Читать книгу Зооград - Ник Никсон - Страница 3

Один месяц назад.

Я смотрела в окно такси, мимо, сливаясь в сплошную серую полосу, проносились здания и автомобили. Я плохо различаю очертания объектов вдали и порой не замечаю их, пока они не начнут двигаться. У многих биовидов зрение еще хуже: псовые, к примеру, видят ограниченный ареал оттенков – для них установили отдельный светофор; медведи страдают страшной близорукостью и вынуждены носить очки с толстыми линзами. У меня монокулярное полноцветное зрение, я вижу одновременно происходящее впереди, с боков и сзади. Первое время было трудно – у меня постоянно кружилась голова. А вот слух у меня поистине уникальный. Длинные уши, подобно локаторам, поворачиваются на триста шестьдесят градусов, точно определяя расстояние до источника звука, и в какой-то степени намерения того, кто его издает. Рассказывать бесполезно, пока не ощутишь – не поймешь.

И да, я кенгуру.

Кабан за рулем звонко хлюпал челюстями, дожевывая остатки тыквенных семечек. Из его пасти доносилось такое буйство ароматов, что человек на моем месте не выдержал бы и минуты. Как хорошо, что у травоядных крепкие желудки.

Мы остановились на светофоре пропустить пешеходов. Копытный – обычный спальный район Зоограда, население примерно поровну распределено между людьми и альтервидами. Если не брать во внимание гнилые районы на отшибе города, где человек появляется также редко как дождь в прериях, и богатый центр, населенный двуногими миллионерами, Копытный словно сошел с баннера социальной рекламы: папа – шимпанзе, мама – человек, детишки – кошка и тушканчик. Все сидят за одним столом, на тарелках соседствуют трава, мясо и дохлые кузнечики, морды у всех сытые, довольные. Надпись на фоне гласит: «Разная длина хвоста? Зато равные права!». Сюжеты на баннерах различались, как и лозунги: «у равноправия нет дурного запаха»; «Копыто тоже может быть теплым». Главное оставалось неизменным – посыл о том, что общество Зоограда избавилось от предрассудков прошлого, и каждый гражданин вне зависимости от цвета шерсти может чувствовать себя в городе свободным и счастливым.

Водитель выругался на замешкавшихся пешеходов и потянул на себя скрипучий рычаг – автомобиль тронулся. С помощью четырех таких рычагов, с которыми его короткие ножки соединялись копытными захватами, автомобиль разгонялся, поворачивал и тормозил. Существовало множество конфигураций управления транспортом для самых разных альтервидов. Я однажды видела за рулем огромного мусоровоза сову. Есть конфигурация и для кенгуру, но я предпочитаю передвигаться на своих двоих.

Сегодня случай исключительный, мне не хотелось отвлекаться ни на что вокруг, поэтому я выбрала такси.

– Закуски? – предложил водитель. – Входит в стоимость перевозки.

Осознанные альтервиды общаются между собой с помощью речевых имплантов. Небольшие приборчики состоят из двух электродов, встроенных в мозг, дешифратора и динамика.

Я не успела ответить, как из двери откинулась железная миска. Внутри лежали вяленые мясные палочки.

– Ох, ты ж лохматая посудина, – выругался кабан. – Не то отделение открылось.

Миска с мясом спряталась обратно.

– Сейчас найду, где солома хранится. Сменщик, дегрод, все кнопки перепутал.

– Не надо, спасибо. Я не голодна.

От нахлынувшего на меня волнения в пасть не полезла бы самая душистая травинка.

Какое-то время мы ехали молча.

– Центр…, – протянул водитель с тоской, когда за окном показались высоченные небоскребы. – Тридцать лет за баранкой, знаю здесь каждый закуток и яму. Я любил этот район, а сейчас терпеть не могу. Кстати, вон за тем поворотом на улице Кривых клыков меня сердечный приступ схватил. Еду, значит, бац, боль в груди, туман перед глазами, снес отбойник. Еле до Башен довезли. Вообще, у меня контракт был на гиену, но досталось то, что досталось, – он недовольно хрюкнул и расхохотался. – А, знаете, еще умора, хотите, расскажу?

Хотела бы я ответить «нет», но он меня не услышит.

– Я раньше только людей возил, животин не брал. Ах да, правильно говорить – альтервидов. Не привык еще, первый год в кабане. А почему не возил, спросите? Из-за вони. Ох, знал бы я тогда, какие люди на самом деле вонючие… Думал, животины от злости брешили, что людской пот хуже дохлой кошки смердит. А, оказалось, это еще комплимент. Я в свою старую машину заглянуть теперь не могу – желудок выворачивает. Уж лучше возить измазанную в навозе свинью, чем двуногого.

Все близкородственные виды пахнут приятно. Я спокойно отношусь к запаху навоза травоядных, хотя, когда была человеком, прикрывала нос, проходя мимо кучи на тротуаре. Зато теперь не переношу запах волков и собак. Это уже защитный инстинкт. Природа завещала: чувствуешь аромат опасности, беги без оглядки. И да, человек пахнет неприятно, но что поделаешь…, и вообще в современных правилах этикета запахи принято не замечать, чтобы никого не оскорбить.

Кабан испустил газы.

– Прошу прощения, желудок сегодня раздуделся.

– Не стоит извиняться.

Воспитание – дело хорошее, но против физиологии не попрешь. Матушка-природа наградила человека не только высшим интеллектом, но и возможностью управлять мышцами своей задницы, а это полезное свойство присуще далеко не всем. Почему-то о таком пикантном нюансе забывают предупредить перед подписанием контракта на подселение.

– А я вас сразу узнал. Вы Ариадна Флотов. В жизни вы намного…, – он запнулся, осознав, что штамп «красивая» в моем случае звучит глупо. – Не волнуйтесь, поездка за мой счёт.

Он победно хрюкнул. Я вежливо кивнула и поблагодарила.

Лучше бы добиралась сама…

– Мы все гордимся вами.

– Я ж ничего не сделала…

– Помните, как они говорили: Приходите в Башни, мы подарим вам свободу! «Раздолье в море и в облаках». Тьфу…, – кабан перестарался и забрызгал слюнями лобовое стекло. – Етить ты кривое рыло… Никак не привыкну. Так о чем это я… А-аа, про деверя моего рассказывал. Он лось, поэт, интеллигентнейший мужик, слово плохое никому за обе жизни не сказал. Пришел он как-то в бар отметить день подселения писателя-коллеги, а там двуногий за соседним столиком нажрался и стал к ним приставать, ну, рассказывать про свою высшую ступень развития, как они любят… А деверь мой, чтоб вы понимали, после подселения рога срезал, а на кончики надел хромированные насадки, чтоб никого случайно не покалечить. Ну, этот синяк запнулся и полетел прямо на них. Копы приехали и, конечно, обвинили моего деверя в небезопасном поведении, якобы он специально насадил этого двуногого жопой на рога… Деверю штраф впаяли, заставили трижды в год шерсть в казну сдавать. Он пытался все объяснить, а судья не стал даже слушать свидетелей. У них же двуногий всегда безгрешен по определению.

– Ваше суждение ошибочно. Согласно полицейской статистике, альтервиды совершают меньше преступлений, чем люди, что обусловлено так называемым эффектом второй жизни. Доказано, что подселение положительно влияет на поведение, повышает ответственность перед обществом и собственным будущим.

Кабан какое-то время молчал, изредка недовольно похрюкивая, сухо произнес:

– Выходит, брешут про тебя. Не будешь ты нас защищать…

– Я буду защищать закон.

– Закон…, – повторил кабан и громко хрюкнул. – Всё двуногим, а нам капусту тухлую…

Это строчка из гимна запрещенной фашистской организации «Боевые морковки».

Этот таксист в бытность человека наверняка был таким же непримиримым к альтервидам, как и к людям сейчас. Никакое подселение не исправит дрянной характер.

Проезжая мимо памятника Олесю Дубкову, кабан притормозил и демонстративно повернул рыло в сторону бетонной коалы, обращая на нее мое внимание. Я сделал вид, что не заметила это.

Первые осознанные альтервиды столкнулись с полным нежеланием людей принимать их как равных. Хотя осознанные и не являлись животными в привычном понимании – сознание было у них человеческое – их внешний вид вызывал отторжение не только у посторонних людей, но и близких. Представьте, что ваши родные вдруг заговорили устами макаки или ежика.

Первому поколению альтервидов пришлось несладко. Брали их только на тяжелую физическую работу, поэтому видовой перекос заметно сместился в сторону крупных парнокопытных. В те дремучие годы появились первые правозащитные организации, поставившие цель ассимилировать осознанных альтервидов в обществе. Начали, как водится, с терминологии. Первый закон, который удалось принять, устанавливал новое понятие – «Осознанный биовид», оно включало в себя всех представителей живой фауны, имевших человеческое сознание. Уже позднее для удобства ввели понятие альтервида – все, кроме человека. По новому закону все осознанные имели равные права на труд, брак и наследство, – последнее будет со временем пересмотрено. Немалую роль в продвижении закона сыграл Казбек Баки-Баки. Будучи мэром Зоограда, он был одним из самых ярых противников осознанных альтервидов, считая их разрушителями многовековых устоев и главной угрозой обществу. Однако своего настоящего врага – обжорство – тучный мэр долгое время не замечал. Умирать от сахарного диабета Казбеку не хотелось и он согласился на подселение в выхухоля – других свободных болванок в наличии не было. Очнувшись в новом теле, Баки-Баки быстро осознал, что никому не нужен: в шикарный особняк его не пустили, охрана на приказы выхухоля не реагировала, а бывшая жена и вовсе лишила всего наследства. Однако женщина все же сжалилась над мужем – все-таки между ними были настоящие чувства – и купила ему одну сотку земли в лесу далеко за городом. На огороженной территории выкопали туннели и свезли туда всех червяков и насекомых, найденных в магазинах для рыбаков – любимое лакомство выхухолей. Баки-Баки такой щедрости от жены не оценил и впал в депрессию. Правозащитники нашли его в мусорном баке рядом с дорогим рестораном Зоограда после жалоб соседей на пьяную крысу, мешающую спать. Тут-то и пригодилось очень полезная черта бывшего мэра – умение устанавливать связи. Баки-Баки за свою долгую политическую карьеру нажил немало друзей и врагов, имел компромат на многих современных деятелей, что в итоге и послужило причиной перемены мнений альтерфобов в парламенте города. Исторический закон приняли с перевесом в один голос. Баки-Баки не успел искупаться в лаврах – он вскоре умер от несварения желудка, пытаясь съесть свиной стейк.

Несколько лет назад город выделил место под памятник «видному деятелю» сообщества альтервидов. После долгих споров, кого увековечить – Баки-Баки проиграл в голосовании, потому что никто не любит выхухолей – было решено отлить в бетоне Олеся Дубкова – первого альтервида, получившего работу в «не физическом секторе».

Коала Дубков поступил на службу в банк пятьдесят лет назад. За ту же самую работу ему платили вдвое меньше чем коллегам-людям, и он объявил войну за повышение жалованья. Эту историю подхватили журналисты, и Дубков обрел известность на весь Зооград, став символом сопротивления сегрегации. Несмотря на то что в банке Олесь проработал всего несколько месяцев и был уволен за то, что спал на работе и нещадно мусорил – тогда закон об индивидуальных физиологических особенностях еще не приняли, – его возвели в ранг героя. Остаток своей жизни Дубков колесил по тв-шоу и читал лекции. Однажды, будучи уже преклонным старым медведем, он приехал в Полицейскую академию. Это была самая скучная лекция в моей жизни. Два часа Дубков рассказывал, как страдал от унижений и боролся с системой. За это время он сжевал двадцать килограммов эвкалиптовых листьев самого дорого сорта, и трижды выходил за сцену опорожнить кишечник в алюминиевый тазик.

Ненавижу, когда меня сравнивают с Дубковым, между нами нет ничего общего.

Такси остановилось перед огромным восьмиэтажным зданием Главного Полицейского Управления Зоограда.

– Триста по тарифу, плюс за ожидание и скорость, итого: четыреста пятьдесят, – огласил сумму кабан, уставившись на меня недовольным свиным рылом.

Я дала пятьсот и молча вышла из машины.

***

Я не могла позволить, чтобы неприятное впечатление от поездки испортило мне боевой настрой. Пять долгих лет я шла к этому дню. Но расслабляться рано, прошлые трудности и преграды – ничто, по сравнению с тем, что ждет впереди.

Мне уже доводилось бывать в Главном Управлении. Несколько лет назад я и другие студенты Академии три недели проходили здесь практику. Наша деятельность сводилась к прослушиванию брифингов и исполнению мелких поручений сыщиков. Мне досталась работа в архиве. Большинство студентов относились к практике как к тяжкой повинности, я же ушла в работу с головой. Когда выдавалось свободное время, брала наугад из стопки уголовное дело и досконально изучала. Я придумала игру – сама выступала сыщиком: от страницы к странице, от улики к улике, вчитываясь в показания свидетелей, я пыталась вычислить преступника. Иногда мне это удавалось раньше, чем сыщику, который вел дело. Практика настолько меня увлекла, что я не заметила, как пролетело время, и нужно было снова возвращаться в Академию. Я пообещала себе, что непременно закончу учебу и стану настоящим полицейским сыщиком.

На входе в здание висело объявление: болванкам без сопровождающих вход запрещен. Болванками в Зоограде называли животных без человеческого сознания.

В главном холле Управления стоял шум и гам, у стоек, принимавших заявления о преступлениях, толпились биовиды. Громче всех ругалась лошадь, требовавшая, чтобы полиция нашла ее украденную золотую уздечку, подаренную мужем на годовщину свадьбы. Легкий костюм из голубого льна идеально сидел по ее выбритой наголо фигуре, хвост дополнял пышный синий парик до пола, в розовую гриву были вплетены украшения из золота и камней, по полу звонко стучали наманикюренные до блеска копыта.

Поначалу осознанные альтервиды не носили одежду. После подселения новоиспеченные мохнатые и хвостатые становились свободными не только от прошлой жизни, но и от одряхлевших норм морали. Те, кто мечтал однажды прогуляться по городу голышом, размахивая причиндалами, или навалить кучу на крыльцо соседа, теперь могли это сделать законно. Так продолжалось недолго. Когда правозащитники потребовали равных социальных прав альтервидам: ходить в магазин, в театр, ездить в транспорте, – они столкнулись с противоборствующей силой традиционалистов, желавших оставить все как было. Последние из мести и протолкнули закон, обязывающий альтервидов, закрывать в публичных местах не менее тридцати процентов открытых участков тела, включая гениталии. Лозунг был такой: «Хотите быть как люди – прикрывайте срам». Обходиться в городе совсем без одежды разрешили только болванкам.

Сегодня я надела строгий серый костюм с белоснежной блузкой и эластичными вставками вокруг задних лап, чтобы не сковывать движения во время прыжков. И да, я передвигаюсь прыжками и когда говорю «пришла» или «ушла», я имею в виду – переместилась из точки А в точку Б с помощью прыжков. Я так привыкла и переучиваться не намерена.

– Добрый день, меня зовут Ариадна Флотов…

Полицейский, не поднимая на меня взгляда, указал в сторону перешедшей на истошный ржач лошади:

– Заявление подавать в то окно в порядке очереди.

– У меня назначена встреча с начальником полиции.

Мужчина посмотрел на меня сверху вниз – мой рост 145 сантиметров, – и несколько секунд, скривив челюсть, молча оценивал. Потом с кем-то поговорил по телефону и снова обратился ко мне:

– Документы!

Я протянула ему идентификационную карточку. В отличие от лошади, мне не приходится всюду таскать с собой помощника-человека, я сама могу обслуживать себя. Пальцы передних лап кенгуру неплохо справляются с мелкими предметами.

Мужчина взглянул на мое фото, на меня. Подумал, наверное, что все кенгуру на одну морду. Я видела без малого сотню кенгуру, и все отличались друг от друга: форма морды, носа, длина ушей, оттенок подшерстка. Так как я уже имею опыт жизни человеком, людей я тоже способна различать, а вот с другими альтервидами возникают сложности.

– Ваш чип?

Я выпрямила задние лапы, чтобы стать выше. Он поднес сканер к моему левому плечу. После положительного гудка, у него на терминале высветилась вся информация обо мне. Чипы ставят всем болванкам перед подселением, это своего рода клеймо – пережиток, который пока не победили. После повторного подселения чип переносят в новое тело.

– На третий этаж.

Я направилась к лифту – по лестницам не хожу.

На третьем этаже располагался знаменитый Первый отдел. Кабинет начальника полиции находился в конце длинного коридора с множеством кабинетов. Пока я преодолевала это расстояние короткими прыжками, из дверных проемов, словно лягушки из детской игры, высовывались головы и смотрели мне вслед. Не сомневаюсь, они знали, кто я и зачем здесь.

Я поздоровалась с секретаршей и представилась. Женщина сочувственно мне улыбнулась и кивнула на дверь, сказав, что меня уже ждут.

Я постучалась и заглянула внутрь.

– Можно войти?

Сидевший за широким столом полковник Хмелецкий вздохнул с такой тяжестью, будто до последнего надеялся, что я никогда не войду в эту дверь.

– Присаживайтесь, – сказал он по привычке, указав на стул. Сориентировался и добавил. – Ну или как вам там удобно.

Для кенгуру человеческая мебель не подходит. Я предпочитаю сидеть на специально разработанной кресло-подушке. В кабинете начальника полиции такой, конечно, не оказалось. Благо у меня есть хвост, на который можно опереться как на табурет.

Хмелецкому было чуть за пятьдесят – самый расцвет для мужчины его статуса. Гладкая лысина, большие круглые глаза, ярко очерченные скулы и ямка на подбородке. Он обладал репутацией жесткого, но справедливого человека, не боялся говорить, что думает. Благодаря принципиальности, дисциплине, системному подходу к расследованию уголовных дел, он занимает эту должность уже больше десяти лет.

На столе лежало мое заявление, отправленное месяц назад. Обычно заявления на прием в полицию рассматриваются быстрее – кадров всегда не хватает, – многие выпускники Академии уже заступили на работу, мне же пришлось ждать до конца установленного законом срока.

Несколько минут я молча смотрела, как он с заинтересованным видом изучал мой диплом и рекомендательные письма преподавателей. Будто делал это в первый раз.

– Ваши успехи в учебе впечатляют, – Хмелецкий проговорил каждое слово медленно, будто у него онемел рот. – Признаюсь, я еще никогда не видел столь безупречных результатов.

– Спасибо.

Он отложил папку и взял мое заявление, прочитал.

– Итак, вы просите принять вас на должность сыщика Первого отдела…

– Да, – зачем-то сказала я.

Он посмотрел на меня исподлобья.

– Почему именно Первый отдел?

– Там расследуются тяжкие и особо тяжкие преступления. Эта область криминалистики больше всего меня интересует.

– И на эту должность самый большой конкурс в полиции. Знаете почему?

– Она самая престижная.

– Сыщик полиции Первого отдела это своего рода электрокомбайн с множеством насадок. Он должен уметь и сок выжать и мясо нарубить, а если потребуется и суп сварить. Я понятно излагаю?

– Сыщик Первого отдела должен разбираться во всех аспектах ведения уголовного производства: уметь находить улики, понимать все тонкости судебных экспертиз, вести допросы, участвовать в задержаниях подозреваемых.

Хмелецкий разжал руку – заявление покатилось по воздуху, словно по невидимой горке, приземлилась на край стола. А я ощутила, будто меня столкнули с обрыва.

– Я рад, что вы знакомы с теорией. И, надеюсь, как и я понимаете, что эта работа не для вас.

– Прошу прощения, товарищ полковник, я вас не понимаю.

– Понимаете. Вы нарочно устроили эту провокацию, чтобы шум поднять. Чтобы над моей головой завилось воронье с криками, что очередную говорящую зверюшку притесняют. – он ткнул пальцем в заявление. – Хотите славы, как та коала? Вы пришли не по адресу!

– Я не хочу славы…

– Полиция не место для перформансов! Наша работа – это грязь, кровь и подонки, плюющие на закон. И эту работу мы выполняем с честью каждый день, чтобы все жители города с хвостами и без чувствовали себя в безопасности! Не лезьте к нам со своей повесточкой.

Подобное я слышала многократно и вроде должна привыкнуть, но каждый раз от обиды сердце щемило в груди. Я сделала глубокий вдох.

– Боюсь, вы меня не так поняли. Я не связана ни с какими правозащитниками, я пришла сюда работать сыщиком. Я готова к грязи и крови, и к подонкам, как вы сказали. Я ко всему готова.

Хмелецкий оценивающе разглядывал меня. У кенгуру нет человеческой мимики – морда у меня не краснеет, так что определить на вид вру я или нет, невозможно. Речевой имплант не способен передавать все оттенки эмоций, что вкладывает сознание.

– Я могу предложить должность старшего аналитика, – после долгой паузы сказал он. – Будете работать в коллективе с другими альтервидами. Там вам будет комфортно во всех отношениях.

Я покачала головой.

– Я хочу в Первый отдел. Моя квалификация позволяет это.

– Уверяю, это очень выгодное предложение, – настаивал он. – Ни один выпускник Академии без опыта работы еще не получал такого шанса.

– Я не хочу быть аналитиком. Я хочу быть сыщиком.

– Вы не можете им быть!

– Почему?

– Потому что вы кенгуру!

Он указал на меня рукой, будто я сама не осознавала, в чьей шкуре живу.

Я ожидала чего-то подобного, но надеялась, удастся все решить мирным путем. Я не конфликтный биовид и первая никогда не наступаю, но сейчас ситуация безвыходная. Придется пойти на крайние меры.

Хмелецкий молчал, ожидая моей реакции. Я кивнула на свое заявление.

– Вы не можете отказать мне, это ущемление прав по видовому признаку.

– Могу. Закон на моей стороне.

– Если вы имеете в виду запрещающий список профессий для альтервидов, то Минтруд исключил оттуда все полицейские должности три месяца назад.

Закон о запрете на определенные профессии приняли под давлением традиционалистов еще полвека назад. Тогда это объяснили требованиями безопасности, но все понимали, что работодатели просто не хотели видеть в своих офисах и фабриках мохнатых и усатых сотрудников. С тех пор много козьего молока утекло, традиционалисты лишились большинства в парламенте и стали презираемы в обществе, вскоре на их места пришли центристы, которые не «за тех» и «не за тех», а за «всеобщую справедливость». По сути, они те же традиционалисты, ненавидящие альтервидов, только пекущиеся о своей репутации. Позорный закон они так не отменили, но под давлением правозащитников время от времени убирают из списка разные профессии.

Хмелецкий покивал, признавая за собой проигрыш в этом раунде.

– Просто послушайте мой совет. Отступите. Так будет лучше для всех, и для вас в первую очередь. В отделе аналитики вам будет намного комфортней. Это компромиссное решение.

– Я не могу на это согласиться.

– А я не могу дать вам должность сыщика.

– Тогда напишите письменный отказ.

Хмелецкий взял ручку, покрутил в руке, отложил.

– И вы пойдете в суд…

– Непременно.

СМИ раздуют это дело, Хмелецкого обвинят в альтерфобии, а полицию назовут средневековой клоакой, что бывало не раз. Скандал будет страшный, и в итоге я все равно добьюсь своего. Но какой ценой… Больше всего я не хочу повышенного внимания к себе, но, пройдя весь путь, находясь в шаге от мечты, я уже не могу отступить.

Начальник полиции внимательно смотрел на меня.

– Я буду с вами откровенен. Я не хочу вас видеть здесь. И мне плевать на то, что политики решили, будто животное может наравне с человеком быть сыщиком. Вы неспособны носить оружие. Да, скажете новые поправки и это отменили, только попробуйте рассказать это обдолбанному наркоману на улице, когда он решит вас пырнуть ножом. А кто будет нести ответственность за вашу смерть? Я! У каждого вида свои физические пределы. Человек не может летать, поэтому я не прыгаю в окно, расправив руки в надежде взмыть в небо, а вы делаете это прямо сейчас. И вы упадете камнем об асфальт, поверьте моему опыту. Я пытаюсь вам помочь.

– По-моему, вы пытаетесь помочь себе.

– Мне говорили, что вы упрямая, но не глупая. Поймите, здесь не Академия, не ток-шоу, это реальная жизнь, и такой, как вы в Первом отделе не место, – он вздохнул и заговорил более сдержано. – Вы и так уже добились огромных высот, остановитесь и признайтесь, что это ваш потолок. В правде нет ничего постыдного.

Я подошла к столу. Хмелецкий протянул мне папку в надежде, что я возьму ее и поверженная сбегу за дверь.

– Вы ошибаетесь насчет меня. И я вам это докажу.

Я взяла листок с заявлением и положила прямо перед ним.

– Никто из моих людей не захочет с вами работать.

Я перевела взгляд на китель с погонами, висевший на вешалке.

– А я думала, что по уставу, Начальник полиции не спрашивает мнения подчиненных.

Хмелецкий побелел, а я поняла, что нажила врага. Взяв себя в руки, он резко поднял трубку.

– Волжанина ко мне… Значит, найдите его!

Через пять минут в кабинет без стука вошел мужчина в черном поношенном плаще и шляпе. Если бы я не знала, кто он, могла бы принять его за бездомного. Выглядел Игорь Волжанин гораздо старше своих сорока – круглое пузо, небритая щетина, вокруг уставших глаз синяки. Благодаря обонянию кенгуру, которое в десятки раз лучше человеческого, я уловила запах несвежей одежды и алкоголя.

– Здравия желаю, шеф, – Волжанин сел на стул, не обратив на меня никакого внимания. – Что стряслось? Я бежал как ошпаренный.

– Познакомься, – сказал Хмелецкий.

Волжанин огляделся и непонимающе уставился на начальника.

– С кем?

– Здравствуйте, – сказала я.

– Ой, ёп! – он резко вскочил. – Я думал, чучело из подвала принесли.

– Это младший сержант Ариадна Флотов, только из Академии.

Волжанин пялился на меня как на противное насекомое.

– А-а-а-а… ага.

– Возьмешь шефство.

– Что? Не понял.

– Это твой новый напарник.

– Ты шутишь?

– Нет.

– У меня же есть напарник…

– Парцешвили неделю назад ушел на пенсию, или ты, пока бухал, забыл об этом?

– Я не бухал. И не забыл. Я думал, ты мне Егорову дал.

– Егоровой такое счастье не нужно.

Волжанин замотал головой по сторонам, словно надеясь, отмотать время вспять и все исправить.

– Погоди-погоди, шеф, товарищ полковник, я не могу с ней…, – он посмотрел на меня, снова на начальника. – Она же кенгуру.

– Я заметил. И что?

– И-ии… Это шутка, да? Розыгрыш?

– Капитан Волжанин, что тебе непонятно в моем приказе? – разразился Хмелецкий. – Это твой новый напарник, вводи в курс дел. Все как ты уже привык.

– Это какая – то подстава! Я не буду с ней работать. Пусть другой кто-нибудь…

– Я твоего мнения не спрашивал. Если, что-то не нравится – почитай устав. Исполнять приказ!

Полковник подписал мое заявление и положил в стол. Кивнул мне заговорщицки.

– Так точно, – сказал Волжанин после минуты раздумья.

– Свободны.

Мы вышли из кабинета. Сразу за дверью Волжанин резко остановился. Я не успела среагировать – у меня нет воздушных тормозов – и ударилась головой ему в спину.

– Твою мать, смотри, куда прешь!

– Извините.

– Извините…, – он поправил воротник плаща, воткнул в зубы сигарету. От негодования у него дрожали руки. Или от похмелья.

Мы стояли молча в коридоре.

– Я знаю о вашей работе, – сказала я, пытаясь смягчить обстановку. – В Академии мы изучали дело Грегора Лиховского, которое вы вели. Это очень качественное расследование. Я рада, что мы будем работать вместе.

Волжанин посмотрел на меня.

– Что? – у него было такое удивленное выражение лица, будто я с неба свалилась.

– Я сказала…

Он махнул на меня рукой и пошел по коридору, пожираемый взглядами высунувшихся из кабинетов коллег.