Читать книгу Вельяминовы. За горизонт - Нелли Шульман - Страница 10

Молчаливый техник в штатском щелкнул рычажком выключателя. Гирлянда лампочек, обвивающих пышную елку, замигала разноцветными огоньками. В гостиной растопили камин, на стол выставили шампанское, и бутылки московского ситро, для Саши. Закуски привез на тележке человек с непроницаемым лицом.

Наум Исаакович не сомневался, что все, так называемые, техники и повара, состоящие при шале, вооружены. Он покуривал, устроившись в кресле у камина:

– Я никуда не сбегу, территория особняка охраняется. Кроме того, я должен увидеть Сашу, рассказать о наброске Вороны…

Едва увидев эскиз, среди разрозненных бумажек, оставленных доктором Кроу, Наум Исаакович понял, о каком месте идет речь. Он, правда, не понимал, каким образом доктор Кроу, сидя за сто километров от круга скал, на плато, могла догадаться, как они выглядят:

– Но Воронов, во второй опале, летал гражданским пилотом, в Заполярье. Он мог наткнуться на это место, рассказать ей о холме… – у Наума Исааковича не имелось данных аэрофотосъемки. Насколько он знал, ни одна экспедиция, даже дореволюционная, не изучала скалы. Он заинтересовался холмом, проверяя отчеты местных лагпунктов, перед отправкой Вороны на Северный Урал:

– Я хотел удостовериться, что поблизости не держат никого подозрительного… – трещала бумага сигареты, он глотал ароматный дым, – и удостоверился. Как говорится, три раза, не совпадение, а система. Разобраться бы еще, какая система…

Три года подряд в окрестностях холма наряды войск НКВД, охранявших лагеря, ловили зэка, ударившихся в бега:

– Уходили они не в одиночку, а группой. Уголовники берут с собой людей, как будущее мясо… – Наум Исаакович поморщился. Группы бесследно исчезали, найденные зэка несли откровенный бред:

– С ними было не поговорить, их почти сразу пускали в расход… – зэка упоминали галлюцинации, голоса, звучащие в метели:

– Знакомые люди оживали из мертвых, появляясь ночью в палатке, а живые товарищи по побегу, наоборот, превращались в трупы. Думая, что люди замерзли, зэка начинали разделывать их на куски, а те двигались, под ножом… – якобы мертвые друзья и родственники звали беглецов спуститься в какие-то пещеры:

– Где, по их словам, исполняются желания, – Наум Исаакович зевнул, – любой ученый подымет меня на смех. Я изучал отчеты безнадежных сумасшедших о наркотических видениях. На чифире или краденых из лагерной больнички лекарствах, еще и не такое увидишь или услышишь… – на долгое время, забыв о семи камнях, Эйтингон вспомнил о месте, наткнувшись на рисунок доктора Кроу:

– Она не стала бы бездумно калякать, она не такой человек… – интерес Вороны к скалам остался загадкой:

– Как загадка и сами скалы, – он бросил окурок в камин, – для чего я хочу посвятить Сашу в эту историю, ему нет и четырнадцати лет… – Эйтингон вздохнул:

– Ясно, для чего. Скорое освобождение мне не светит. Я вообще не знаю, выйду ли я когда-нибудь на волю… – процесс Наума Исааковича, вернее, трибунал, состоялся в его отсутствие подсудимого. Ему, правда, подсунули бумажку о десяти годах лишения свободы. Эйтингон закорючку поставил, но документу не поверил:

– Влепят еще четвертак, по ходу дела, как мы поступали с буржуазными националистами из Прибалтики и с бандеровцами. Они сидят, как сидят и бывшие власовцы. Хрущев их не реабилитирует, еще чего не хватало… – Эйтингон хотел поручить Саше стать его представителем на воле:

– Уголовники всегда заводят себе помощников, – почти весело подумал он, – никто из них не вызывает подозрений, но все они работают на зону… – Эйтингон собирался попросить Сашу разыскать его детей:

– Не сейчас, он и сам ребенок. Позже, когда он вырастет, станет юношей. Я не могу оставлять девочек и Павла на произвол судьбы, они моя ответственность… – Наум Исаакович вспомнил:

– Искупление. Ерунда, я не верю в Бога, и мне нечего искупать. Я не могу бросить детей, как я не мог не спасти Марту… – он знал, что девочка растет в семье Журавлева.

В августе пятьдесят третьего Эйтингон, еще не арестованный, но сидящий в опале, на подмосковной даче, услышал от Серова, что девочка оправилась и уезжает под крыло к Михаилу Ивановичу:

– Ей дали новую фамилию, новое отчество. Мы тогда только знали ее имя… – не желая ставить под угрозу нужного в будущем Стэнли, они могли пользоваться только открытыми источниками. Британские газеты о катастрофе самолета ничего не сообщали:

– Все засекретили, – Эйтингон отпил немного виски, – у нас тоже бы так сделали. Может быть, девочка вообще не имеет отношения к Вороне, на борту летели и другие дети… – он знал, что неправ:

– Она одно лицо с доктором Кроу, только у нее зеленые глаза. Она тоже Марта, как дочь проклятой Кукушки… – едва выловив крестик, Эйтингон узнал вещицу:

– Мерзавка выжила и добралась до Британии. Она родня всему семейству, через ее покойную мать… – у Эйтингона вспыхнула надежда на то, что взрослая Марта тоже оказалась на рейсе:

– Но этого никак не выяснить, как не понять, кто еще выжил, кроме малышки…

Девочку, по всей справедливости, спасла собака. Огромный, черный ньюфаундленд выгреб к шлюпкам, удерживая полумертвого, почти захлебнувшегося, обожженного ребенка. Едва малышка очутилась в лодке, Эйтингон застрелил собаку:

– Я поторопился, – горько подумал он, – пес мог найти еще кого-то. Он спасатель, он следовал инстинкту… – Наум Исаакович не хотел рисковать и долго болтаться в районе крушения:

– Ладно, – успокоил себя он, – Марта вырастет в СССР. Она станет великим ученым, как ее мать. Это мой подарок, родине. Сталин, Хрущев, какая разница? Пусть Америка первой сделала бомбу, благодаря Вороне, а мы первыми полетим в космос… – Наум Исаакович предполагал, что Комитет пользуется его архивом и досье:

– Если Ворона и ее второй ребенок выжили, их найдут. И Марту тоже отыщут, у нас теперь есть Моцарт…

По зашторенным окнам заметались отсветы фар. Аккуратно упакованные подарки лежали под елкой. Поднявшись, осмотрев себя в зеркале, Эйтингон остался доволен:

– Товарищ Котов, офицер, разведчик, встречается с сыном геройски погибшего коллеги… – велев себе улыбаться, он пошел в переднюю, к морозному туману, напущенному с деревянного крыльца, к звонкому голосу Саши:

– Товарищ генерал, разрешите обратиться… – Серов тоже улыбался:

– Он профессионал, – подумал Эйтингон, – он не позволит себе ничего подозрительного. Им нужны наши встречи, они надеются, что Саша меня разговорит, что я размякну… – Эйтингон усмехнулся:

– Может быть, жучки всадили в елочные игрушки… – Серов расстегивал занесенную поземкой шинель:

– Разрешаю обратиться к полковнику, суворовец… – Наума Исааковича арестовали генералом:

– Избач только и умеет, что мелочно мстить… – хмыкнул он. Показавшись на пороге передней, Эйтингон раскрыл объятья:

– Здравствуй, Александр… – Саша, еще по-детски, взвизгнул:

– Товарищ Котов! Я знал, что мы увидимся… – от парня пахло свежим снегом и сладостями. Эйтингон поцеловал его в холодный нос: «Я тоже ждал встречи, милый».

Наполеон, от семейства Журавлевых, с воздушным тестом, и заварным кремом, было не сравнить с пышным бисквитным тортом, украшенным витиеватой надписью: «С новым, 1956 годом!». Кондитеры из местного комбината питания, при обкоме партии, снабдили торт еловой ветвью, из ядовито-зеленой глазури.

Торт Журавлевых таял во рту. От чашки крепкого кофе, сваренного для Эйтингона, поднимался ароматный дымок:

– Маша, говоришь, пекла… – добродушно заметил Наум Исаакович, – хорошая хозяйка из нее выйдет. Когда она подрастет, придется Михаилу Ивановичу ухажеров с оружием отгонять… – он заметил, что Саша покраснел:

– Видно, что Мария ему нравится. Она, судя по всему, порядочная девушка, да и Михаил Иванович, в отличие от меня, избежал опалы. Теперь, с новостями о реабилитации Горского, Саша у нас не просто принц, а, можно сказать, король… – о Горском речь пока не заходила.

Они с Сашей отлично отобедали. Наум Исаакович выслушал рассказы мальчика об училище:

– Он парень деликатный, не станет интересоваться, откуда я появился в СССР. Он считает, что я на задании, пусть считает и дальше… – торт оказался новогодним подарком. Саша смутился:

– Мне только вчера сказали о нашей встрече, товарищ Котов… – мальчик бросил взгляд в сторону елки, на пакеты и коробки, – я не успел… – Саша вздохнул:

– Не успел выбрать вам подарок. Торт от меня и от девочек, Маши с Мартой… – Эйтингон, успокоено, понял, что с Мартой все в порядке:

– Больше, чем в порядке, с нее пылинки сдувают. Ее, как и мать, посадят в особый институт, и будут выпускать оттуда только под охраной… – в будущем году шестилетняя Марта шла прямо в третий класс:

– Ей даже предлагали четвертый, – рассмеялся Саша, – но Марта хочет поносить октябрятскую звездочку, пусть и только год…

Наум Исаакович, с черным кофе, и Саша, с капучино, посыпанным корицей, устроились на просторном диване. В камине гудел огонь, Наум Исаакович раскурил сигару:

– Тебе пока не предлагаю, для сигар ты мал, – улыбнулся Эйтингон, – а «Честерфилд» бери. Я никому не скажу, насчет твоего курения… – подмигнув мальчику, он щелкнул зажигалкой:

– О подарке не беспокойся, свои ты получишь завтра, в новогоднюю ночь. Мне ты подарок уже сделал… – Наум Исаакович не занес ничего а блокнот:

– Одну букву я запомню, я не старик. И Стэнли упоминал об этом М, или об этой… – о таком Науму Исааковичу хотелось думать меньше всего:

– Если проклятая Марта выжила, и работает на британцев, то у нас появился очень серьезный враг… – он сразу понял, кто занимался с Сашей английским:

– Парень его отлично описал. Дональд Маклэйн исчез из Британии, когда почуял неладное. Он работал под руководством Стэнли. Вот, оказывается, где он сидит, разыгрывая коммуниста… – Наум Исаакович не сомневался, что нынешний герцог Экзетер знает истинное имя человека, скрывшегося за буквой английского алфавита:

– Ладно, Моцарт поможет найти слабые стороны герцога. В конце концов, его светлость не выкован из стали… – Наум Исаакович недовольно подумал:

– Только кто будет курировать Моцарта? Стэнли тоже не навсегда в Британии. Всех профессионалов, с довоенным опытом работы, либо расстреляли, либо сунули в тюрьмы, как меня. Одна надежда на Александра… – серые глаза мальчика блестели:

– Я решил, что информация может оказаться важной, товарищ Котов, – горячо сказал Саша, – я хочу быть полезным, советской родине… – Наум Исаакович кивнул:

– Ты правильно поступил, милый. В нашей работе надо учитывать каждую мелочь… – за обедом он рассказал Саше о семи скалах, на Северном Урале. Наум Исаакович набросал на салфетке примерную карту

– Тамошние места остаются дикими, полезные ископаемые находятся далеко от плато. Академия Наук не пошлет туда разведывательную партию. Конечно, – он развел руками, – все может оказаться слухами… – он смотрел на взволнованное лицо подростка:

– Он похож на Матвея. Матвей тоже был идеалистом, он быстро загорался, всегда был готов помочь родине… – Саша встряхнул коротко стриженой, светловолосой головой:

– Все просто, товарищ Котов. Я имею в виду разведку природного феномена. Надо организовать туристический поход, от общества «Динамо». Зимний, лыжный маршрут. Я отлично хожу на лыжах, я бы с удовольствием участвовал в такой экспедиции… – Наум Исаакович затянулся сигарой:

– Идея хорошая. Когда ты закончишь училище, мы все обсудим подробно. Если на плато, действительно, расположена аномалия, ученые должны о ней узнать… – парень, немного неловко, стряхнул пепел:

– Товарищ Котов… – он зарделся, – можно, я что-то спрошу… – Наум Исаакович отозвался: «Сколько угодно». Саша помолчал:

– Не надо от меня ничего скрывать. Я по вашему лицу вижу, что-то не так. Я пионер, то есть ваша будущая смена, товарищ Котов. Скажите мне правду. Вы встретились со мной не только ради нового года…

Серов, несколько раз, повторил Эйтингону разработанную на Лубянке легенду. Александр Данилович, человек аскетических привычек, запрещавший себе чувства до победы коммунизма во всем мире, тем не менее, влюбился в Забайкалье в девушку из рабочей семьи. И Серов, и Эйтингон знали историю появления на свет предательницы Князевой, но о таком парню слышать не стоило:

– Как не стоит ему говорить, что у него есть младший брат, по матери, юный Ворон… – усмехнулся Эйтингон, – или что его мать сбежала из СССР, угнав, на пару с мужем, военный самолет. Князева погибла, сражаясь с фашистами, в составе женского авиационного полка. Нечего больше ее обсуждать…

Наум Исаакович постучал сигарой по краю серебряной пепельницы:

– Правительство СССР поручило мне, Саша, поговорить с тобой о твоем покойном деде… – при упоминании правительства парень подтянулся:

– Он в Матвея такой, – ласково подумал Эйтингон, – поколения военных дают о себе знать. Но надеюсь, что характером он пошел в деда по матери. Матвею, все-таки, не хватало самостоятельности, а Горский, что хотел, то и воротил, как говорится… – о покойной Кукушке или ее дочери, об истинном происхождении Горского, парню, тоже, разумеется, не сообщали. Саша, недоуменно, кашлянул:

– Но мой дед, отец папы, происходил из черты оседлости. Он служил солдатом, стал большевиком, и погиб на гражданской войне… – Наум Исаакович взял теплую руку мальчика:

– Именно так. Его сожгли белогвардейцы в паровозной топке, под Волочаевкой… – он привлек парня к себе, – но это был твой дед по матери, Саша. Ты внук Александра Даниловича Горского.

Последний день старого года начался неожиданно ярким солнцем. Ночная метель утихла, оставив на заднем дворе коттеджа пышные, белоснежные сугробы. Снег лежал и на ветвях сосен, окружающих особняк.

Скрипнула дверь, с крыши шале вспорхнула птица. Снежинки посыпались на светлые волосы Саши. Помотав головой, мальчик улыбнулся. Он вышел на крыльцо в одной майке и спортивных штанах, босиком. В дневнике, оставленном на столе, в его спальне, появилась аккуратная запись:

– 31 декабря 1955 года. Отжимания – 100 раз, зарядка – 30 минут. Цитата дня… – дойдя до цитаты, Саша погрыз ручку. Он полистал старую, растрепанную книжку, «Герои революций и войн»:

– Когда товарищ Котов увозил меня из Перми, я оставил брошюру в библиотеке детского дома. На взлетное поле доставили новый экземпляр… – с книгой Саша не расставался до сих пор. В выходных данных значилось, что она написана группой авторов. Вчера, в разговоре с Сашей, товарищ Котов вздохнул:

– В основном, все рассказы пера твоего деда, редактировал сборник тоже он. Александр Данилович много писал. Даже с фронтов гражданской войны он посылал статьи и повести в Москву… – товарищ Котов помолчал:

– Когда твоего деда несправедливо обвинили в шпионаже, его книги изъяли из библиотек. Но здесь… – он погладил картонную обложку, – имя Горского не указано, книге повезло. Александр Данилович вообще был скромным человеком. Он обходился узкой койкой, одной кожаной курткой и обычным пайком красноармейца… – Саша открыл книгу на любимом рассказе, о герое покушения на Александра Второго, Волке. Заскрипела ручка:

– Цитата дня. Коммунист, превыше всего, ставит скромность и воздержанность, в быту и личной жизни… – Саша приписал: «Александр Горский».

Он еще не мог поверить случившемуся. Похлопав по карманам штанов, мальчик вытащил сигарету:

– Вообще плохо курить натощак, но я выпил кофе, с утра… – на первом этаже особняка Саша обнаружил маленькую кухоньку, с электрической плиткой:

– У меня холостяцкие привычки, – объяснил товарищ Котов, – я рано встаю, и не хочу никого беспокоить… – в рефрижераторе нашлась и бутылка молока. Саша затягивался ароматным дымом:

– Товарищ Котов еще спит. Сегодня мы пойдем в баню… – он разглядел у ограды участка деревянную избушку, – потом нас ждет новогодний стол… – вчера коллега отца объяснил Саше, что Горский стал жертвой ошибки:

– Ты, наверное, слышал о ежовских перегибах, о произволе и беззаконии, творившихся в органах до войны… – заметил товарищ Котов. Саша кивнул:

– Да. То есть получается, что Гор… дедушку обвинили в шпионаже задним числом… – с деда Саши снимали все подозрения в работе на западные державы. Имя Горского возвращали улицам, заводам и кораблям, его книги ставили обратно на полки библиотек. Саша вспомнил тихий голос наставника:

– Даже партия может ошибаться, милый. Партия состоит из людей, таких, как мы… – товарищ Котов взял сигару, – но нельзя обижаться на партию, или на страну. Все, что делали твои родители, твои деды, было ради торжества коммунизма и нашей советской родины… – сердце Саши забилось, он облизал пересохшие губы:

– Я тоже, товарищ Котов… – голос мальчика дрожал, – готов отдать все силы, и мою жизнь, ради нашей страны, ради строительства коммунизма… – товарищ Котов погладил его по голове:

– Я знаю, милый, и партия это знает. Ты достойный сын отца, Героя Советского Союза, достойный внук деда, соратника Ленина… – стоя на крыльце, Саша, незаметно, вытер глаза:

– Надо жить так, чтобы мне никогда не стало стыдно перед памятью папы и дедушки, настоящих бойцов мировой революции. Наставником дедушки был сам Волк… – Саша стиснул руку в кулак:

– Моя бабушка умерла в Забайкалье, белые убили дедушку. Мама выросла в детдоме. Она только в юности узнала, что ее отец, Горский. Я тоже не догадывался, чей я потомок… – потушив сигарету в медной пепельнице, Саша спустился во двор.

Мягкий снег холодил ноги. Наклонившись, он умыл разгоряченное лицо. Морозец обжег щеки. Мальчик закинул голову, вглядываясь в синее небо:

– Правильно сказал товарищ Котов, я плоть от плоти советской страны. Меня вырастил Советский Союз, я навсегда останусь его верным сыном, как папа и дедушка… – в спину Саши ударился снежок. Повернувшись, мальчик улыбнулся. Товарищ Котов, тоже в спортивной майке и штанах, поставил чашку кофе на перила крыльца:

– Разомнемся, перед завтраком, – весело сказал наставник, – защищайте ваши позиции, будущий офицер госбезопасности Гурвич… – Саша расхохотался:

– Доброе утро, товарищ Котов. Есть защищать позиции… – быстро налепив с десяток снежков, мальчик крикнул: «К бою готов!».