Читать книгу Все возможно (сборник) - Наталья Уланова - Страница 5

Узкая дорожка между высокими скалистыми горами… Причудливые узоры вершин острыми пиками взмывают в небо. Дух захватывает. А ниже река…

Теперь, эмоции, цели придают интонациям почти неуловимый романтизм. Всё становится серьезнее.

Город в горах, город в облаках…

Узкие, мощеные белым камнем улочки, мечети, дворики… Вековая замкнутость, восточная сказка. Смесь тюркского и фарси… С древних времен умение плавить железо и медь. Гул молоточков, звон медной посуды… Народ дружелюбный, вежливый. Женщины носят кувшины с водой. На кладбищах нет надгробий, просто камни… Лошади, ослики щиплют травку…

Облака опускаются прямо на город.

Лагич…одно из древнейших поселений человека.

Время шло. Ручное производство вытеснили машины. Самобытность местных мастеров утратила смысл, обособленность же, изоляция от мира обернулись непоправимым злом. Лишь лошадиные тропы вели к затерявшемуся в горах селению, и потому жизнь словно обходила его стороной. Да и потом, вести с большой земли сюда особо не торопились. Их приносили селяне, отважившиеся на долгий спуск вниз, или же редкие путники, решившиеся подняться на такую вершину. Но с тех пор, как началась война, чужих людей здесь не стало совсем. Ушли отцы и сыновья, опустели дворы и дома. Лагич, мир ремесленников, медленно угасал.

Старая мать сидела у реки, начищала песком медную, украшенную сложным орнаментом посуду. На дне чаши проступила арабская вязь «…мы уходим, мир остается, мы умрем – это останется памятью…»

Старая мать ждала сына с войны. Ждала его много лет и знала, что он вернется. Тогда, провожая в дорогу, она вылила вслед из ковша чистую воду, показала зеркало и увидела в нем отражение сына. Это знак, что он вернется. Муж не отразился… Но она, получившая на него какую-то бумажку, которую всё равно не могла прочесть, продолжала настырно ждать.

От реки спускалась в город мощеная улица. Сейчас её заливало солнце, и белый камень блестел, слепил глаза. Пошли за водой женщины. Старики открыли двери мастерских. Горн, правда, не разжигали давно…Но как и прежде, каждое утро кто-то шил чарыки[1], чувяки, кто-то ладил лошадям сбрую, уздечки, ковал подковы. Женщины под пение ткали ковры, вязали джорабы[2]. Жизнь шла своим чередом. Они живы, а это сейчас было главным.

По склону крутой горы, по старой, давно нехоженой тропе неторопливо поднимался в селение одетый в военную форму невысокий мужчина. За ним осторожно ступала груженая мешками лошадь.

Это с победой возвращались в Лагич селяне… Значит, не исчезнет бесследно искусство древних медников. Теперь жизни, опаленные страшной войной, но озаренные победным маем, крепила уверенность светлого завтра. Сколько всего пережито, но сколько еще будет…непременно хорошего!

Вот и старая мать дождалась ненаглядного сына. Полились нескончаемые слёзы радости. Выставлялись на стол сбереженные к такому дню припасы. Двери во двор открыты настежь. Здесь варят плов и ждут гостей.

Сошлись в мастерские кузнецы. И застучали молоты по наковальне… Краснели от жара и работы лица, и в ярком свете рождалась на свет новая чаша. Белые, как лунь, старики в больших лохматых папахах усаживались неподалеку на камнях и, наблюдая за мастерами, довольно улыбались в бороду и усы. «…Да благословит вас бог…» – шептали губы. Иногда к ним подсаживались мастера, чтобы передохнуть, остудить себя и руки. И начинались нескончаемые истории о войне… Под их голоса старики вскоре умиротворенно засыпали… Мужчины понятливо переглядывались и возвращались к работе. Так проходил день.

Какое-то время в одной из таких мастерских взялся работать и Михась. Имя от рождения он носил другое, но за время скитания среди других людей его прозвали по-иному. За долгие годы он так привык к этому Михасю, что иначе не откликался. Вот и мать с односельчанами приучил. Да не один он оказался такой, вновь нареченный. Кто вернулся Борисом, кто Илюшей, кто Юрой…

Радость встреч сошла, потекли будни, и очень скоро Михась погрустнел, осунулся лицом, начал вздыхать, почти не разговаривал. Нет, не тяжелый и кропотливый труд напугал его. Этот смельчак не боялся ничего. Дело в другом… Места ему тут было мало. Не хватало простора широкой душе. Ночами он всё так же воевал, побеждал, рвался в атаку, перегонял через всю Европу трофейных лошадей. Время, связанное с войной, озарялось теперь радостью и счастливым светом, оставило в душе тягу к движению, смене красок и декораций. …А теперь что? Пространство в два километра, кузница и мать. Да, еще стиснутые кулаки, скрежет зубов и самый сильный удар молотом за работой.

– Что я могу сказать, сынок… – всё понимающая мать сама завела разговор. Дальше не продолжила, затихла. Но потом оживилась, сумела всхлип собрать в слова. – Решил, езжай… Но слово дай, что выучишься ремеслу. Хотя… оно не подымет высоко, но и не опустит низко. Зато даст тебе дом, жену, детей и спокойную старость.

Михай благодарно склонился к матери. Потом они долго смотрели друг на друга. Кажется, прошла вечность.

– Поеду в Баку, пристроюсь там, а потом и тебя заберу. Мы заживём иначе.

– О себе думай, сынок. Я тут не одна, с людьми. Это тебе пробиваться надо.

Она смолчала о том, как больно сердцу, как пусто. Смолчала, что не знает этого «иначе» и не хочет. Смолчала, что соседская девчонка больше не будет пускать солнечных зайчиков в их двор. Боже мой, о скольком еще она смолчала!..

Михай понимал, как о многом говорили поджатые материнские губы. Но он уже всё решил. Морщины стянули лоб, глаза стали холодными, сосредоточенными, решительными. Он знал, верил, что не пропадёт на этом свете. Людей хороших много, да и на русском и азербайджанском он уже сносно говорит. Это поначалу без языка было невыносимо сложно. Но чего сейчас вспоминать об армейских буднях. Это в прошлом. Сегодняшнему ему не страшны ни дорога, ни зверь, ни человек. А разве, могло быть иначе при таком характере?..

В суматохе скорых проводов не приметил он, что мать не лила вслед воду, не вынесла зеркала. Полный кувшин ровно три дня стоял в углу у порога.

Старая мать знала все приметы и то, как они исполняются.

…