Читать книгу Зинка vs Covid-19 - Ник Шумрок - Страница 5

Дома я не стал мыться и завтракать, а сразу ринулся  к компьютеру. Ввел в поисковик слова «французские фильмы», «ретро»  «кино сегодня» и на меня вылился целый поток информации. Фильма «И дождь смывает все следы» в сегодняшнем репертуаре не было, но нашелся другой, «Искатели приключений» с Аленом Делоном в главной роли. Просмотрев клип, я подумал, что Зине он должен понравиться. Тут же набрал её номер, но телефон отгудел положенное число раз и голос робота сообщил, что абонент не отвечает. Вторично получил такой же ответ, решил перезвонить попозже. «Скорее всего, в душе, или завтрак готовит».

Помывшись и сварив кофе снова позвонил. На этот раз Зинуля быстро ответила.

– Привет, –  слегка замялся я, раздумывая, как к ней обратиться, и продолжил, –  дорогая!

– Привет–  привет, – она сделала паузу, тоже, наверное, раздумывая, как меня назвать, –  неугомонный!  Никакой личной жизни из-за тебя, не успели расстаться и вот опять! Шучу, шучу, конечно, я тебя слушаю.

– Я тут пошарил в интернете, Дождя, что смывает все следы, сегодня нигде нет, а вот в Колизее «Искатели приключений», тоже французский. Делон в главной роли. Как ты, что скажешь?

– Честно скажу, не визжу, когда вижу этого красавчика, но как актер он мне нравится, и фильм я помню. Помню, я ревела, когда там они убитую девушку, Летицию, кажется, в скафандре опускают на дно.

– То, что у тебя глаза на мокром месте я заметил. Так что, идем?

– А в какое время? Мне бы подошло часа через три-четыре.

– Два сеанса сегодня, на первый мы с тобой уже не успеваем, а следующий в два часа дня.

– Идет, –  она снова запнулась, размышляя, по-видимому, как лучше меня назвать и добавила, –  дорогуша!

– Тогда созвонимся в полдень, и встретимся на нейтральной территории. Согласна?

– А что, домой к себе не пригласишь на чай-кофе? – с озорством захихикала она, –  небось, женское белье и обувь некуда спрятать?

– Ты уже ревнуешь, –  от души рассмеялся я, –  значит – любишь.

– Дурачок, –  вставила она, –  никакой ревности, это была шутка. Встретимся на этот раз на нейтральной полосе. Жду звонка.

Не буду утомлять читателя, заполнять пустоты мыслями моими. Да, мысли кружились, барабанили в череп изнутри. Точнее, мысль у меня была одна: «Неужели я буду с Зиной наедине? Не бежать  с нею рядом, не глядеть украдкой, а шагать не спеша, держать её руку в своей руке (если получится). И, боже упаси, и мыслей о том, что я обниму её в темном зале. Единственное, о чем мечтал, держать её ручку в своей, и, хоть иногда встретиться с ней взглядом.

Впервые мы шли неспешно по асфальтовым дорожкам парка, почти молча. Вначале я собирался расспросить её о семье, о бывшем муже, но, потом решил, что не стоит торопить события, сама расскажет при удобном случае.

Да, как она была одета? Простенько, но со вкусом – платье чуть ниже колена, чулочки телесного цвета, ботики какие-то неброские, но аккуратненькие. Но, что больше всего мне понравилось то, что она была без шапочки, её распущенные волосы, вьющиеся от природы слегка покрывали плечи. Понятно, что волосы были крашенные, но краска была такой ненавязчивой, такой гармоничной, что только подчеркивала их красоту. И ещё бросалась в глаза их густота и  плотность.  А на плечики свои она накинула полупрозрачный шарфик, не прятавший её очаровательную шейку с голубенькой паутинкой артерий. Губы были красиво накрашены, но уже не бесцветной гигиенической помадой, а неброской алой, глаза слегка подведены, а тени гармонично подчеркивали их красоту.

– Закрой рот-то, ворона залетит, –  сказала она, улыбаясь.

– Ты просто прелесть!  У меня машина, но с тобою вместе я боюсь быть за рулем. Боюсь, что засмотрюсь на тебя и выеду на встречу.

– Умрем вместе, все влюбленные мечтают об этом.

– Нет, я только-только тебя нашел и не хочу терять. Да и ты, живи моя радость.  У нас два часа времени, успеем доехать и на общественном транспорте, ещё и по Невскому прогуляемся.

– Какая прелесть, я на Невском не была уже полгода. Клуша?

– Почему сразу клуша, я тоже редко бываю в центре. Если еду на машине, то стараюсь объехать, иначе точно в пробку попаду.

О чем еще говорили, не помню, ничего существенного я о Зиночке  не узнал, да она и не рассказывала ничего.

В вагоне метро народу было много, нас прижало к дверям, мы смотрели  друг другу в глаза и улыбались.

В кинотеатре я предложил Зине купить попкорн, но она категорически отказалась.

– Терпеть ненавижу это. Фильм надо смотреть, а не жевать как верблюд.

Свет погасили, пошла реклама, что очень не понравилось Зине. Наконец начался фильм. Вначале ничего особенного, разве что музыка. Она захватывала, опережала события. Не отрывая взгляда от экрана, я взял в свою руку её ладонь. Она не возражала, была вся поглощена фильмом.

Не понимаю, что повлияло на меня, тихое ли обаяние Зины, игра актеров, музыка ли, но постепенно фильм меня захватил. Особенно нравилась девушка Летиция. Наверное, такой же была и Зина, когда впервые смотрела его в юности. А музыка продолжала завораживать. Зина сжимала мою руку, а сама неотрывно смотрела на экран.

При мерцающем свете в зале, я заметил маленькие морщинки, расходящиеся, словно отблески радости от её губ. Всё гармонично слилось – очаровательная музыка, очаровательный ротик и очаровательные морщинки. Тонкие паутинки, не старящие её лицо, а украшающие. Я любил Лютицию, любил Зиночку, и был благодарен ей за то, что она «вытащила» меня в кино.

Когда показывали кадры, как мертвая Лютеция в скафандре медленно опускается на дно и видно её такое живое лицо с закрытыми векам, по лицу Зинули  покатились крупные слезы. Она начала нервно дергать носиком. Я достал  носовой платок и молча подал её.

– Спасибо, –  шепнула она и стала вытирать слезинки, которые все текли и текли по щекам и подбородку.  А я держал её руку в своей и нежно сжимал её теплую и слегка влажную ладошку.  В груди у меня защемило от чувства нежности к ней, такой милой, доверчивой, отзывчивой, душевной женщине.

– Я боюсь смерти, –  с грустью произнесла  она, когда  сеанс закончился и в зале зажегся свет, –  мне жить то осталось лет десять, от силы пятнадцать.

Думаю, что после той сцены, она уже не следила за сюжетом, а думала только об этом.

– Знаешь, у Арсения Тарковского есть стихотворение, называется «Малютка жизнь». Первая строчка проста, как сама жизнь:

–  Я жизнь люблю, и умереть боюсь, –  закрыв глаза медленно, с выражением начала она читать.

Взглянули бы, как я под током бьюсь

И гнусь, как язь в руках у рыболова,

Когда я перевоплощаюсь в слово.

Но я не рыба и не рыболов.

И я из обитателей углов,

Похожий на Раскольникова с виду.

Как скрипку я держу свою обиду.

Терзай меня – не изменюсь в лице.

Жизнь хороша, особенно в конце,

Хоть под дождем и без гроша в кармане,

Хоть в Судный день – с иголкою в гортани.

А! Этот сон! Малютка-жизнь, дыши,

Возьми мои последние гроши,

Не отпускай меня вниз головою

В пространство мировое, шаровое!

Мы сидели в опустевшем зале. Тактичные билетерши не торопили нас, а занимались уборкой пустых ведер из-под попкорна  и конфетных оберток.

– Как это страшно уже сейчас представить, как тебя опускают вниз  головою, в пространство мировое, шаровое. И как это точно сказано, что человек цепляется за жизнь, готов все отдать, чтобы её продлить хоть и с иголкою в гортани.

Она встала и пошла к выходу, я молча шел следом, любуясь её фигурой и придумывая, что бы такое сказать ей, чтобы  отвлечь от этих мрачных мыслей и успокоить.

На улице шел дождь, капли громко стучали по железу крыши, вода гудела в трубах и, вырываясь пенным потоком с весенним журчанием, устремлялась в люки. Мы укрылись под аркой, чтобы переждать дождь, стояли, взявшись за руки. Я притянул её голову к своей груди и начал читать другое стихотворение Тарковского:

На длинных нерусских ногах

Стоит, улыбаясь некстати,

А шерсть у него на боках

Как вата в столетнем халате.

Я извлекал давно прочитанные  и, казалось, окончательно похороненные в колодце памяти строки. Они тянулись из его глубин и складывались в ритмичные строфы. Зина  подняла голову, заглянула в мои глаза и улыбнулась. Я понял, что попал в её настрой и продолжал тянуть из памяти строки:

Должно быть, молясь на восток,

Кочевники перемудрили,

В подшерсток втирали песок

И ржавой колючкой кормили.

Горбатую царскую плоть,

Престол нищеты и терпенья,

Нещедрый пустынник-господь

Слепил из отходов творенья.

Я слышал это стихотворение в записи, в исполнении автора и пытался подражать его интонации и ритмике:

И в ноздри вложили замок,

А в душу – печаль и величье,

И верно, с тех пор погремок

На шее болтается птичьей.

По Черным и Красным пескам,

По дикому зною бродяжил,

К чужим пристрастился тюкам,

Копейки под старость не нажил.

Привыкла верблюжья душа

К пустыне, тюкам и побоям.

А все-таки жизнь хороша,

И мы в ней чего-нибудь стоим.

– А все-таки жизнь хороша, и мы в ней чего-нибудь стоим,  –  повторила она и улыбнулась, –  посмотри, и дождь уже кончился. Пошли?

На Невском шумели машины, разгоняя воду, в лужах отражались белые облака и яркие солнечные блики. На проводах и растяжках кое-где еще висели капли.  Как малые школьники мы шлепали по лужам, держась за руки и повторяли:

А все-таки жизнь хороша,

И мы в ней чего-нибудь стоим.

Задержавшись у коней, на Аничковом мосту, Зина задала вопрос:

– А откуда ты знаешь стихи Арсения Тарковского.  Современная молодежь стихи не читает, ей больше рэп наравится.

– У матери была пластинка, где он читает свои стихи. С детства  слышал, забыл потом, а вот сегодня вспомнил.  У нее еще много было таких пластинок. Помню «Графа Нулина» в исполнении Юрского, сонеты Шекспира в переводе Маршака. Хочешь послушать сонет, который точно про тебя.

– Попробуй, с удовольствием послушаю.

Ты не меняешься с теченьем лет.

Такой же ты была, когда впервые

Тебя я встретил. Три зимы седые

Трех пышных лет запорошили след.

Три нежные весны сменили цвет

На сочный плод и листья огневые,

И трижды лес был осенью раздет…

А над тобой не властвуют стихии.

На циферблате, указав нам час,

Покинув цифру, стрелка золотая

Чуть движется невидимо для глаз,

Так на тебе я лет не замечаю.

И если уж закат необходим, —

Он был перед рождением твоим!

– Здорово, спасибо!  А ты с мамой живешь?

– Нет! – я слегка задумался, соображая, говорить, или нет, но решился, – она выпала из окна и разбилась, десять лет назад.

– Какой ужас, –  Зиночка побледнела, глаза её сузились, –  как это так, ничего не понимаю. И, как ты пережил это?

– Пережил? Я знал, что этим всё закончится. Она была истеричкой, мотала нервы и мне и отцу. Ревновала отца даже к стенке, хотя он был почти идеальным мужем. Я не любил её.

– Я заметила, –  немного успокоившись, сказала Зина, –  когда ты назвал её не «мама» а «мать». А что отец? Он-то жив?

– Жив, но мы с ним редко видимся, общаемся по телефону. Он живет где-то в Орловской области, у них там секта какая-то, но не религиозная, а научная, «Белая земля» называется. Большинство из членов – физики-ядерщики. Живут комуной на природе,  занимаются сельским хозяйством. Что-то типа фаланстера.

– Я не психолог, конечно, –  заключила Зина, заглядывая в мои глаза,  –  но мне кажется,  что ты ищешь во мне  ту идеальную мать, образ которой носил в себе, и хочешь получить от меня ту теплоту и ласку, о которой мечтал, и не получил в детстве.

– Возможно, ты  права! Только ты не переживай так сильно за меня. Возможно я черствый и рациональный человек, но за эти десять лет как её не стало,  я уже смирился с этим фактом. А ты мне нужна сейчас как никогда. Мне хорошо с тобою, как ни с кем другим в этой жизни.

А давай ка прокатимся на речном трамвайчике!