Читать книгу Седьмая тень - Наталья Викторовна Любимова - Страница 8

В конце рабочего дня главврач Губкин собрал всех практикантов в столовой для заключительной речи. Он долго «пел» хвалебные оды, скорее всего впервые в жизни, так как до этого ему присылали полных бездарей и лодырей, поэтому на слова и комплементы он не скупился. Обещал дать всем прекрасные характеристики и рекомендовать преподавателям, поставить добросовестным студентам за прохождение практики оценку «отлично». Поэтом эту эстафету перенял бывший хирург Северский, трезвый на этот раз, в безукоризненном темно-сером костюме, белоснежной сорочке с галстуком в полоску. Его некогда темные, коротко стриженные волосы, посеребрила седина, но большие, голубые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, оставались молодыми и подвижными.

«А он был красавцем», – подумал Антонов, – «и фигура некогда была атлетического сложения, только теперь изрядно похудела. Как могла эта Лиля сбежать от такого человека?» – уже не раз задавал себе вопрос Роман. Он никогда не интересовался чужими жизнями и судьбами, но теперь его как будто подмывало. Он хотел знать эту историю, словно его собственная жизнь, как-то соприкасалась с этим, зависела от этого, и должна была измениться.

«Я должен знать, почему», – скомандовал внутренний голос Роману. «Если я буду знать, то пойму, что произошло в лесу», – решил он. Хотя никакой связи Антонов в этом не видел.

Когда все стали расходиться, чтобы собрать вещи для завтрашнего отъезда, Роман специально задержался. Он нарочно копался в бумагах, потом в своем шкафу, а сам все время поглядывал на кабинет Губкина, чтобы не прозевать, когда оттуда будет выходить Северский.

Наконец дверь открылась, и Северский направился к выходу. Антонов быстро захлопнул свой шкаф и двинулся вслед за ним.

– Роман Иванович, вы еще здесь? – обратился бывший хирург к Антонову, – а я думал, что вся молодежь уже разбежалась, как только получила свободу, – пояснил он.

– Да, я как-то закопался, порядок в шкафчике и отчете по практике наводил, все как-то некогда было. А на квартире собираться мне не долго, вещей у меня мало. И выспался я сегодня от души, – соврал он. – Как-то привязался я к этому городку, сам не знаю почему. Завтра уезжать нужно, а совсем не хочется. Такое чувство, будто что-то не отпускает меня, – решил зацепить Роман за разговор Северского.

– А вы знаете, я тоже неоднократно пытался вырваться отсюда. Думаю, всё, хватит, не могу больше прозябать в этой неизвестности. Билеты покупал в разные концы страны, но как только доходило дело до отъезда, меня словно засасывало трясиной и не отпускало. Наплывали воспоминания, начинала болеть душа, и что-то останавливало меня в последний момент. А хотите я покажу вам билеты? Они у меня до сих пор хранятся, как часть тех воспоминаний, которые меня удерживают здесь, – предложил Иван Николаевич.

– Это было бы интересно, – заверил его Антонов.

– Тогда давайте поедем ко мне, чаю выпьем, у меня давно не было гостей, – обрадовался Северский.

Они сели в его «Ниву», и поползли по ухабистым дорогам маленького городка. В машине разговор в основном шел о ужасных отечественных дорогах и таких же автомобилях. Потом плавно перешел на медицинское оборудование и транспорт.

Подъехали к небольшому аккуратному домику, дорожка от калитки была выложена булыжником, по обе стороны которой пестрели разнообразные цветы и декоративные кустарники. Антонов ожидал увидеть заросшую бурьяном перекошенную избушку, но был странно удивлен порядку и чистоте. Домик был свежевыбелен, окна сияли своей чистотой, клумбы пестрели цветами, словно над ними поколдовал специалист-дизайнер.

– Лиля очень любила эти цветы, сама их посадила. Пояснил Иван Николаевич, видя, как Антонов разглядывает клумбы.

В доме был почти идеальный порядок, только несколько пустых бутылок из-под водки и коньяка, аккуратно составленных в углу, выдавали хозяина. На столе лежала чистая веселая скатерть, грязной посуды нигде не было видно. Даже пепельница сверкала своей чистотой. На стене висел портрет двух счастливых, молодых людей в свадебных нарядах. Они улыбались, нежно смотря друг другу в глаза, и веяло от них умиротворением.

«Странно, – подумал, глядя на фотографию Роман, – лица этих людей были ему знакомы, как будто он видел их раньше, потом забыл, а теперь пытается вспомнить, но не как не может».

– Это вы с женой? – спросил он у Северского, хотя сам уже давно об этом догадался.

– Да, это моя самая любимая фотография, – грустно улыбнулся Иван Николаевич. – И еще, пожалуй, вот эта. Он показал на комод, там стояло несколько фотографий в рамочках. На той, которую указал Северский, была изображена худенькая девушка с веснушками, лет семнадцати, на голове у нее был венок из ромашек и других полевых цветов. Она сидела на лужайке и заплетала волосы в косу. Антонов чуть не потерял дар речи, если бы не качество черно-белой фотографии, и не платье, которое вышло из моды лет двадцать назад, он мог с уверенностью сказать, что это была Тоня.

– Это Лиля, – пояснил Северский, – такой я увидел ее впервые, сразу влюбился, дышать даже боялся, мне тогда двадцать девять уже было. А она девочка совсем.

– Институт закончил, продолжал Северский, – меня сразу рекомендовали в клинику в Томск. Отец там мой тоже начинал. А до него дед, – его когда-то, за передовые идеи в хирургии, как врага народа отправили в Сибирь, практиковать в лагеря, а когда реабилитировали в пятьдесят четвертом, он так там и остался, не стал возвращаться в Москву. К тому времени женился уже, сын у него родился – отец мой. Так что у нас уже династия своего рода там образовалась. Да вот я подвел, наследника не оставил, тяжело вздохнув заключил он.

– Ну, а как же вы молодой человек, попали в медицину? – спросил Антонова Иван Николаевич, – ведь что-то вас подтолкнуло к выбору этой профессии? Случайные люди видны сразу, но вы к ним не относитесь.

– Честно сказать, я и сам не знаю, почему я пошел в медицинский, вы не поверите, но иногда мне кажется, что кто-то незримый управляет моей жизнью. А я всего-навсего выполняю его волю. Он знает, что нужно мне, а я подчиняюсь и делаю, – ответил Роман и стал разглядывать фотографии на комоде.

– Этот незримый в психологии называется внутренним «Я», то есть подсознанием. И это внутреннее «Я», не возникает из неоткуда. Значит должна быть веская причина, вы можете ее не помнить, не знать, но она есть – это научно доказанный факт, – стал пояснять бывший хирург.

– Возможно, вы и правы, и я действительно не помню побуждающих моментов. Причем я никогда не думал, что когда-нибудь стану врачом-хирургом и даже не мечтал об этом. Родители прочили мне совершенно другое будущее. Они хотели, чтобы я стал каким-нибудь атташе, в одной из европейских стран, и прикладывали к этому максимум усилий, нанимали репетиторов по иностранным языкам, таскали меня по спортивным секциям и в музыкальную школу. Особого энтузиазма я не испытывал, но чтобы не огорчать родителей учился достойно, – излил свою душу Антонов.

Почему-то с этим мало знакомым человеком он чувствовал себя так свободно и расковано, что хотелось с ним разговаривать на любую тему, обсуждать наболевшие вопросы, слушать его. Веяло от него покоем, добротой и простотой. Он был из тех, кто выслушает любой бред и постарается понять и помочь. Антонов определил это сразу, потому и напросился в гости к Северскому.

– Похвально, молодой человек. Очень похвально! Современное поколение не всегда отличается сдержанностью и тактом, норовит все сделать по-своему, и это, наверное, правильно. Но есть рамки приличия, за которые, я считаю, они не должны выходить. Ваши родители, конечно, огорчились, что вы не стали тем, кем они вас видели, но я думаю, они простят вам, ведь профессия врача тоже социально значимая, ничуть не хуже профессии консула, или министра иностранных дел. Тем более вы прирожденный талант, этого нельзя не заметить. А все остальное вам пригодиться в жизни, я уверен. И музыцирование, и иностранные языки, а уж спортивные навыки подавно. Не каждый здоровый и атлетически сложенный выдержит нагрузки по нескольку часов к ряду, стоять в операционной при этом у оперирующего напряжены все участки тела, включая мозг и зрение, я не говорю о руках, ногах, спине и так далее. Поэтому старания ваших родителей не пройдут даром, – заверил Антонова, Северский.

– Они уже смирились, и стали искать прелести этой профессии, – с улыбкой признался Роман, – мама даже стала гордиться моей профессий, и рассказывать своим подругам, какой прекрасный выбор я сделал.

– Ну, вот и замечательно, вы еще добьетесь признательности на этом поприще, я в этом нисколько не сомневаюсь, – ободрил его бывший хирург.

– Скажите, Иван Николаевич, неужели даже в наше время найти следы человека, пропавшего два десятка лет назад нереально? – напрямую спросил Антонов.

Северский от удивления открыл рот, и несколько секунд так и стоял в замешательстве. Наверное, обдумывал, стоит ли отвечать на столь прямой вопрос, но Антонова это не смутило, а наоборот, позабавило.

Наконец он принял решение, и ответил:

– Хорошо, что вы спросили, все мои знакомые избегают говорить со мной на эту тему, даже моя теща, Ольга Петровна, хотя я знаю, она тоже страдает и мучается. А мне иногда так хочется излить кому-нибудь свою душевную боль. Вы действительно хотите это знать? – с надеждой в голосе спросил Иван Николаевич.

– Да, я очень хочу узнать всю эту историю от начала до конца. Дело в том, что я не могу разобраться в некоторых обстоятельствах, происходящих в моей жизни, понять свои мироощущения. И мне кажется, что ваша история, как-то связана с моей, – поспешил заверить его Антонов.

– Мне трудно уловить смысл ваших слов, но если я смогу вам помочь, буду очень рад, – закивал бывший хирург.

Пока шел этот диалог Северский накрыл на стол, заварил ароматный чай. Антонов отметил про себя, что движения его ни неуклюжие, а наоборот точны и легки.

– Этот чай, меня научила заваривать Лиля. Она придавала этому большое значение, считая, что чайная церемония, это целый оздоровительный ритуал. Сама ходила в лес собирать травы, ягоды. Сама их сушила, даже разговаривала с ними, как с живыми. И наблюдать за этим было каким-то волшебством. Глаз нельзя было оторвать, какая она была красивая в этот момент. Именно такую я увидел ее в первый раз, и сразу понял, что пропал. Та фотография, что стоит на комоде, сделана в тот самый день.

– Вы пейте чай, он придает силы, успокаивает нервы, снимает усталость, – подлил в чашку Романа еще душистого янтарного напитка Северский, и продолжил:

– Мы тогда с друзьями собрались отдохнуть и поохотиться, я конечно не охотник, но знакомые ребята уговорили меня поехать с ними. И вы знаете, тоже история своего рода. Мы ведь хотели поехать в Сосновку, это километров пятьдесят от сюда, почему Аркадий повернул не на том перекрестке, остается загадкой. Аркадий Андреевич Сычев, – пояснил он, – мой товарищ, мы вместе учились, довелось и поработать с ним, очень хороший врач терапевт, его потом в Новосибирск пригласили работать, он теперь там заведующим отделением служит. Позже в Москву звали, но он отказался, привык к своим пациентам, да и семья его вся в Новосибирске устроилась. Так вот он сам из этих мест, в Сосновке его бабушка жила, он практически вырос там, места все с закрытыми глазами знал, а тут повернул раньше и все. Почему сам не знает, может, заболтались мы, отвлекли его, а может судьба повернула нас, именно туда и именно тогда. В общем, оказалось, что попали мы не туда куда хотели, но бензина у нас осталось мало, поэтому решено было остаться здесь. Тем более, что речка рядом, а в лесу Аркадий сказал, есть озеро, которое местные называют «Черным зеркалом».

– «Старожилы обходят его стороной», – рассказывал нам Аркадий, – «бояться, говорят, что там живет нечистая сила». Но нам пятерым, молодым, здоровым атеистам, все было нипочем. Особенно мне, я не рыбак, и не охотник, и уж тем более не знаток леса. Я приехал подышать свежим воздухом, полюбоваться природой и повеселиться в шумной мужской компании.

Мы подкрепились, и даже выпили по рюмочке, товарищи оставили меня на хозяйстве, чтобы я костер разжег, да к ночлегу приготовился. Время было уже вечернее, солнце садилось за макушки леса. А сами, взяв ружья, пошли посмотреть есть ли дичь на озере.

Стал я собирать хворост для костра, да искать подходящие камни, чтоб устроить жаровню, и чайник установить. На том месте, где мы остановились, ничего подходящего не оказалось. Решил я на опушку леса выйти, там посмотреть. Вернулся к Аркашиному старенькому «Москвичу», мы его у леса под холмиком оставили, чтоб в глаза сильно не бросался. Выхожу на опушку и у меня дух перехватило. Она там сидит, с травой разговаривает, сама тоненькая, как былиночка, пальчиками травинку к травинке складывает, прежде чем сорвать, разрешения спрашивает, извиняется. Я на нее, как зачарованный смотрю, глаза боюсь отвести, вдруг исчезнет. А она подняла ресницы, увидела меня и даже не испугалась, а наоборот улыбнулась мне, как старому знакомому, как будто знала, что я приду, протянула мне свои хрупкие пальчики и сказала, словно пропела: – «Меня Лилей зовут, я тут травы на чай собираю. А вы, наверное, на охоту приехали, да только зря. Сейчас не сезон». Потом она встала с колен, протянула мне букетик травы разной, «это вам на чай», и пошла прочь. А я так и остался стоять, как заколдованный. Уж не знаю, сколько я так простоял, но уже стало холодно и темно. Ничего я не нашел, соорудил что-то вроде треноги, подвесил чайник, и стал ждать товарищей. А их все нет и нет, как будто провалились куда-то. Леса не знаю, где их искать ума не приложу. Костер горит, только успевай сухие ветки подкидывай. Думаю, если пойду их искать, костер потухнет, тогда и сам заблужусь, и они дороги не найдут. Стал ждать, кто знает этих охотников, может быть они ночью и охотятся. Решил ждать до утра, а утром, если не вернуться, искать надо будет идти.

Заварил чай, из травы, что Лиля дала, такой ароматный получился, пьешь и не напьешься, а как выпил, уснул сразу, толи от усталости и пьянящего лесного воздуха, толи от чая этого, не знаю. Проснулся, костер потух давно, но угольки еще теплые были. Ребят нет, рассвело уже. Стрельбы я не слышал, значит, думаю, не охотились. Пошел их искать. Взял с собой аптечку на всякий случай, непочатую бутылку водки, бутерброды, да шоколада плитку, Аркаша уж очень любил его. Сам-то лес не знаю, иду и каждую кочку, каждое дерево запомнить хочу, чтоб потом вернуться к костру. Не знаю, сколько я ходил, только показалось мне, что не больше трех часов. Вышел к озеру. Поверхность его действительно как зеркало, ровное и имеет форму овала, макушки деревьев отражаются в нем и заслоняют собой небо, поэтому кажется оно черным. Подошел к нему, зову товарищей своих, никто не откликается. Умылся в озере, а сам думаю, может быть пока я ходил, ребята вернулись. Все равно, куда идти дальше не знаю. Пошел обратно. И ведь дорогу запоминал, а найти не могу, хожу вокруг этого озера, как завороженный, и вдруг показалось мне, что огонек мелькнул где-то за деревьями. Пошел я в ту сторону, не знаю, сколько еще времени прошло, может быть, час, а может быть и пять часов, но я почти бежал, почему-то казалось мне, что если я не успею за ним, то пропаду. А огонек то в одной стороне мелькнет, то в другой, уже почти с ног валюсь от усталости, но бегу. А потом раз, и исчез совсем. Стою я в густой чаще, и так мне стало страшно и тоскливо, что я в отчаяние, закричал, на сколько голоса хватило, эхо во все стороны разнесло мой крик, а когда он затих, слышу, стонет кто-то совсем рядом. Пошел я на стон и нашел человека.

Сколько ему лет определить было сложно, может быть тридцать, а может и пятьдесят. Заросший бородой, волосы спутаны, лицо грязное, одет в кольчугу, сапоги и штаны на нем странные, как в фильмах про Киевскую Русь показывают. Я подумал, что с ума схожу, что мне уже исполиные богатыри мерещатся. Но он схватил меня за плечо и застонал еще сильнее. Смотрю, а у него в боку обломок стрелы торчит, а из раны кровь струиться. Приподнял я его, ох и тяжелым он оказался, а в какую сторону идти не знаю. И тут снова свет за деревьями мелькнул, темно уже было, идем на свет, и как будто из неоткуда появился деревянный сруб. У его дверей стоит женщина свечу в руке держит. Увидела нас, навстречу двинулась, словно ждала уже. Помогла мне раненого в дом занести, и говорит мне: «Спаси его, он надежда земли русской, а я помогать тебе стану».

Уложили его на стол дубовый, раздели, осмотрел я рану, вынимать стрелу надо, а что из внутренних органов задето, не знаю. Выхода все равно нет, помощи ждать не откуда, довести в больницу, даже по хорошей дороге не успеем, а уж по этому бездорожью подавно.

Вода нагрета уже была, руки вымыл, обработал водкой их и рану, ввел раненому обезболивающее, что в аптечке было, и подручными средствами, какие нашел у хозяйки, осторожно вынул остатки стрелы. Стрела вошла глубоко, но легкое было задето не значительно, других тяжелых повреждений я не нашел. Только крови он потерял много. На свой страх и риск, способом прямого переливания, одноразовым шприцом, влил ему своей, у меня первая положительная группа крови, – пояснил Роману Северский. Бога молил, чтобы совпала. Рана большая, зашивать нужно, а чем, в аптечке ничего подходящего не нашлось, у хозяйки только шерстяная пряжа, да холсты домотканые. Решение пришло как-то внезапно. Смотрю волосы у нее длинные, густые из-под платка выбиваются. В общем, взял я несколько волосков ее, обработал их, и наложил швы.

Мужик терпеливый оказался, заложил я ему в рот ложку деревянную, он не стона не издал, только ложку пополам перекусил. Зеленкой рану я ему обработал, перевязал бинтами из аптечки. Хозяйка настой травы какой-то ему дала, да в рубаху чистую с косым воротом переодела. Достал я плитку шоколада дал раненному половинку, чтоб сил прибавилось. Съел он ее с недоверием, а оставшийся кусочек в обертку аккуратно завернул и за пазуху засунул.

Переложили его на кровать, а он мне говорит: «Знахарь, диковинно ты врачуешь, да и платье твое чудно. Христианской ли веры ты?». Отвечаю ему: «Дед был Православным христианином, а я в церковь сам не хожу и о Боге вспоминаю только в трудные минуты жизни». А он мне и говорит: «Верить надо, мил человек, за веру святую славные сыны русские головы свои сложили. Без веры не будет Руси нашей». Протянул руку к груди своей, на ней кожаный мешочек на шнурке висит. Сдернул мешочек он с себя и отдал мне. «Пусть вера поселится в душе твоей», откинулся он на подушки и уже в полудреме спросил меня: «Кличут-то тебя как, знахарь?». «Иваном», – отвечаю. «Тезка значит, – я тоже Иваном наречен, по прозвищу «Северный», – представился он, и провалился в сон, дыханье его стало ровным.

Очень мне хотелось пить, сказывалась многочасовая усталость и напряжение, женщина налила мне отвара, я сделал пару глотков, и, наверное, отключился. Во сне видел, как полчища татаро-монгол подступают к старинному городу. Как сражаются с ними у стен его русские богатыри, и как не хватает сил у них отбить атаку многотысячного врага. Тогда крикнул князь своему помощнику, чтобы нашел он «Северного» Ивана, и сказал ему, чтоб скакал он за подмогой. Потом видел я этого Ивана, отбивающимся от десятка вражеских воинов, видел, как скачет он к лесу, чтоб укрыться в нем. Как те пускают стрелы и копья в след ему. А князь молится Пресвятой Богородице, чтоб дошел Иван, и подмогу успел привести, чтоб спасти город и не дать народ русский на растерзание врагу.

Проснулся я от того, что кто-то расталкивает меня и трясет. Открываю глаза, стоят мои товарищи и смеются. А я около костра лежу на мной же приготовленной лежанке, костер горит, чайник кипит. Стал спрашивать, где их почти двое суток носило. А они мне отвечают: «Что они уходили всего на три часа, до озера дошли, да обратно вернулись». Я им говорю: «Что вчера весь день их искал, и к озеру ходил, и звал, а до этого всю ночь костер жег, ждал, когда вернуться». А когда они обнаружили, пустую бутылку из-под водки, то и вовсе на смех подняли: «Мол, бутылку водки одному выпить, еще не то померещиться». В общем, не поверили они мне. Но я-то знаю, что не пил. И вот тут я вспомнил чай Лили, ну думаю, не иначе мне из-за него все померещилось, и даже согласился в душе с ребятами. Так мы ничего и не настреляли, переночевали в лесу, утром еще раз к озеру сходили, оно оказалось немного меньше, чем мне приснилось и уже черным и гладким не выглядело, торчали из него сломанные ветки деревьев, поросшие мхом, а по форме оно напоминало скорее неправильную запятую, чем правильный овал. Отражалось в нем синева неба, да рваные облака, плывущие по нему. Я невзначай спросил Аркадия: «Нет ли здесь деревянного дома и не живет ли в нем женщина лет пятидесяти?». На что он мне ответил: «Что да, есть знахарка по имени Лукерья, но живет она не здесь, а по другую сторону леса, что она последняя из староверов, которые жили в лесу еще до революции. Подлинной ее истории никто не знает, живет и живет себе, никому не мешает, наоборот, людям помогает, болезни разные лечит, травы собирает. Народ к ней часто ходит, особенно когда врачи бессильными оказываются. Говорят, и ее бабка тоже знахаркой была».

Когда вернулись в город, я об этом и думать забыл, только девушка Лиля из головы не шла. Словно приворожила меня. Я не есть, не спать не мог. Выходных было мало, никак не вырваться, тут осень подкатила, потом зима, руки сломанные, ноги, аварии разные, я уж и не говорю о язвах и аппендицитах.

Выбраться я в этот городок смог лишь на майские праздники. Стал собирать вещи для прогулок по лесу, и вдруг из кармана походной куртки выпало что-то. Я подобрал, смотрю кожаный мешочек на веревочке, открыл его, а там образок Святой Богородицы. Я чуть чувств не лишился. Вспомнил я того человека в лесу, слова его, женщину-знахарку и понял, что все это мне не приснилось.

Чем больше я об этом думал, тем сильнее меня завораживало это место, тем сильнее мне хотелось побывать там еще раз, и убедиться в своей правоте. Я не знал с кем поделиться своими соображениями. Меня могли поднять на смех, или того хуже счесть сумасшедшим, но мне было просто необходимо это сделать. И я решил рассказать все еще раз Аркадию.

Он меня выслушал очень внимательно и рассказал мне легенду, которую ему бабушка в детстве рассказывала. Подробности он сам не помнил, но суть заключалась в том, что живет в лесу некая Берегиня, что следит она за тем, чтобы не нарушался природный баланс, является она лишь избранным и соединяет миры прошлого с настоящим и будущим. Но лично он в это не верит, и скорее всего, по его мнению, я случайно вышел к знахарке Лукерье, и возможно к ней в этот момент приходил какой-нибудь раненный, а в боку у него была не стрела, а ветка, мало ли, упал человек в лесу, на сук напоролся.

Я тоже изо всех сил старался убедить себя, что на самом деле все так и было, но были три неувязочки:

– Первая, – стал перечислять Северский, загибая первый палец, – образок, который оказался у меня, я просил знакомого, работавшего в то время экспертом в уголовном розыске, определить его подлинность. Экспертиза подтвердила, что сам образок написан не позднее тринадцатого века, и шнурок, на котором он был подвешен не позднее пятнадцатого. И что на шнурке остались микроскопические частицы кожи, биохимический состав которой говорит о том, что принадлежали они человеку, жившему в стародавние времена.

– Вторая, – загнул он второй палец, – время, если мои товарищи ходили всего часа три, к озеру и обратно, то, как я успел, сходить к знахарке, которая живет совершенно в другом месте, причем значительно дальше черного озера, сделать операцию и вернуться обратно, раньше их?

– И третья, – загнул он третий палец, – знахарка. Я уговорил Аркашу съездить в лес к этой Лукерье. Это была совершенно другая женщина, и по внешним и по возрастным показателям. И дом был совершенно другой и убранство дома, и лес тоже. И меня она видела впервые, и никаким воинам никогда стрелы из боков доставать не помогала.

– Воля ваша, молодой человек, – обратился Иван Николаевич к Антонову, – верить вам мне, или нет, но видит Бог, мне всю последующую жизнь не дают покоя эти события.

– Я вам верю, – искренне признался Роман, – сам через это прошел, только на этот раз время шло наоборот. И поспешил спросить Северского, – а что с Лилей?

Иван Николаевич взглянул на часы, их стрелки изображали подлую ухмылку, было без пятнадцати три ночи.

– Ох, как мы с вами засиделись, я даже не заметил, что столько времени прошло, вам пора отдыхать, да и мне тоже, – скорее уходя от ответа, чем от усталости заявил он. – В другой раз я расскажу вам продолжение этой истории, а теперь спать, спать и не спорте со мной.

Северский буквально выпихнул его из своего дома, благо, что дом Ольги Петровны, был на соседней улице. Антонов вдохнул полной грудью ароматный воздух лета. И медленно побрел вдоль спящих домов. Шел тихо, старясь не нарушить ночную тишину, не разбудить «домашних звонков», так Ольга Петровна называла маленьких беспородных собачонок, имевшихся в каждом дворе. Чтобы не подняли лай на всю округу и не разбудили хозяев. Шел, а сам все думал, почему Северский сначала обрадовался тому, что сможет поделиться наболевшим с ним, а потом вдруг резко выставил его за дверь, не рассказав ему самое интересное, и как он чувствовал главное.

За поворотом виднелась речка с плакучей ивой на берегу. На секунду Роману показалось, что за ним кто-то наблюдает из ветвей этого дерева. Но он осадил себя тем, что в три часа ночи, сидеть на дереве и уж тем более ждать, когда ему заблагорассудиться прийти домой, может только больное воображение.

Чтобы не разбудить Ольгу Петровну и Максима Самохина, который уже, наверное, видел седьмой сон, Антонов решил пробраться через окно. Оно как всегда было открыто, он отодвинул горшок фиалок на край подоконника и тихонько влез в комнату. Уже раздевшись, обнаружил, что его место занято. Во весь свой рост, вольготно распластавшись на его кровати, спал рыжий кот. Он недовольно приподнял голову, взглянул на Антонова злым прищуренным взглядом, и не двинулся с места.

– Вот котяра, – шепотом проговорил себе под нос Роман, – достал меня уже. И что ты не спишь на Самохине? Посмотри какие формы, атлетическая фигура, спит-храпит, он даже не почувствует, что ты ляжешь рядом с ним и будешь петь ему свои тракторные мотивы. Ну, иди к Самохину, по-хорошему прошу», – уговаривал кота Роман.

Кот не шевелился, а лишь нервно постукивал хвостом о кровать. Тогда Антонов схватил его за пушистую шкурку и резким движением хотел стащить и выбросить через окно на улицу. Но кот крепко вцепился в покрывало и смел им на пол вазу, стоящую на прикроватной тумбочке и горшок с фиалками на окне.

– Вот идиот, – выругался Антонов, вслед улетающему как на покрывале-самолете коту. Кот, тоже самое, только по-кошачьи изрек ему в ответ. Это Антонов понял по выражению его довольной удаляющейся морде.

– Антонов, ну что тебе все не спиться? Завтра вставать в пять часов утра, а ты все бродишь где-то. Я билеты уже взял, – сонным голосом не открывая глаз, пробубнил Самохин.

Из соседней комнаты донеся голос Ольги Петровны:

– Ребята, у вас все в порядке? Помощь не нужна?

– Нет, все нормально! – Отозвался Антонов, и добавил, – извините за беспокойство.

Ваза оказалась целой, а вот из цветочного горшка высыпалась земля. Антонов, чтобы не искать веник и не пачкать рук, старался собрать ее на газету, помогая себе оторвавшимися листочками фиалки. Но выходило плохо, то листочки оказывались не приспособленными к этому занятию, то газета слишком гнулась и норовила высыпать всю землю обратно на пол. В итоге он остановился на версии, что руки у него растут не из того места, а голова не соображает.

Наконец с уборкой было закончено. Горшок установлен на свое законное место, цветок реанимирован, правда он испытал сильный стресс, но Антонов решил, что жить будет.

Повернувшись к кровати, он не поверил своим глазам, на том же самом месте наблюдая за трудотерапией Антонова, лежало мерзкое чудовище, в виде рыжего кота, которое только, что устроило всю эту разруху. От злости у Антонова заходили желваки, ему захотелось взять этот кусок рыжей шерсти и дергать каждую шерстинку пинцетом, без наркоза и обезболивания часа два, нет лучше четыре, чтобы насладиться местью.

Кот видимо прочитал в глазах Романа свой смертельный приговор, и медленно поднявшись, спрыгнул с кровати. Секунду он размышлял, что сделать лучше, выпрыгнуть самому в окно или предоставить Антонову возможность поупражняться еще раз. Потом все-таки решил, что самому это сделать будет безопасней и ближе. Вдруг Антонову вздумается еще по дороге свернуть ему шею, или побить мировой рекорд по метанию котов. Поэтому он сам вскочил на подоконник, а потом словно невзначай (но Антонов-то знал, что специально), задел горшок своим меховым телом, тот опасно закачался, но Роман в один прыжок успел схватить его, чтобы он не выпал на улицу.

Кот отойдя на безопасное расстояние, стал чистить свою рыжую шубу, всем своим видом выказывая сожаление, что не удалось ему еще раз позлорадствовать над Антоновым.

Спать уже можно было не ложиться. Во-первых, весь сон как рукой сняло, во-вторых, стрелки часов приближались к половине пятого. Антонов стал потихоньку собирать вещи и складывать их в дорожную сумку.