Читать книгу Зинка vs Covid-19 - Ник Шумрок - Страница 4

– Зиночка, я не понимаю, почему ты, такая симпатичная и общительная женщина, жила много лет одна, без мужа? Ведь мужики «липнут» к тебе, будто ты медом намазана.

– Ну, почему ты считаешь, что я жила одна? Пробовала «создать семью» и не раз. Был у меня горе-любовник. Сорок лет, а от маминого подола не мог оторваться. Только и слышала от него: «Мама сказала, чтобы я в десять был дома. Маме не нравится, что… Тьфу! Надоел со своей мамой. Я ей сразу не понравилась. Точнее, ей ни одна невестка не понравилась бы, потому, что пришлось бы с ней делить любимого сыночка-мужа.

– Ну вот, опять есть повод вспомнить Фрейда.

– Ну, специалист по Фрейду у нас ты, Шурка, а я скажу одно – женщине нужен мужчина сильный, которому можно отдаться и душой и телом. Нет, человек он был сам по себе неплохой, специалист, наверное, хороший. Доцент кафедры, в галстуке всегда ходил. А в постели никакой. И это его, сразу после контакта: «Мама просила меня сегодня не задерживаться…» Ты, Шурка, уж извини меня за такие откровения.

– Зина, неужели ты еще стесняешься говорить со мной на эти темы. Ну, а муж?

– Который?

– Ну, отец Тамаркин.

– О, этот, наоборот, был деспотом. Требовал, чтобы только его слушали, только по нему всё было. Тамарка характером вся в него пошла. Бить он меня, конечно, не бил, да я бы и не позволила, но если хватал за руку – месяц синяки не сходили.

– Зачем же ты за него замуж-то вышла? Неужели сразу не видно было, что он за «фрукт». Хотя, я тоже в первый раз вляпался, и долго потом давился этой «похлебкой».

– Вот видишь, не только слабые женщины ошибаются в выборе супруга, но и такие умненькие мальчики, филосОфы, вроде тебя!

– Я понимаю, Зиночка, твою иронию. Мне даже приятно, как ты подтруниваешь надо мной. Какой я филосОф? Так, недоучка! И в жизни я ничего не понимаю, и в женщинах не разбираюсь.

– А говоришь, что меня сразу полюбил, как только увидел. Может – тоже ошибся?

– С тобой всё по-другому! Твой характер как на ладони, сразу виден.

– Подожди делать выводы, мы с тобой ещё пуд соли не съели. А соль в моем возрасте врачи рекомендуют ограничивать.

– Ну, тогда, я буду есть её за двоих.

– И этого тоже делать не надо. Будем просто жить. Так что ты хотел мне рассказать о бывшей супруге?

– Хотел? Ох и хитруня же ты! Я хотел? Это ты хотела удовлетворить своё женское любопытство. Я-то расскажу, только при условии, что ты не будешь меня ревновать.

– Не буду, не буду! Разве что чуть-чуть.

– А что тебя интересует в первую очередь?

– Ну, где и как вы познакомились? – Зинка лукаво заулыбалась.

– На вечеринке! Она с моим приятелем пришла, точнее, он её на скамейке у Смольного увидел и стал приставать: «Девушка, пойдемте со мной на день рождения к приятелю. Там все будут с девочками, а я не хочу идти один». А она в колледже училась, ей к утру нужно было сочинение сдавать. «Ой, умоляю вас! Я вам это сочинение за полчаса напишу, вы только перепишите своим почерком». Так и уломал пойти с ним. И ведь, действительно, написал. Ну не за полчаса, до утра писал, а мы в это время обнимались и целовались с Танькой в соседней комнате. А утром она забрала исписанную тетрадку, и мы пошли к ней домой.

– И не стыдно тебе было у приятеля подругу отбивать? – удивленно спросила Зинка.

– Ну, во-первых, она не подруга ему была, он с ней на десять минут раньше меня познакомился. И, потом, какого черта он её бросил одну и поперся писать это дурацкое сочинение? Да он на меня и не обиделся совсем, мы так и остались приятелями. Потом уже, когда узнал её характер, признался мне: «Слушай, Санек, как хорошо, что ты её тогда «охмурил», а так бы мне пришлось с ней мучиться.

– Мучиться? Неужели из-за её характера тебе пришлось мучиться? Что у неё было не так?

– Да всё не так! Во-первых, ревнивая была, ну прямо как моя мамаша. Не зря говорят, что мужики выбирают себе жен по образу и подобию матери. Во-вторых – такая гордая, себялюбивая.

– Она была красивой?

– Ну, как тебе сказать, тогда я считал, что она самая красивая на свете.

– А теперь ты так не считаешь?

– Я давно её не видел, но, три года назад, когда она уезжала с новым мужем в Германию, мне показалось, что она сильно подурнела. Может быть, она перебрала с импортной косметикой, или пластику сделала!

– Значит, ты передал её в надежные руки? – пошутила Зинка.

– Выходит, что так, но, думаю, этот немец ещё получит своё, вспомнит рассказы своего деда о Сталинградской битве. Да что говорить, ты лучше почитай эту легенду. Как будто с натуры писано.

Я протянул Зинке несколько листов бумаги. Она взяла их, и как всегда, стала читать вслух:

«Несколько лет назад довелось мне попасть в библиотеку Тюбингенского университета. Город расположен в самом сердце Швабии, а история университета насчитывает немало веков, ибо основан он был на заре европейской цивилизации. Его библиотека и архив хранят несметные богатства, естественно, не в буквальном понимании этого слова, хотя отдельные инкунабулы, в серебряных переплетах, украшенных драгоценными камнями, тянут на тысячи и тысячи нынешних твердых валют. В основном все эти сокровища касаются богословия, а меня интересовали материалы по медицине и, конкретно, документы, относящиеся к жизни и творчеству Эрнста Кречмера».

– Шурка, ты опять мне мозги компостируешь? – прочитав первые строки, обратилась она ко мне, – Когда это ты был в Тюбингенском университете?

– Ну, был, или не был, не важно. Ты читай, читай, улавливай суть дела, «зри в корень», как учил Козьма Прутков.

– Ну, хорошо! Если ты считаешь, что я всё пойму про твою Танечку, то почитаю дальше, – согласилась она и продолжила:

«Копаясь в каталогах и картотеках, я случайно наткнулся на одну странную притчу. Называлась она «Ивушка и бревно». Точнее, не бревно, а подпорка, но на швабском диалекте эти понятия сходны. Я предпочел употреблять слово «бревно», ибо по смыслу оно более точно отражает суть притчи. Записал её еще в XIII веке студент-теолог по имени Alexis von der Kramuschkeld. Вначале меня заинтересовала не сама притча, а иллюстрации к ней, точнее, одна, самая первая.

На ней была изображена женщина божественной красоты, у которой, если всмотреться, вместо волос были густые ивовые ветки. Та же красавица, но уже размером поменьше, фигурировала и на остальных листах. Перед отъездом директор архива Франк Койфер подарил мне копию этого «чуда», и я привез его домой. Естественно, в повседневной суете я забыл о её существовании, пока случайно не наткнулся на знакомую папку. На редкость тогда у меня было свободное время, и я, обложившись словарями и воспользовавшись возможностями интернета, стал лист за листом толмачить текст, именно толмачить, а не переводить.

Несмотря на все трудности, связанные с пониманием средневековой немецкой орфографии, мне удалось хотя бы приблизительно изложить эту притчу по-русски. Грешен – у меня получился не перевод, а вольное переложение, но это не означает, что оно искажает суть притчи. Я отталкивался от оригинала и домысливал, как я это понимал, глубинный смысл притчи.

Итак, слов достаточно, читайте.

«Легенда о бревне – подпорке»

У кромки леса, наклонясь к самой воде небольшой речушки, росла Ивушка-красавица. Ни ветры, раскидывающие и рвущие ее ветви, ни палящее солнце, ни морозы и пурга не сломили ее. С годами еще стройнее и красивее она становилась. Знай только, льнет поближе к водному зеркалу, смотрит на отражающееся днем небо и облака, ночью – на желтую луну и яркие звезды, ну и собой, знамо дело, любуется.

– Все-таки я стройная! Я–красивая!

Держится бедняжка, сопротивляется стихиям, не ломается, не прогибается, только стройнее и краше становится. Ропщет, правда, в сильные морозы и метели:

– За что мне такая судьба досталась? Почему я такая одинокая, всеми забытая?

Здесь же, по берегу, другие ивушки выросли, может, только не такие стройные. Растут себе, на судьбу не ропщут, тянутся к свету, к солнцу. И наша тоже солнышку рада. Но, чем дальше, тем тяжелее Ивушке сопротивляться ветрам и снегопадам.

– За что мне в жизни такое наказание, отчего я страдаю? Другие вон рядом растут, ни ветер их не гнет, ни солнце не палит, я одна страдаю. Того и гляди рухну в воду. Хоть кто-нибудь помог, подставил плечо.

Услышал ее стенания «хозяин» леса и подставил под «бедную» Ивушку подпорку – старое, слегка отёсанное бревно.

– Как мне легко с тобой стало, – Ивушка ему своей листвой шепчет, – сколько лет я все одна да одна. Ни от кого ласкового слова не слышала, одни обиды и упреки от соседей доносятся. Вон и сейчас, слышишь, соседка все бурчит!

Бревно хоть и бесчувственное, да не совсем. Вслушалось в шелест ветвей соседней ивы, вроде не разобрать бурчания, весело песенку поет солнцу и ветерку радуется.

Влюбилось бревно в Ивушку, не нарадуется, что судьба сблизила его с такой красавицей. Ведь помнило, что еще в юности своей, когда было оно не бревном, а подрастающим дубком, влюблено было в эту Ивушку. Она же его не привечала, на другие стройные дубы заглядывалась.

Хоть веток и листьев бревно давно лишилось (жизнь его пообтесала), а какими-то внутренними «фибрами» души затрепетало:

– Красивая ты, Чаровница! Краше тебя нет деревьев на всем белом свете!

– Я бы и без тебя, конечно, прожила, я сильная! Но, раз судьба нас вместе столкнула, зачем же мне тебя отталкивать. И веселее вдвоем время коротать и теплее. «Двоим легче, нежели одному!», слышала я где-то.

Бревно и не нарадуется тому, что стало опорой такой красавице. И Ивушка в него влюбилась, тоже не нарадуется.

И так хорошо им вместе жить стало. Казалось, живи да радуйся, но Ивушка все не унимается, все жалуется.

– Солнце печет, ветры ветки гнут, метель по плечи заметает снегом. Какая я несчастная!

– Так ведь и остальные деревья, что рядом растут, да и те, что на косогоре, тоже солнце палит, ветры гнут, метель заметает, мороз до самой сердцевины «забирает»!

– И что ты можешь об этом знать, бревно ты неотесанное? У тебя же, почитай, и души-то нет. Ветки тебе все пообрубали, корня своего давно лишился. Носят тебя по жизни туда-сюда, к своему месту не приткнутся тебе. Ты сегодня со мной, а завтра придет «хозяин» и подставит тебя под какую-нибудь другую иву–уродину. Чем больше смотрю я на тебя, тем меньше ты мне нравишься. И червоточина, я вижу, у тебя внутри. Я-то, простушка, сразу и не заметила. Да ты и кривое вдобавок, и горбатое!

– У каждого свой изъян. Просто внимания не надо на него обращать, ты найди что хорошее. У тебя тоже кора не совсем гладкая, есть и задиры и шрамы. Да и ивы все слегка кривоваты да сгорблены.

– Да как ты смеешь обсуждать меня, мою красоту и красоту родственников моих? Хоть они и не красавцы, а все ж родня. А ты–бревно бесчувственное, и гниль внутри тебя! Да к чему мне такая поддержка, если не от солнца палящего, ни от ветра, ни от метели с морозом не можешь меня защитить? Где тебе, бревну, меня понять?

– Ну вот, опять ты старую песню затянула! Так и другие деревья, что вокруг тебя, терпят то же самое, а не слышу я, чтобы они роптали на судьбу. Многие даже, несмотря на тяготы жизни, «полнеют» да вверх тянутся.

– Нет, не хочешь ты меня понять, какая от тебя мне польза. Я думала, что будешь мне опорой во всем, а вижу, что не оправдались мои надежды, и пользы от тебя ни на грош.

Случайно проходя мимо, услышал роптание Ивушки «хозяин» и решил ее испытать. Убрал он из-под нее бревно со словами:

– Зря я его сюда поставил, совсем никуда не годится это бревно: вишь, гнилое внутри, того и гляди обломится. А бедная Ивушка понадеется на него, расслабится, глядь и упадет в воду, да надломится. Подыщу-ка я ей опору понадежнее.

Но бревно не унес с собой, а положил здесь же, на бережку.

– Ты меня обмануло, гадкое бревно! Я так на тебя надеялась, думала, что ты будешь мне опорой во всем, на всю оставшуюся жизнь. Небось, лежишь там, в траве и радуешься, что никто на тебя не давит. Живешь в свое удовольствие, а я тут мучайся, загибайся!

Не слышит бревно новые стенания Ивушки, только легкий шелест до него доносятся.

– Га..кое бр..но, .ы ..ману.. м.ня а я ..била те.я, а ты об..нул меня!

Поднатужилось бревно, слышит, как стала Ивушка его звать:

– Сил нет терпеть этот гнет! Хоть какая-то подпорка была, хоть не так тяжело мне было с тобой. Не права я была. Прости меня, бревнышко ты мое ласковое!

Через три дня пришел «хозяин», послушал Ивушку и как бы раздумывает вслух:

– Да, искал я для бедной Ивушки надежную подпорку, все перебрал, да остальные ещё хуже. Мало того, что с изъяном, так еще и с запашком гнилостным.

Подставил он прежнее бревно вновь под плакучую Ивушку и скрылся, только не ушел, а спрятался в соседних кустах.

Обрадовалась Ивушка, стала прощения у бревна просить:

– Уж ты прости меня, бревнышко милое, лучше тебя нет никого на всем белом свете! Только лишившись опоры, поняла я, как ты мне нужен!

– Да не за что тебе у меня прощении просить, не обидела ты меня ничем. Я же бревно бесчувственное, меня нельзя обидеть.

Так жили они опять вместе неделю в мире и согласии, в ладу друг с другом. А там Ивушка опять свою прежнюю песню завела:

– Не понимаешь ты меня. Я такая несчастная!

– Да какая же ты несчастная?

– Ты должен каждый день меня утешать!

– Да в чем утешать? Все живут так, у всех те же заботы, а у многих ещё круче судьба. Вон взгляни–на гору́шке со́сенка. Вишь, как она скрючилась бедная, эк у нее все ветки ветром вывернуло, сама она кривая. А не ропщет на свою судьбу. Вона как корнями своими в косогор уперлась, ветру сопротивляется, да от зноя еще сильнее кудри свои распустила.

– Вот и иди от меня, стройной и красивой, к своей сосеночке, к раскоряке этой бесформенной!

– Да не собираюсь я от тебя никуда уходить, и не в моей это воле! Я при тебе как часовой на посту, не могу бросить, да и не хочу. Люблю я тебя такую, какая ты есть, вижу все только хорошее и не замечаю изъян

…

…

К сожалению, на этом текст обрывается, но, смею я предположить, что и на утраченных страницах продолжались упреки и раскаяния Ивушки – красавицы!

– Выдумал ты всё сам, Шурка, признавайся.

– Ну, даже если и выдумал, суть то ты уловила? Поняла, какой у неё был характер? Это в легенде всё так гладко выходило, а у нас «хозяина леса» не было, она меня просто доводила до того, что я уходил к себе. Недели не проходило, как она начинала опять звонить, просить прощения, клясться и божиться, что она всё поняла, что теперь всё будет по-другому.

– Ну, хорошо, что у вас детей не было, можно было сходиться-разводиться. А я-то своего семь лет терпела из-за Тамарки. Да, правда, он её любил, на руках носил, но не баловал, воспитывал в строгости. Чтобы игрушки все были на своих местах.

– И что же случилось? Почему вы расстались? Не поверю, что такой человек мог тебя отпустить. Наверное, к другой ушел?

– Нет, Шурка, не угадал. Зарезали его в пьяной драке, ножом его пырнули в живот. Три дня мучился в больнице. Умирая, всё прощения у меня просил за обиды мне нанесенные.

– Простила?

– Бог его простит, Шурка! Не простила, конечно, жизнь мою в самом начале перековеркал. Представляешь, семь лет мучилась. Семь лет. Не отпускал меня, контролировал каждый шаг, каждый чих. Чтобы после работы сразу домой, никаких встреч с подругами.

– Представляю, каково тебе было с твоим-то общительным характером. Слушай, Зиночка, давай оставим эти наши вспоминалки. Спой что-нибудь веселое.

Я протянул ей гитару.

– Даже не знаю, что такое спеть, чтобы отвлечься от всего всплывшего.

– Ну, – взяв у неё из рук гитару, сказал я, – хоть я и левша, и бренчу, а не играю, но рискну:

Ты у меня одна,

Словно в ночи луна,

Словно в степи сосна,

Словно в году весна.

Hету другой такой

Ни за какой рекой,

Hи за туманами,

Дальними странами.

Я пел, вкладывая в исполнение всю душу и смотрел в её немного печальные глаза. Постепенно грусть на её лице сменилась улыбкой, а я продолжал:

В инее провода,

В сумерках города.

Вот и взошла звезда,

Чтобы светить всегда,

Чтобы гореть в метель,

Чтобы стелить постель,

Чтобы качать всю ночь

У колыбели дочь.

Вот поворот какой

Делается с рекой.

Можешь отнять покой,

Можешь махнуть рукой,

Можешь отдать долги,

Можешь любить других,

Можешь совсем уйти,

Только свети, свети!

– Нет, Шурка, не буду я уже никого любить, и уходить от тебя не хочу!

– Только свети, Зиночка, свети мне, нет, нам! Мы же теперь с тобой вместе!

– Да, вдвоем! А «двоим легче, нежели одному», так, кажется, твой Экклезиаст говорил?

– Да, Зиночка, именно так говорил мудрый Соломон.