Читать книгу Понедельник. №7 - Наталья Терликова - Страница 5

На приёмной комиссии

На приёмной комиссии в полицейскую школу меня спросили:

– Как с интуицией?

Я сказал:

– С этим – полное попадание.

Тот, что с тонкой шеей, вздрогнул.

– Иди! – сказал он.

Я взглянул на окно и спросил:

– Куда?

Тот, что с фиолетовым носом, прищурил глазки.

– Спроси у своей интуиции, – посоветовал он.

Я послушно кивнул головой и заглянул в себя.

«Тонкая шея» задержал на мне колючий взгляд, а потом спросил:

– Подсказала?

– Ага, – отозвался я.

«Тонкая шея» и «Фиолетовый нос» между собой переглянулись.

– И что же она тебе подсказала?

Для большей уверенности я снова заглянул в себя, потом сказал:

– Мне неловко. Выговорить такое вслух мне неловко.

«Фиолетовый нос» оживился.

«Тонкая шея» пальчиком подозвал меня к себе и убеждённо проговорил:

– Парнишка, в тебе есть это самое!

– Подходишь! – прошипел «Фиолетовый нос».

Я сидел за компьютером

Я сидел за компьютером, когда в комнату заглянул сын и сказал:

– Летим в отпуск.

– Когда?

– Прямо сейчас.

– Куда?

– На остров Родос.

– Счастливо!

Потом заглянула невестка, и ей я тоже сказал «счастливо».

Внучку предупредил, чтобы остерегалась медуз.

Снова заглянул сын.

– Не хочешь с нами?

– Я занят.

Снова заглянула невестка.

– Не хотите с нами?

– Заканчиваю повесть. Нельзя прерываться…

В приоткрытую дверь внучка прокричала:

– Медуз я не боюсь!

– И они тебя тоже! – прокричал я в ответ.

К дому подъехало такси.

В голове шевельнулась где-то прочитанная фраза: «Талант медленно убивает тебя, пока пишешь, и быстро добивает, если останавливаешься».

Такси отъехало, и меня бессовестно отвлекла мысль о предстоящем одиночестве.

Я походил по комнате.

Подержал в руках фотографию покойной жены.

Приготовил себе тарелку салата.

Допил остывший стакан чая.

Переоделся и вышел на улицу.

Было жарко.

И душно.

И липко.

На небе, не поделив что-то между собой, толкались облака.

Я заставил себя повернуть назад, к дому.

– Чего тебе? – заговорил я с увязавшимся за мной похрамывающим щенком.

Щенок улёгся на мои туфли.

«Покинули родные», – догадался я.

За моей спиной призывно прокашляли.

Я обернулся.

– Честь имею! – сказал Лисин – автор пьес, за постановку которых не брался ни один режиссёр. Театры упорно восставали против теории Лисина, утверждавшего, что для выражения в пьесе авторской мысли вполне достаточно наличия минимального количества слов при присутствии максимально обширного разнообразия action. «Оттого, что герой пьесы активно помочится прямо на сцене, – утверждал Лисин, – подмостки не рухнут, и театральный занавес не подгниёт, зато выразительно яркий action яснее всяких слов позволит зрителю понять, каким, например, недугом мучается персонаж пьесы». В последней пьесе Лисина «Радостное погруженье» слов вообще не было. Почти не было. Всё было построено на молчаливых диалогах искренних, совершенно раскованных душ.

– Честь имею! – отозвался я.

От опухшего и несимметричного лица Лисина исходил неотвязный запах пива.

– Не отвлекаю? – осторожно спросил он.

– Отвлекаешь, – отрезал я. – У меня интервью…

– С этим? – устремив на собачку вялый, безучастный взгляд, Лисин поморщился.

Я промолчал.

– Тут напротив бар «Весёлый кенгуру», – испытующе взглянув на меня, проговорил Лисин. – Может, глотнём по рюмочке?

Я отрицательно покачал головой, ибо знал, что одной рюмочкой не обойдётся. Подобное мероприятие Лисин талантливо превращал в многосуточный фестиваль.

Глазки Лисина сощурились так, будто их ослепил яростный свет молнии. Сдавленным голосом он проговорил:

– Я подумал, что нам не помешало бы немного очиститься…

– От чего? – не понял я.

Лисин скосил глаза и мрачно заметил:

– От чего очиститься – всегда найдётся.

– Ты иди, – вежливо попросил я. – Мне кажется, что между мной и собачкой наметилась духовная близость и даже некое взаимопонимание. Нам есть о чём поговорить…

Сбитый с толку, Лисин бросил взгляд на двери бара «Весёлый кенгуру» и с горечью выдохнул:

– Ты не знаешь, почему, когда смотришь на жизнь трезво, то ощущаешь необходимость выпить?

Я не знал.

В глазах Лисина появилось выражение загнанности. Он обиженно прошептал: «…» и убрался.

«Пойдём ко мне», – предложил я щенку.

На улице было по-прежнему —

жарко,

душно,

липко.

Пропуская гостя к себе в комнату, я проговорил: «Умение переносить состояние одиночества – великое искусство». Щенок, видимо, подумал точно так же, как и я. Во всяком случае, он посмотрел на меня с неподдельным умилением.

Я поставил на пол миску с водой и сказал: «Помой лапы, и пойдём ужинать».

После ужина я опустился в кресло и вдруг подумал, что в день 190-летия со дня рождения писателя Достоевского не грех поведать своему гостю что-либо о творчестве этого писателя.

Щенок напряг ухо: понять людей не просто.

«Писатель Достоевский, – начал я, – безусловно…»

Мой гость слушал меня с терпеливым вниманием, но вскоре, видимо, подустав внимать, опрокинулся на спину и раскрыл лапы.

«Мы с тобой совсем неплохо проводим время, не правда ли, – заметил я, – во всяком случае, мы ведём себя вполне достойно, оказывая друг другу пример взаимопомощи, взаимовыручки и поддержки».

От щенка исходил запах безмятежного тепла.

Я выбрался из кресла, пересел к компьютеру и продолжил работу над своим манускриптом.

Фигня

За две недели до наступления нового века из Канады позвонил Сол:

– Я подумал, почему бы нам не провести первые часы нового века вместе?

– Сол, дружище, – разволновался Нир, – после стольких лет! Я приготовлю лодку и удочки, и мы отлично встретим Новый век!

***

К вечеру 31-го декабря небо покрылось густыми тучами, а затем на Кинерет навалился ливень. Нир стоял у окна, с тревогой наблюдая за тем, как дождь теребит мутное тело озера, как устало мерцают мокрые доски причала, как потерянно прижимается к нему залитая водой лодка.

«Господи, – шептал Нир, – разгони тучи! Пожалуйста, будь добр и отгони их!»

***

По окну пробежал жёлтый луч, а потом Нир заметил, как из тумана вынырнул длинный чёрный автомобиль.

Нир выбежал из дома.

Друзья обнялись.

– Я успел? – пыхтел Сол.

– Самый раз… Входи!

На стене, слева от двери, висела фотография.

Сол замер.

– Это же наш танк на Фридрихштрассе.

Друзья снова обнялись.

– Пятьдесят шесть лет… – прошептал Сол.

– Пятьдесят шесть лет… – отозвался Нир.

Ветер за окном усилился, однако дождь не утихал.

– Сол, ты это отлично придумал! – сказал Нир.

Сол посмотрел в окно и пропел:

– Я пришёл, ты пришёл, дождь пришёл.

– Чёртов дождь, – огорчался Нир. – Всё испортил…

Вспышка молнии высветила тёмный кусок озера.

Сол сказал:

– Расслабься! Испортить всё – дождь не может. Испортить всё – не смог даже целый век…

Прикусив губу, Нир проворчал:

– Этот век нас порядком выдоил. Он нас выдоил, как неразумных козлов.

– Как коз? – уточнил Сол.

– И как коз тоже.

Снова вспыхнула молния.

Сол спросил:

– Помнишь, что говорил перед боем сержант Ребров?

Нир оживился:

– Ещё бы! Этот русский кулаком шлёпал себя по каске и во всю глотку орал: «Смерть – копейка, жизнь – фигня!» Молодые мы были… Молодые львы, хотя и измождённые, голодные…

Сол выдохнул:

– Фигня! Конец века – это ещё не конец света!

Нир согласно кивнул и, просунув ноги в большие резиновые сапоги, выбежал из дома.

Вернулся он через полчаса с четырьмя рослыми парнями, которые, не проронив ни слова, опустили на пол наполненные озёрной водой вёдра и ушли.

***

Нир опрокинул вёдра с водой в ванну и, громко смеясь, заметил.

– По-настоящему ценные подарки люди делают себе сами. Теперь у нас есть и лодка, и озеро, и рыба…

Сол кивнул на воду и осторожно спросил: