Читать книгу Понедельник. №7 - Наталья Терликова - Страница 3
Авторы Лито «Понедельник», Израиль
Яша Хайн, Хайфа
ОглавлениеЯша Хайн родился в еврейской семье, в городе Риге, столице Латвии.
С 1979 года Яша проживает в Израиле.
Начало его литературного творчества относится к 2015 году, когда он начинает писать стихи и прозаические миниатюры. Первая книга «Среди извилин мозговых» была издана в 2016 году, вторая – «Улитка счастья» – в 2018 году, недавно вышла в свет повесть «Носке – гражданин Латвии».
Произведения Яши Хайна переведены на английский и иврит, их читают в России, США, Германии, Великобритании и Израиле. Его стихи были высоко оценены профессиональной критикой России, печатались в «Литературной газете» и «Литературной России», были включены в «Антологию поэтов Евразии» и в «Антологию поэтов Израиля», получали специальные призы международных конкурсов. В 2019 году на литературной конференции РосКон стал лауреатом международной премии имени Франца Кафки «За крупный вклад в российскую литературу».
Яша Хайн с успехом интегрирует свои выступления с другими артистами; особенно запомнились вечера в «Синематеке» Тель-Авива и содружество с великолепным композитором и импровизатором Вячеславом Ганелиным на международном джазовом фестивале Иерусалима 2018 года, а также совместное выступление в Ашдоде с уникальным королевским музыкантом Швеции Элиасом Файнгершем.
Чужая бабушка…
На стене висит портрет моей любимой бабушки. Портрет чёрно-белый, только глаза голубые. Голубые-голубые, по рассказам судя, – так рассказывают люди. Бабушка умерла, когда маме было всего пятнадцать лет и я, конечно, её в живых не застал. Но зато у меня есть её портрет, на котором видно, какая она добрая и красивая. Бабушку звали Инна.
От второй бабушки, папиной мамы, у меня нет ни портрета, ни даже вещички маленькой – её вместе с дедушкой и тётей убили фашисты, когда папе было двадцать лет. Папа не мог защитить бабушку, потому что воевал в это время с фашистами под Москвой и был далеко от дома. Бабушку звали Дора (так зовут сейчас мою дочку), она была высокая, статная и тоже с голубыми глазами. Так мне папа про неё рассказывал.
Папа вернулся домой после войны и не застал никого из своей семьи, а дом их был сожжён дотла. Поэтому у меня нет никаких вещей и фотографий моей бабушки Доры.
Рядом с нами живёт бабушка Оля, которой недавно справляли девяносто лет.
Справляли её день рождения у нас дома, потому что Оля живёт одна – её сын погиб во время Войны Судного Дня и муж умер вскоре после смерти сына. Оля невысокого роста, но держится прямо, и у неё замечательные карие глаза, полные любви и добра.
Я люблю обнимать бабушку Олю и гладить её руки. Кожа на руках у неё мягкая и тонкая, все прожилки видны. Оля часто говорит, что Б-г ей меня послал на старости лет, но я думаю, что всё наоборот: это Б-г мне её послал вместо двух моих бабушек, которых Он несправедливо забрал раньше времени, и даже сделал так, что у меня, как и у бабушки Оли – карие глаза. Я благодарю Его, что послал мне чужую бабушку Олю, которая стала своей. Иногда, в минуты слабости, я прошу у Него, чтобы дал моей будущей внучке (которая ещё не родилась) голубые глаза – в память о моих бабушках Инне и Доре.
Гриша
По дороге на встречу с Гришей с удовольствием разглядываю привычный пейзаж сентябрьского Средиземноморья: светло-серая дорога, обрамлённая пыльно-зелёными, усталыми деревьями и бело-розовыми цветущими кустами, густо-синее небо сливающееся с сине-зелёным тёплым морем, в туманной дымке виднеется силуэт горы Хермон.
Поток горячего воздуха сливается со звуками джаза и чарующим голосом Джосс Стоун – август сгорел, скоро сгорит и сентябрь, внезапно дохнёт прохладой росистого утра призрак зимы, но чувство полной свободы в этот прекрасный час окутывает меня, создавая прочность и бессмертие.
Гриша всегда был олицетворением удачи и свободы. Богатый и неженатый, светлоглазый коренастый бизнесмен-файтер1, вечно небритый и одетый пренебрежительно просто, он излучал свободу мысли, особенно в области спиртного, спорта и секса.
Под его взглядом одинаково расцветали и молоденькие барменши, и знаменитые киноактрисы.
Гриша встретил меня обычным крепким мужским объятием. Усевшись за деревянным столиком уютного итальянского кафе и машинально перелистывая знакомое меню, я бросил взгляд на своего приятеля. Знакомое уже столько лет лицо со светлой бородой и всегда улыбавшимся белыми зубами ртом, и все-таки сегодня что-то в нем было не так. Несмотря на улыбку, тяжёлая тень, тёмная и беспощадная, таилась в запавших в глазницы глазах. Не ожидая вопросов, Гриша выдохнул два коротких предложения:
– Я полный банкрот. Моя империя рухнула и нет надежды.
– Совсем рухнула? – глупо спросил я.
– Да. Меня ожидают суды и, возможно, тюрьма. Не осталось ни гроша, – грустно ухмыльнулся Гриша. Он был одинок и непроницаем.
Подлое чувство жалости, смешанное со скрытым, непонятным удовлетворением овладело мной. Погас мир жаркой, синей свободы, раньше времени дохнуло призраком зимы и смерти. Внезапно почувствовал, что моё горло забито пылью, но решил не сдаваться.
– Гриша, давай проведём сегодня весь день вместе. Будем есть, пить вино и наслаждаться музыкой. Сделаем сегодняшний день прекрасным, свободным, и пусть звучит музыка – мы будем подпевать ей, этой сладостной, гибельной, всепрощающей музыке, чтобы ощущать нашу свободу…
Светлая тёплая волна смыла чёрную тень в его глазах:
– Спасибо дорогой друг. У меня сегодня много дел – не сердись, я просто занят, – проговорил файтер, ненавидящий чувство жалости…
Две минуты – между жизнью и смертью…
Сегодня отмечаем День Памяти погибших солдат и жертв терактов…
Каждый год, в течение двух минут гудят сирены, пронизывая нутро, и мы, с поникшей головой, рассматриваем серое покрывало асфальта или бурую каменистую землю, в которой покоятся наши герои.
Две минуты – так судьба распорядилась, что звонок моего друга Якова Шейни2, в тот роковой день, я пропустил всего на две минуты. Яков сказал жене, что едет со мной обедать в восточный ресторан на бензоколонке М'АЦА в Хайфе. Яков не дозвонился, поехал без меня и погиб во время теракта на бензоколонке.
Двух минут не хватило мне, чтобы встретить его, погибнуть вместе с ним или вместо него, а может, и спасти его – этого я никогда не узнаю, но каждый год две минуты сирены гудят в его честь и напоминают о жестокой превратности судьбы…
Мы были в компании одной:
Яков первый и Яков второй.
И он погиб – отдал жизнь в жертву.
Так стал навечно Яков – Первым…
Белые ночи, белая грусть
Белая пора, пустые ночи,
небосвода диск тягуч и густ,
если уж писать – то покороче,
растворяя белой ночи грусть.
Белая душа и грусть такая,
как её улыбка белых уст,
белый сумрак, утром, умирая,
оросил акаций белых куст.
Тут не любовь – скорей судьба
Любовь – оставим молодёжи,
у нас – судьба. Войдёт она,
и ты, по цвету губ и кожи,
угадываешь – голодна.
В её в шагах неторопливых,
в молчаньи суженных зрачков,
в глазах, с оттенком чёрной сливы,
теплится жизнь твоя – без слов,
без поучений и без правки,
в фокстроте липовых теней —
у Бога не просить добавки,
осознавая – счастье в ней.
Уйти, оставив молодёжи
всю сцену и задуть свечу,
вкушая нежность, полулёжа,
понять, что счастье – по плечу,
прижав лицо
к её лицу…
Рыжий солдат
Солдат с оружием в руках, такой улыбчивый ребёнок,
Судьба ведёт его по жизни – словно под уздцы коня,
Рыжеволосый, нежный мальчик – грациозен, мил и тонок,
Пространство осветивший мягким светом рыжего огня.
Ему бы вместо автомата – скрипку в руки. Ветер с юга
Смычком скользнёт по струнам и озвучит сердца тихий стук,
Смешинки заразительно в глазах запляшут, жизнь-подруга
Обнимет. Будет лето, «губы слаще мёда», скрипки звук.
Когда же он, солдат, поймёт, что мир не так пахуч и светел,
И рыжий свет вдруг превратится в пляску смерти и огня —
Забудет, мальчик, звуки и цвета, что в юности приметил,
В душе, теплиться будет лишь мечта наивная одна:
Состариться! Средь тысячи ленивых будней ковыляя,
Терять спокойствие и зренье, жить в разлуке, быть больным,
Упрямым, желчным стариком, о самом важном размышляя:
Мне удалось! Им не сказать – «Погиб геройски
и так жаль, что умер молодым»…
1
Файтер (англ.) – боец, воин.
2
Шейни (иврит) – второй
