Читать книгу Лис, который раскрашивал зори - Нелл Уайт-Смит - Страница 4

Сайрика смотрела своими большими чёрными глазами на кулон, который болтался перед ней на цепочке, как на чудо-юдо. Она сидела на лавочке у проходной завода. Живот у неё был очень большой. Мне казалось, что с таким уже идут на сохранение. Беременность вообще очень ей шла, но сейчас я думал только о том, почему она так странно разглядывает кулон. Я улыбнулся:

– Ну, давай что ли надену?

Она промолчала, опустила глаза, а потом словно встрепенулась, убрала своими ловкими механическими пальчиками тёмные тугие косы от шеи и прошептала:

– Надевай.

Я начал расстёгивать аккуратный замочек на цепочке. Набрал в грудь воздуха – такой важный для нас троих момент, начал говорить, что, мол, де скоро вернусь, туда-сюда сплавать – всего неделя, а там ещё с месяц-другой подождать уж, и с новым горожанином познакомлюсь, перекинул ей цепочку через шею и тут только заметил – у неё ухо сверху было проколото. А там – в ещё не зажившей ранке – обручальное колечко. Я сморгнул. Сайрика несколько дней назад вышла замуж.

У меня опустились руки – я правду говорю – такое со мной случилось в первый раз. Раньше я думал, что это просто так для красного словца говорят, что, мол, опускаются руки. Нет. Так правда бывает.

Кулон уехал с цепочки и упал ей куда-то на большой живот. Сайрика вздохнула и сникла. Она ждала, что я теперь буду делать: орать на неё или, может быть, ударю?! Я обошел её кругом. Правда кругом – она теперь совсем кругленькая. Набрал в лёгкие воздуха, подумал что-то сказать, но вместо этого шумно выдохнул. Потом опять собрался говорить, но так и не придумал ничего путного.

– Мы с тобой встречались семь с половиной лет, – напомнила мне спокойно и тихо Сайрика, – последние полтора года я ношу под сердцем твоего ребёнка.

– Да! – выкрикнул я, оттого что понял, что именно с этого я сам и собирался начать, – именно!

– За это время ты не собрался жениться на мне…

– Ну и что же?

– Я устала ждать, когда ты у себя в небе вспомнишь обо мне.

– Ты мне изменяла с Дивеном, – догадался я, пытаясь хоть как-то обосновать для себя происходящее.

– Нет.

– Не изменяла? Вы… вы что, не спали из уважения ко мне? Он женился на тебе, ты пошла за него, а вы… не спали?!

– Это не Дивен. Дивен просто ходил со мной везде, как… посольство от тебя. О моём… браке он не знал, ты не сердись на него. Он не знал. Но с моим мужем мы действительно не спали из уважения к тебе и к твоему сыну. Мы не плохие механоиды, Кай, – вот только теперь она смахнула с края глаза слезинку, – мы просто… живём, как умеем, и как нам кажется…

– …счастливее будет, – закончил я за неё известную фразу, и на этом слова у меня закончились.

Я сел на лавочку рядом с ней. Помолчали мы немного, она, рассеяно смаргивая бусинки слёз, искала кулон в складках одежды, я её обнял одной рукой за плечо. Вздохнул. Сказал:

– А у меня вчера отец умер… сегодня вечером лечу его хоронить… два дня пути до Угольных Спиралей. Небо должно быть чёрным в белую ночь… Если за то, чтобы сжечь моего родителя позрелищней, готовы платить такие деньги, наверное, он не зря жил. Как ты думаешь, росинка моя?

Она разревелась. Нашла кулон, наконец, я вздохнул, вдел ей его на цепочку и застегнул. У меня будет сын, а женщины больше нет. Я посмотрел на неё, стало приторно жалко:

– Ну… хочешь быть счастливой… ну… что делать – будь счастливой, только так, чтобы по-настоящему, а не тяп-ляп. И ты уж в этот раз не ошибайся, не трать кучу лет на парня, с которым тебе потом никак, – я достал платок и вытер ей все слёзы. И поцеловал в раскрасневшийся носик. А вот её механические пальчики я больше никогда не смогу ей поцеловать: второй, четвёртый, мизинчик, а потом перепоночку между вторым и третьим – у неё там особенное место. А он-то знает о нём?

Я вздохнул и начал вставать, чтобы уйти. Навстречу к нам шел парень с завода Сайрики – его, кажется, звали Руртом. Великовозрастный, в меру обеспеченный дурак, который постоянно сидит в конторе, что над цехом, в котором работает Сайрика. Говорить с ним противно: он вечно мямлит и смотрит будто бы близоруко, но в действительности – очень внимательно и всегда прямо в глаза. Плешивый к тому же. Увидев нас вместе, он встал столбом и побледнел. Посмотрел на слёзы Сайрики с таким видом, словно хотел их прочесть вместо утренней газеты. Я глянул на его ухо.

– Это он? – спросил я сквозь зубы. Руки сжались, кожа на костяшках чуть не затрещала.

Сайрика отдала знак согласия.

Что со мной было потом, я плохо помню.

Из долговой ямы меня выкупал, ясное дело, Дивен, который и до того потратился на кулон (моих денег всё-таки не хватило), а теперь отдал всё до последней черточки в чековой книжке. Самому Руртому досталось не так и много – нас разнимать прибежал народ с проходной, и я переключился на них, а дальше я, кажется, подрался с половиной заводской охраны. Под конец я перекинулся лисом и пустил в ход зубы и когти, перескакивая с одного противника на другого, но меня успокоил чей-то точный удар по голове, а потом ещё раз, для уверенности, со всей силы пригрели башкой о мостовую. В общем, повеселился я на славу, а завод, где работают Сайрика и Руртом (собственно – «Изразцы») очень щедро платит службе приставов, и штраф был ого, какой. Я даже цифру запомнить не смог, что было, в общем, неудивительно, учитывая моё состояние.

Дивен отнёс меня на Лёгкую. Он же вызывал врача. Мне досталось что надо – я не мог обернуться назад в механоидную ипостась, не мог поднять головы, толком открыть глаз, и если брался говорить, то нёс околесицу.

Врач меня осматривал уже, должно быть, в кредит: всё наше здравоохранение сейчас болталось у Сайрики на шее, но, кажется, я видел, как с доктором рассчитывался господин Койвин. Ну, этот с нас высчитает в свой час.

Кажется, наступил вечер. Нужно было лететь.

Рек метался как угорелый, делая всё подряд, я пытался им руководить, но выходило у меня что-то не вполне подобающее. Словом, беда.

– Мы заказ сорвём… – прошептал я Дивену, который стоял рядом и глядел в предписание врача. Господин Койвин встал на цыпочки, заглянул ему через плечо и махнул от разочарования рукой, засопев, как он всегда делает, когда понимает, что дело – дрянь.

– Мастер Койвин, что случится, если вы не совершите один вылет? – уточнил у него Дивен, надеясь, что в этом случае не произойдет ничего страшного.

– Потеряем многие будущие совместные заказы, сынок, – грустно сказал толстяк и удрученно подмигнул ему, мол, «так-то». Надел шляпу. Вышел. Дивен посмотрел на меня грустно-грустно. Я понял, что он меня не бросит. Меня здорово повело. Замутило, вся картинка разъехалась, я попытался свернуться в клубок, но толком не смог, поскольку запутался в собственных конечностях.

– Нужно лететь, – изрек я, пытаясь не выключаться, но веки были слишком тяжелыми, да и без них в глазах темнело, – Рек, поднимай Лёгкую.

– Молчи уже, – задумчиво произнёс кот, надевая куртку, чтобы, видимо, пойти в аптеку. – Рек, я скоро вернусь.

– Дивен, – позвал я его в полусне, – Дивен! – он наклонился ко мне с таким видом, что я понял, что уже до смерти ему надоел, но информация была сверхважной, и я прошептал ему на ухо страшным пророческим шепотом, – ничего не поручай Реку, когда мы на земле! – набрал воздуха в лёгкие и из последних сил выдавил из себя, – Никогда!

Потом опять плохо помню.

Как я понял из более поздних объяснений Река, в ту ночь парень с готовностью, достойной лучшего применения, принял командование на себя. Первым делом он зачислил к нам в штат свою новую девушку по имени Вайранн (ей было пятнадцать), а вторым – Дивена. Каким образом господин Койвин добился для всего этого балагана назначения на пересечение межей по линии ПОРЗа – я не знаю. То есть я знаю технически – как.

Он купил Вайранн к нам на временное, а Дивена взял пассажиром – тот договорился со своим мастером на то, что привезёт несколько редких деталей из Угольной Спирали – они и правда ждали оттуда, как и из нескольких других городов, оказии. Но я не понимаю, как господин Койвин допустил, чтобы этот паноптикум вёл дирижабль, и как Лёгкая на это согласилась. А хотя и этому было объяснение – Лёгкая не желала терять заказ, а Койвин просто не был воздушных дел мастером. Он, как я уже говорил, был начальником по линии администрации, то есть, иными словами, не имевшим о полётах никакого понятия старым дураком.

Мне стало чуть получше где-то к утру, и я смог проверить, куда и как мы летим. Поглядел также и то, как мы заполнились для задания. По итогам инспекции я нашел, наверное, миллиард недочётов и выписал это всё Реку и сотоварищам, но в целом парнишку оставалось только поблагодарить – он действительно поднял дирижабль в небо и повёл его работать. Дивену я тоже выдал благодарность за то, что не пустил детей одних, но в нашем деле он ничего не понимал, и Рек этим на всю катушку пользовался.

Это не очень хорошо, но у меня не было повода не доверять Реку, ведь сам я начинал, когда был ещё моложе.

Сейчас мне было двадцать девять. Я пришел в бизнес четырнадцать лет назад. Меня ещё подростком купили из работного дома после трагической гибели прошлого судна и экипажа. «Северное сияние» всегда было небогатым, и меня старик Койвин выбрал по двум причинам: я очень любил небо и стоил гроши – Центр хотел за меня чуть больше компенсации расходов на моё содержание до пятнадцати лет, а в работных домах шестой ступени почти не содержат: я до сих пор помню, как Койвин накормил меня досыта – это было вообще первое чувство насыщения в моей жизни, которое я помнил, и после него долго и сильно болел живот (Река я поэтому сразу досыта не кормил).

Центр предупредил Койвина, что я – оборотень, который на тот момент выбирал свою преимущественную ипостась, и если я вдруг решил бы остаться механическим зверем, который лишь в определённые фазы Луны сможет принимать облик механоида, то это личное невезение Койвина, и Центр снимает с себя ответственность за это. Старик, на моё счастье, решил рискнуть.

Он взял меня, озлобленного на мир паренька и уже почти убеждённого лиса, с собой на аэросалон в Холодных Танцах, где собирался приобрести подержанный дирижабль. В целях экономии на железнодорожных билетах я всю дорогу сидел в багажной сумке. Потом я выбрался и увидел приготовленные к продаже воздушные суда.

Аэросалон в Холодных Танцах – это такая захудалая провинциальная ярмарка, где за сдельную плату сбывают раз в несколько лет полуживые дирижабли и планеры, но мне было всё равно – я увидел свой заветный билетик в небо и схватился за него со всей силы, что у меня была, а парень я крепкий. Именно тогда с моей преимущественной ипостасью всё стало решено.

Продавец, с которым Койвин заключил сделку, был раньше лётчиком, весьма охотливым на советы. Он рассказал мне самые основные правила управления и один раз даже показал на примере. У меня тогда страха не было, Койвин действительно думал, что управлять дирижаблем – просто. В общем, назад мы приплыли по воздуху – я правил сам, при этом буквально раздуваясь от чувства собственной важности и восторга.

По воле Сотворителя, тогда мы не разбились, хотя, оглядываясь назад сегодня, я искренне не понимаю, почему. Потом у меня было много тренировок, много ремонтов. Я так боялся упустить свой шанс, что дешевый (как и всё, приобретаемое «Северным сиянием») плавучий эллинг стал моим вторым, после дирижабля, домом. Другого жилья на земле я не снял до сих пор.

Первый заказ поступил через два месяца из Изразцов. Я справился, и понеслось: заказы, профилактика, тренировки, ремонты, заказы, тренировки, заказы, заказы…

Когда я свалился с температурой, то даже не понял сперва, что это перестройка по преимущественной ипостаси – настолько давно я не оборачивался лисом. И вот по прошествии лет я остался в основном парнем с двумя руками, двумя ногами и головой – ни единого хвоста в комплекте, как правило, не имеется. Хотя нужно признать, что свою Луну я до сих пор использую как надо – небо кажется мне совсем иным, когда я лис. Оно одновременно и дальше, и ближе.

К сожалению, тот, мой самый первый дирижабль, которого звали Бросок, умер через четыре года службы. Койвин, конечно, бранил меня за это, хотя даже он понимал, что четыре года работы для этого дремучего старика – был чрезвычайно долгий срок.

Потом я купил Лёгкую. Итак, она была со мной последние десять лет.

А Река мы приобрели всего три года назад. Парень был ещё дешевле, чем я. По непроверенным данным, Койвину за то, что он согласился трудоустроить это ходячее недоразумение, лично доплатил мастер работного дома. Хоть Рек и не тянул на учёного мужа, умственные способности и прилежность паренька не позволяли его выгнать ниже седьмой ступени и вовсе пустить на мор в угольных разработках. Но все считали, что для реального дела он не пригоден: Рек, по мнению наставников, был очень невнимательным и невезучим.

Слава у него была до того дурной, что Койвин сомневался перед покупкой, но я побеседовал с парнем и велел его брать: у него в душе было небо. Для меня Рек – совершенно нормальный смуглый пятнадцатилетний высокий и тощий подросток, с механическим плечевым поясом и большой тягой по женской части. Я позволяю ему править Лёгкой даже в сильный ветер, одним словом – вверяю свою жизнь и здоровье дирижабля. Так что я не в первый и не в последний раз доверял ему сейчас, позволяя себе валяться в полубессознательном состоянии.

Но это всё – в небе. К сожалению, земля – совсем другое дело.

Впрочем, сейчас мы находились именно в небе. Ветер для нас был, на счастье, попутным. Тут нужно сказать, что Лёгкая, кем бы она ни работала до меня, скорее всего, была наблюдательным дирижаблем, задача которого была – зависнуть где-нибудь в безветренном месте и ждать, ждать, ждать… Она была тихоходом, и оттого «Северное сияние» сильно зависело от погоды.

Но с опытом я всё больше учился общаться с воздушными течениями родного края – это была моя главная ценность для ПОРЗа, и тому же я учил Река. Итак, в зоне нашей ответственности мы вели себя свободно – ветра я чувствовал собственной шкурой и знал, когда, куда они подуют и как (на точные приборы у нас всё равно не было денег).

Словом, теперь я видел, что Рек многое усвоил. В общем, Лёгкая оказалась скорее довольна, чем нет, Реком и была очень недовольна мной.

– Такие, как ты, только засоряют небо воздухом, который выдыхают! – выговаривала она мне всякий раз, как я подключался к её ликровой системе.

В ликровую заводь лучше было вообще не соваться – вечный её бубнёж на больную голову становился и вовсе непереносим: и то ей не так, и это не эдак. Дивена она, к слову, не переносила на дух. На мою беду, ликру мне нужно было теперь чистить часто – каждые три часа по пятнадцать минут. Ночью я просто клал лапу в ликровую заводь, и Лёгкая сама подключалась к клапану.

Тут мне повезло: обычно говорят, когда нужно часто чистить ликру – оставайтесь дома, а мой дом – это Лёгкая и была. У нас с ней идеальная совместимость по ликровым признакам, – если я, допустим, был бы ранен и потерял бы много ликры, меня просто можно было бы подцепить к ней в ликровый круг – и вот я был бы спасён. Жаль, что у дирижаблей не бывает крови – я думаю, что кровная совместимость у нас тоже была бы как надо. Но её тяга к высказыванию своего мнения… о, Сотворитель… она одна не щадила меня.

А хотя… ну за что меня было щадить? Сайрика права, я просто не собирался быть с ней как надо, а жениться мне не мешало ничего – церемония занимала три минуты и самая дешевая стоила, как два средних обеда: мы могли обойтись без колец, нарядов и обещаний. Вполне возможно, Сайрике даже дали бы отдельную комнату в общежитии, где я смог бы раз от раза ночевать за счёт ПОРЗа.

Но мне было приятно болтаться между небом и землёй во всех отношениях – я и болтался. Я и сейчас понимал, что она имела право сделать то, что сделала, и где-то даже готов был понять, что произошедшее – это хорошо, но… но я всё равно упивался своими страданиями на моральном и физическом уровне и ничего толкового с этим поделать не мог.

Ну а когда мне полегчало, я уже, вроде как, и успокоился. Но это я здесь успокоился, в небе. Я начал несколько переживать за то, что будет, когда мне придётся опять спускаться вниз, тем более возвращаться в Изразцы, и оттого, остро нуждаясь в кампании, приплёлся с виноватым видом с Дивену.

Устроился в кресле напротив, свернувшись и сделав вид, что почти сразу же задремал.

Сам же я наблюдал, как Дивен корпит над своими маленькими часовыми механизмами (он взял работу с собой), и я был рад, что он тут, рядом. Казалось, что мой мир, в котором и Дивен, и Лёгкая с командой, и небо, покрыт какой-то очень тонкой оболочкой наподобие мыльного пузыря, а за ней – тёмная и страшная пустота. Но что было грустить? Мы выкрутились с заказом на этот раз, но… нет. Так думать не пойдёт – выкрутились и ладно. Это сейчас было главное. И я надеялся, что Сайрика будет счастлива. Счастлива, а значит, что-то у меня в жизни уже и получилось. Ох, запутался в мыслях… я спрятал морду под рыжий мех хвоста.

– Тебе уже можно оборачиваться, – промямлил Дивен, я поднял голову и навострил уши, – тебе уже можно оборачиваться, – повторил он, чуть отодвинувшись от часового механизма и начав его разглядывать от угла, – доктор сказал, что когда ты начнёшь маяться бездельем, то можно оборачиваться и возвращаться к обычной работе.

– Вот как, – хищно произнёс я, перекинулся, огляделся и, выйдя из кают-компании, рявкнул, – Рек! А ну сюда! Увижу ещё раз, что грязь такая – языком будешь вылизывать!

В действительности с санитарной обстановкой на судне у нас всё было в порядке. Я рисовался, чтобы всех (себя главным образом) подбодрить. На самом деле мне снова было страшно, и я опять не мог понять, почему.