, или нет?..

И тут Иво заулыбался и повернулся. Шторм уже готов был взять арбалет, но задержался, чтобы увидеть, кто вошёл…

И сердце его ухнуло в пропасть: он узнал девушку, которая вошла в комнату. Она была в маске, скрывающей лицо до самых губ, но Шторм узнал её не глазами, а кровью, мгновенно вскипевшей, бросившейся к лицу и в чресла, заставившей огнём запылать щёки и всё остальное; телом, ставшим, словно чужое, переполненным чем-то неведомым, страшным, сладким, мучительным и отвратительным. Дыханием, ставшим тяжёлым и шумным. Ему даже показалось, что он чувствует запах розового масла, перемешанного с запахами дождя и мокрой земли. Это была девчонка Хлоринг, как её – Габриэлла?.. Шторм слышал её голос, опять же, без слов, только интонации, от которых по предателю-телу побежали мурашки. Иво подошёл, прикоснулся к ней, и Шторма всего пронзила острая, болезненная игла, он едва не вскрикнул от ярости.

То, что происходило дальше, Шторма перевернуло, оглушило, потрясло и почти уничтожило. Иво и Габи занялись сексом, и ничего подобного Шторм, выкормыш Садов Мечты, до сих пор не видел и ни о чём таком даже не подозревал! Он слышал стоны и крики Габи и Эрота, видел её тело, узкое, гибкое, белое, как молоко, с маленькими грудями и длинными ногами, которые обвивали пояс Эрота над ритмично работающими ягодицами, видел её чёрные пышные длинные волосы, рассыпавшиеся роскошными прядями, её руки и пальцы, ногти, впивающиеся в спину Эрота, и при взгляде на эти ногти у него у самого в этих местах всё немело и запускало новые и новые стаи мурашек. Ненависть, страсть, дичайшее желание, ревность, страх, возмущение – всё сплелось в нём, дико страстном от природы, в такое, что даже не поддавалось никакому определению. А они, словно издеваясь, одним – двумя разами не отграничились, нет! Всё это продолжалось больше часа, в течении которого они занимались сексом, перекусывали, смеялись, бесстыдно обнажённые, устраивали шуточную борьбу с последующим горячим сексом, и в постели, и на подоконнике, и на столе, и стоя, и во всех иных мыслимых и немыслимых местах и позах. Шторм пытался каким-то краем своего сознания заставить себя отойти, не смотреть, но что толку, если он их слышал?! За этот час он был выжат, высушен и разобран на атомы, после чего собран заново и оставлен в отчаянии, даже в бешенстве, измученным, потрясённым и дико злым. ОН теперь ещё сильнее хотел убить Иво, хотя убить, сильно, хотел – всё это были слишком слабые и бессильные слова для того, что кипело в нём с яростью раскалённой лавы. Но Габи он хотел убить даже сильнее, хоть это и могло показаться нереальным – куда уж сильнее?.. Но при мысли об этой бесстыдной девке, об этой твари, о её белых длинных ногах над мужскими ягодицами, о её стонах, в нём творилось и вовсе что-то невообразимое. Спрятав в голенище сапога кинжал, он скользнул вниз, чтобы посмотреть, как будут покидать свою обитель греха его враги, и увидел, что Иво – Эрот вышел с парадного входа, и отправился под дождём в сторону Старого Города, а Габи выскользнула из задней двери и поспешила по тропинке, ведущей к пролому в стене, скрытому зарослями бузины, лопуха и крапивы, и выводящему на задний двор двух домов на улице Вязов. В этих зарослях Шторм и затаился, опережая Габи, сжимая рукоять кинжала и предвкушая, как будет резать и кромсать это прекрасное ненавистное тело.

От неё напахнуло розовым маслом и сексом, так сильно, что Шторм едва не задохнулся, вновь испытав дичайшее желание. Она была близко от него, так близко, что он видел сдвоенную родинку на её ключицах, слегка влажных после бурно проведённого времени, или от дождя, поливавшего её, Шторма, заросли… Ему казалось, что от неё пышет жаром, как от очага, жаром и страстью, неприкрытой, животной, безрассудной. И Шторм не смог даже шевельнуться, не то, что наброситься на неё.

Габи тоже его почуяла – приостановилась, скользнула взглядом по кустам, в глазах, сверкавших голубизной сквозь прорези маски, мелькнула тревога.

– Кто здесь, Иво, ты? – Спросила она. Шторм перестал дышать. Миг – и он бросился бы на неё, а там невесть, что произошло бы: убил ли он её, или изнасиловал, он и сам не знал, оба желания были в нём одинаково яростно сильны. Но Габи вдруг испугалась чего-то, и бросилась прочь, подхватив юбку.

– Представляешь?! – Говорила она Беатрис, которая прикрывала её, объясняя слугам и сопровождающим дамам, что госпожа прилегла для послеобеденного сна, – кто-то был в кустах… Я слышала, как он дышит, бурно так! Я спросила, кто здесь, и он дышать перестал… тихо, жутко так стало! Я и побежала, и теперь до сих пор отдышаться не могу, во рту пересохло…

– Выпейте, госпожа! – Угодливо метнулась Беатрис. – Наверное, Иво захотел над вами пошутить!

– Да, я тоже так подумала… – Габи выпила яблочный сок, перевела дух. – Ну, получит он от меня в следующий раз!!!

Шторм уйти от дома, где находилась Габи, так и не смог. Он стоял в кустах, под дождём, мокрый, потрясённый, и смотрел на этот дом, и сама мысль о том, что там, внутри, Габи, продолжала мучить и возбуждать его. Дождь утихать не хотел, превращая тропинки в ручьи, переполнив дождевые бочки у кухонных дверей, загнав всех горожан в дома. Даже непоседливые дети оставались в доме, превращая его в арену для игр и вредительства. Дворовые собаки уныло сидели в будках, куры – на своих насестах. Габи со своим кортежем так же застряла на улице Вязов. И только Шторм мок под дождём, карауля – он и сам не знал, с какой целью, – этот дом, или Габи в нём, кто знает?.. В этой точке Гранствилла неожиданно, и пока неведомо для всех, пересеклись линии судеб многих людей, и даже целых герцогств, целого королевства. Никто из заинтересованных лиц никогда так этого и не узнал, но начало всем неудачам, удачам, провалам и триумфам было положено именно здесь и именно сейчас, а не в головах интриганов и политиков. Все хитроумные планы и расчёты оказались повязаны на страсти, безрассудстве, глупости и испорченности Габи и страсти тех, кого она сводила с ума.

– Это не сглаз и не порча. – Сказал Иосифу врач, молодой еврей, моя руки в серебряном тазу. – Это сердечная хворь, девочка больна.

– Это лечится? – Спросил Иосиф.

– Нет. – Ответил врач, выпрямившись и вытирая руки. – Она скоро умрёт.

– Когда?

– Одному Богу известно. Может, прямо сейчас, может, через месяц, или полгода. Даже если бы она жила в лучших условиях, хорошо питалась, она не прожила бы долго.

– Лечение поможет?

– Не особенно. Нет, конечно, если начать лечить, не волновать и не пугать её, она, вероятно, проживёт чуть дольше. Или нет. Но я бы не рассчитывал на это. Слишком поздно.

– А это заразно?

– Совершенно точно нет. Христиане, – врач чуть усмехнулся, – считают эту хворь грудной жабой. Якобы, девочка выпила вместе с водой головастика, и тот, выросши в её груди, теперь душит её. Полнейшая чушь… Но суть передана верно.

– Благодарю. – Иосиф отдал врачу оговоренную плату. Подошёл к двери в комнату, где оставил девочку, собираясь с духом… Вошёл. Люси сидела на подоконнике с ногами, и, тихонечко напевая что-то своё, слегка покачивалась и улыбалась, глядя наружу. Странно, невероятное существо… Иосиф вдруг подумал, что её якобы помешательство – это защита, инстинктивное стремление выжить. Она отгородилась от мира, создала себе свой, собственный мир, в котором она принцесса и живёт в замке… И просто не видит окружающего ужаса. И хорошо, что не видит.

– Это дворец? – Спросила вдруг Люси, и Иосиф даже вздрогнул – ему казалось, что она полностью погружена в себя, и не видит его.

– Ещё нет… Ваше высочество. – Серьёзно ответил он. – Скоро мы отправимся туда, обещаю.

Он снял виллу за городом, настолько роскошную, насколько это было возможно на деньги Гэбриэла, и вскоре действительно отвёз Люси туда. Девочка по-прежнему была слабенькой и медлительной, но ничего не предвещало, как казалось Иосифу, её близкой кончины. Она не жаловалась, не проявляла того, что страдает от боли, у неё не были серыми губы, как у многих, кто страдал от сердца. Может, – думал Иосиф, – молодой врач ошибся, и это всё же что-то другое? Может, действительно, хорошенькую девочку кто-то сглазил?.. Нанятые им слуги кланялись Люси, называя её «ваше высочество», её обрядили в богатое платье, и девочка несколько минут не могла отвести от себя глаз, крутясь перед зеркалом. Глаза её сияли, щеки порозовели. Потрясённая и очарованная, она бродила по богато обставленным комнатам, а потом и по маленькому, но очаровательному саду, и казалась такой счастливой, что Иосиф почти поверил, что, вопреки всем прогнозам врача, с нею всё будет хорошо. Он ушёл, чтобы отдать все распоряжения слугам, а Люси прилегла отдохнуть… И уже не проснулась.

– Она умерла счастливой. – Утешая Иосифа, произнесла служанка.

– Да. Разумеется. – Холодно бросил он. Откинувшись в паланкине, который вез его домой, Иосиф плакал и смеялся над своими слезами, и ругал себя за сентиментальность, и всё равно оплакивал маленькую странную девочку, которую нельзя было спасти.