Читать книгу Все возможно (сборник) - Наталья Уланова - Страница 7

История пишется о людях и для людей.

Призывом «Все для фронта, все для Победы!» весь советский народ с первых же дней войны был поднят на борьбу с лютым врагом. Славная летопись полна именами тех, кто не щадил себя ни на фронте, ни в тылу.

Люди в форме вели ожесточенные бои, партизаны уходили в тыл врага. Они становились героями, награждались орденами, медалями, а домой неисчислимо летели похоронки… Их получали те, кто денно и нощно стоял у станков, спускался в шахты, трудился на земле, изо всех сил приближая победу на своём фронте – трудовом.

Но существует другое понятие – трудовая армия[4]. Что же это такое? Как раз одно из тех «белых» пятен, что не любят предавать огласке.

Эвакуированным предприятиям не хватало рабочих рук. Стране были нужны хлеб, нефть, уголь, лес. Фронт постоянно требовал новых ресурсов.

Еще с осени 1941-го года в Казахстане началось формирование рабочих колонн из трудоспособного, но непригодного к строевой службе населения. Отныне, согласно постановлению правительства[5], местные власти могли маневрировать рабочей силой. Так многие люди оказались на заводах и лесозаготовках Урала.

В одну из таких железнодорожных колонн волею судьбы и попала Марта с сестрой…

Жили в вагоне теплушке, на многоярусных, наспех сколоченных нарах. В теплушке была раздвижная дверь с поперечным брусом, у которого на малых станциях любили толпиться сирые попутчицы, жадно разглядывая новую местность и редких людей, свободе которых завидовали всей силой своей несчастной души. Марта почти не спускалась со своего топчана. Она наблюдала за жизнью в теплушке сверху, а внешний мир открывался ей через продушину, что оказалась рядом с её местом. Пока ехали долгими темными полями, Марта заставляла себя отдыхать, но как только вдали синел лес, она съеживалась, превращаясь телом, душой в дерево, а потом в сталь, которые выдержат многое…

«Страшно, надо привыкнуть, я привыкну…»

Служба «трудармейцев» приравнивалась к военной, и потому девушкам надлежало забыть о каких-то поблажках. На войне нет разделений на мужчин и женщин. Они утешали себя мыслью, что на фронте ведь много страшнее.

На станциях их снимали с поезда, считали-пересчитывали, кормили, тесно сажали по грузовикам и везли в лес. Грузовик так страшно трясло, раскачивало, что легко было вывалиться. Женщины вцеплялись друг в дружку, вскрикивали. Оказавшись на грани, они страшились потерять единственное, что осталось – жизнь.

Женщины валили вековые деревья, рубили сучья, тягали бревна, распиливали их по строго выверенным размерам, вязали тросами к трактору. Трудармейки смиренно относились к своей участи и добросовестно трудились.

…Сколько было этих станций, деревенек, речек, банек по черному… Сколько съедено хлеба, мисок супа, выпито чая… Не сосчитать!

Трудно было, давила безысходность, страх того, каким будет их завтра, мысли, как там мама… Но молодость брала своё. Вот и свет появился в глазах, а улыбка все чаще озаряла лица сестер. Даже через месяц, когда наряду со всеми за свой ударный и прилежный труд получили на руки первые в жизни несколько сотен, они замыслили купить плотную американскую гимнастерку, что видели как-то на базаре, и пошить плотное добротное платье. Перспектива такого события окрыляла.

В выходной, когда взрослые женщины отсыпались, молодежь отпрашивалась погулять по городку, где останавливался поезд. Мысль: сбежать и не вернуться совсем – не допускалась даже внутри себя. Самодисциплина была выше многих установленных порядков. И потому, начальство, проинструктировав для порядка, отпускало девок погулять. На одной из таких прогулок Марта с сестрой заприметили фотоателье, влетели туда и запечатлелись на память. Оплатили карточку заранее, и вот уж переволновались, что не успеют её получить на руки. Фотограф заверял, что не обманет, перешлет по почте, оставьте, мол, только адрес. Сестры лишь переглянулись, и радость как-то разом схлынула с лиц. …Но успели, карточку получили! Чудные они на ней получились… Вроде в жизни совсем не такие… Замечательнее всего смотрелась тугая коса Марты, которую та намеренно перекинула вперед. Вот будет матери радость, когда она получит этот плохонький снимок и увидит, что дочки несмотря ни на что блюдут себя в чистоте и порядке.

Письмо полетело адресату.

А коса и правда была длинная, толстая…много-много ниже пояса. Ухаживать за такими волосами и в прежней жизни было непросто, а уж как тут…и говорить нечего. Но сестры старались сохранить красоту Марты и, не сговариваясь, решили, что в этом остаток их былого благополучия, а может и будущее счастье. В этом цеплянии за соломинку будто сосредоточился весь смысл их теперешней жизни. Как ни уставали за день, сестра перед сном обязательно расчесывала волосы огрызком гребешка. А выпавшие, чтобы не расстраивать Марту, скатывала в шарик и прятала в карман, чтобы потом незаметно выбросить. Она мазала волосы керосином, чтобы не дай бог не завелась вошь… Приберегла бутылочку с уксусом, чтобы ополоснуть их после хозяйственного мыла. Закрыла собой сестру, когда к ней, температурившей, прислали врача, а тот достал ножницы, чтобы остричь наголо. Заподозрил тиф.

– Выхожу! Сама выхожу, только не стригите! – молила сестра.

Врач махнул рукой, бросил порошки и ушел. Какое, мол, моё дело, всё равно выпадут.

Сестра то ли всю ночь шептала ей что-то по-немецки, а может напевала колыбельную, Марта не понимала. Она потела, металась в бреду, звала маму, потом брата, и очнулась от сильной пощечины.

– Ромку только не зови! Выжить нам надо, Марта, слышишь? Выжить! И маму потом найти.

– Да, да, хорошо, майне либе швестер…

Утром она поднялась как ни в чем ни бывало. Правда, очень хотела есть. И хоть стеснялась, но благодарно приняла от сестры её порцию хлеба. Но не наелась всё равно. Вот тут и навалилась слабость. Слава богу, от работы на сегодня отстранили, оставили спать.

…Марта спала, но голод не утихал, а напротив – усиливался. Он ей снился. Голод виделся сухим дремучим древом с тонкими и колкими ветками. Он хватал её ими, хлестал, обвивая… Было больно и нестерпимо обидно.

«За что бьешь? Мне и так плохо…» – пыталась прокричать ему Марта.

Но голос гасила безысходная тоска, имя которой – смирение. И вновь, зажмись и терпи. Даже во сне.

…Но, было бы неправильным, если не случилось чуда, и Марта бы окончательно не выздоровела. А где же ему случиться, если не в том же самом сне?..

Спит Марта и видит, как по перрону бегает обеспокоенная мама, выискивая кого-то в людях. Может быть, её?

«Мама, мама! Вот же я!» – кричит Марта изо всех сил.

Но та не слышит, не видит, не находит… Тут к ней приближается старый фотограф, что снимал Ромку, устанавливает на треножнике свой аппарат, ласково берет маму за локоток и предлагает заглянуть в объектив. Мама соглашается, припадает глазом… Несколько секунд ничего не происходит. И вдруг: вскрик, вспышка, вылетает птичка… И вот уже мама кормит Марту из котелка густым наваристым супом, отламывает от белого батона большие ломти и вроде как нечаянно целует ей руку… Чудо, но Марта наелась так, что не в силах проглотить больше ни ложечки. Она радуется, смеется, жмется к маме. А тут и война заканчивается. И снова всё хорошо.

Поезд качнуло.

И только теперь Марта напугалась: а где же сестра?! Она в страхе глянула в котёлок и облегченно выдохнула. Супа там еще до краев, будто не ела. Но мама куда-то исчезла, и сестры не найти…

Качнуло еще сильнее.

Марта с трудом разлепила глаза. В теплушке тихо, все спят. Только сестра сидит рядом и напряженно всматривается в лицо.

– Ты где была?.. – с трудом разжимая спекшиеся губы, спросила Марта. – Мама приходила… Война кончилась.

Сестра смолчала. Но почуяла, поняла, что глаза сестры смотрят дальше. Она видит мир, где нет усталости и непрестанной борьбы на выживание. Она видит победу, маму… И не надо её разубеждать!

Ровный свет лился у Марты из-под ресниц, не оставляя ни тени сомнения, что вскоре всё поменяется. И непременно к лучшему.

Эта вера, эта тяга к жизни помогли Марте подняться. У одной сестры не хватило бы для этого сил.

Прошло несколько месяцев. И так же нежданно-негаданно, как когда-то подсадили в вагон, их с сестрой неожиданно высадили на какой-то станции, передали на руки новому начальству, а вагон покатил дальше.

Вот так они приехали в город Краснокамск.