Читать книгу Трилогия новелл «Даль» - Ника Горн - Страница 4

В колонках играет:

Десять капель дождя, Танцы минус.

– Что так рано? – язвил бармен, протягивая Митьке первый из десяти заказанных заранее шотов, глядя на электронный циферблат на стене.

– Рано? Рано относительно чего? – усмехнулся Митяй, тяжело отрывая взгляд от огненной жидкости и перенося его на мигающую фарами витрину с проносящимся за ней потоком жизни.

– Хотя бы относительно настоящего момента? Час ночи, если что, – полируя потертую деревянную столешницу, улыбался в ответ видавший виды философ барной стойки.

– А ты уверен, что он существует, этот твой настоящий момент? Он когда, по-твоему? До того, как я сейчас опрокину первый шот или после?

– Ты б еще попросил меня вспомнить будущее, – козырнул бармен.

– Е-е-е, старина Кэрролл… – довольно протянул хороший парень, – давай второй. Я сегодня тут до утра. Мозг находится в мире, а мир находится в мозге. А кто автор? Что чем порождается? – гипнотизируя витрину, отозвался заядлый читающий двоечник.

– Строго формально, миру, как и мозгу, абсолютно все равно. Корреляция не приводит к причинности. – гнул свою диалектику бармен.

– Ого! Ты откуда такой взялся?

– Из Питера я, СПБГУ, кафедра проблем конвергенции естественных и гуманитарных наук.

– За стойкой московской рюмочной? Да ладно. Пожалуй, мне нужен третий.

– Не части, – забирая пустые склянки, советовал бармэн, – А по поводу стойки… Наукой сыт не будешь. Девчонка у меня столичная, на белые ночи в прошлом году приехала погостить на Алые паруса. Закрутилось. И вот я здесь.

– Понимаю. Всегда быть наблюдателем, а не участником – вот в чем страдание. И что, бросил и науку, и Питер ради столичной?

– Да, пошел ты.

Бармен поставил третий шот перед клиентом и уткнулся в ноут, делая вид, что занят.

Митька опустошил третий и достал из кармана вибрирующий телефон. Пришло сообщение от бывшей жены:

«Ты заедешь завтра? У Анюты утренник, не забыл?!»

– Забыл, – признался сам себе папаша и добавил, – если завтра в восемь я должен быть у садика, мне бы пора закругляться.

Но тут со спины его обняла массивная кореянка:

– Здорово, братишка, – просипела она, постукивая его по плечу. – Чего не набрал? Давно здесь?

– Хана, сорян, заболтался. Побудешь еще? – пододвигая ближайший высокий табурет, он жестом пригласил подружку составить ему компанию.

Снова завибрировал телефон, на экране высветился известный, безымянный номер. Митя пару секунд раздумывал отвечать ему или нет, в итоге, учитывая поздний час, нажал на зеленую кнопку:

– Привет, что случилось?

– Привет, эм… Мы можем поговорить? – выдавила из себя я, совершенно не представляя о чем будет разговор.

Я шла, озираясь, по темному переулку, проверяя попутно, взяла ли я кошелек и флэшку, которую завтра нужно было сдать начальству. Руки тряслись, но смогли нащупать на дне тоута оба искомых предмета.

– Где ты? Почему так поздно? – с удивительной ясностью и неподдельной тревожностью, несмотря на три порции огня, поинтересовался Митя.

– Я на улице. Могу взять такси и приехать, куда скажешь. Вон как раз они стоят у остановки.

Таксисты действительно кучковались под фонарем, курили и жестом приглашали меня в первую машину. В ожидании ответа хорошего парня я так же жестом показала лицам кавказской национальности, что пока необходимости в поездке нет, потом отвернулась и долго чиркала зажигалкой, пытаясь прикурить и холодея от мысли о том, что сейчас, возможно, придется-таки воплотить свою дурную идею о том, что «это моя жизнь, и мне решать, как я буду ее ломать».

Митя хоть и не слышал про «ломать», позволить мне ввязаться в историю не решился. Он назвал адрес бара, попросил номер такси и оставался на связи все двадцать минут, пока я ехала с вовсе не кровожадным джигитом. За эти двадцать минут он влил в себя еще три шота, а оставшиеся четыре достались кореянке. Я слышала, как она шепотом задавала вопросы обо мне:

– Кто такая? Почему не знаю?

Митька отшучивался и, пообещав, что расскажет в следующий раз, не без помощи Ханы плюхнулся в мое такси, едва оно припарковалось у бара.

Съемная квартира моего спасителя находилась на одиннадцатом этаже панельного дома в незнакомом спальном районе. Это была чистенькая, даже уютная, однушка с большим книжным шкафом, на открытой полке которого красовалось собрание сочинений Макса Фрая. Я тогда к своему стыду не читала этого автора. Слышала, но не читала. Взяла на заметку, и уже потом выяснила, кто стоит за звучным псевдонимом, моментально завладевшим моим воображением. Помню, я тогда подумала, что это, скорее всего, шпионский детектив, но все оказалось куда интереснее. Стоя там, у шкафа, в своих мыслях, я не заметила, как Митя подошел ко мне со спины с бокалом белого вина и окунулся носом в мои кудряшки.

Учитывая два бокала красного, выпитых мной накануне дома, зашкаливающий уровень адреналина от совершаемого безрассудства, третий бокал был осилен залпом, а четвертый оставлен полупустым прямо на полу в ванной, где нетерпеливый Митька довольно буднично утолил мой голод по Герману. После он утолил его снова на беспощадно скрипящем диване, потом, кажется, еще на полу… Вероятно, я тоже утоляла его голод по кому-то, что не мешало суррогатному насыщению нас обоих. Последнее, что я помню из той ночи и утра следующего дня, – это подушки… рыхлые, плоские подушки, от которых ныла шея еще три дня.

Митька был классный. Он не пытался мне понравиться, не пытался казаться лучше, чем он есть, никогда мне ничего не обещал. Он никогда мне не звонил, не писал дурацких сообщений. Он умел многоголосно молчать и смешить меня почти так же, как Герман. Они вообще были во многом похожи. Не внешне, конечно, (внешне на Германа был похож разве что Че), а тем, что мимолетно считывается с первого вдоха: кудрявой заносчивостью, чертиками под ресницами, сидящими на привязи до поры, непреклонной манерой себя держать и торсионным вектором пульсирующей мысли.

Так же, как Герман, Митька с детства скучал в окружении сверстников, использовал любой предлог, чтобы не вступать в бестолковый контакт с кем бы то ни было, поглощал тонны книг и мечтал стать капитаном желательно очень дальнего и безлюдного плавания. Я затылком чувствовала его одиночество, и оно вызывало во мне колоссальный интерес. Из него родилось полсотни забавных стишков, которые я в ручном переплете подарила ему на прощанье.

Митьке со мной было никак. Он вообще обо мне и думать не начинал. Его мысли всегда были за тысячу миль. Ну, может быть, самую малость, пару часов, проведенных без сети на суровой земле из габродиабаза. Он даже позволил мне присутствовать при его освоении нехоженых Валаамских троп, удостоил меня своего восхищения тем, как ловко и быстро я преодолеваю лесополосу с препятствиями, как я обреченно смотрю в даль, как не болтаю и не нарушаю его тишину, одарил меня удержанием моей руки на протяжении всей трассы Москва-Питер, спел мне «Десять капель дождя», собирая их губами с моего плеча:

«Дecять кaпeль дoждя y тeбя нa плeчe,

ты зaбылa cвoй зoнт, ты cпeшилa кo мнe.

Дecять кaпeль дoждя нa плeчe y тeбя,

дecять кaпeль любви, дecять кaпeль oгня».

(Танцы Минус)

* * *

Герман, органично нарисовался на моем пороге, с которого едва исчез Митька, без усилий вернул себе свои законные позиции, заботливо сравнял самые глубокие борозды, оставленные будущим капитаном на моей тонкой душевной организации, и окутал меня своим неземным покоем. Когда я опомнилась «в поисках Свана», оказалось, что со дня начала его экспедиции прошло четырнадцать лет.

Я как раз тогда путалась в кладовке с ожидавшими красной дорожки героями, переставляла их с места на место, обещала, что скоро вернусь. Митькина надменность стояла чуть в стороне, за торцом высокого стеллажа, около стопки моей журнальной писанины, которую я зачем-то все ещё хранила. Она бросила на меня понимающий взгляд, и мне ничего не оставалось, как тут же найти его в запрещённой соцсети, чтобы вернуть его ненадолго в свой эфир.

Капитан привычно просматривал ленту раз в неделю. Был высокий сезон, когда сложно урвать свободную минутку. Мужчина любил своего белоснежного дромадера (так он называл лодку), следил, чтобы на нем все было, как положено, поэтому перепроверял все дважды, чтобы на штормящей вахте не гадать на русской рулетке: вернёт он туристов домой или все лягут на дно морское.

После обхода дромадера и устранения мелких замечаний Митя вернулся в сеть, подгоняемый желанием утолить своё любопытство. Ведь он увидел мое сообщение сразу, еще утром, но с непривычки не решился запустить его себе с ходу в кровь. Он сел на бетонный край причала, свесил ноги к зелёной послушной ряби, прочёл мой заход с фланга… улыбнулся, вспомнил десять капель дождя, а, спустя пару часов, на удивление, без ужимок пообещал выдать мне все явки и пароли своей невыполнимой миссии. И вот, уже через месяц маленькая русская девочка прыгала от радости по московской квартире, держа в руках сдержанное слово черногорского капитана в формате аудиозаписи:

«Привет. Да, да, то самое: «Неужели». Я, наконец-то, нашёл время, чтобы… Ну, как время – настроение, чтобы сесть и что-то записать. Записать это, на самом деле, оказалось не так-то просто, как я думал. Я несколько раз уже собирался это сделать и начинал. Даже что-то наговорил, но какая-то получалась полная херня, что этот бред мне просто было стыдно и неприятно отправлять, поэтому ничего не отправлял. Ну, сорян. Да, я с годами стал хуже. Я неприятный, я прекрасно это понимаю. Поэтому, честно говоря, я уже не сильно переживаю, когда люди догадываются, что я неприятный. Уж извини, как есть.

Та-а-ак, ну, я, честно говоря, даже не знаю, с чего начать. Как я понял, тебе нужен надлом, драматизм и уникальный опыт. Я надлома не обещаю, драматизма тем более. Не знаю, давай попробую описать, начиная с детства. С детства это прямо совсем тяжело, потому что я ни хера не помню свое детство. Абсолютно ничего, потому что… Не знаю даже…»

Митька помолчал и продолжил:

«Пожалуй, мне не было интересно в моем детстве, не было интересно учиться в школе, не было интересно общаться с одноклассниками, ни хера не было интересно. К сожалению, или, к счастью, тогда не было компьютерных игр. Если бы они были, я бы, наверное, ушёл в них с головой и оторвался бы как-то от реальности, но их не было. Поэтому реальность была отвратительной. Она мне безумно не нравилась. Всё не нравилось: ни одноклассники, ни друзья во дворе, ни школа, ни-че-го. И поэтому я читал, я читал очень много книг.

Моя мама, если помнишь, была учительницей начальных классов. Я шел с опережением с рождения».

Митька засмеялся и выдохнул пар от вейпа:

«Я начал читать года в четыре. Моя первая книжка, как сейчас помню, была «Маленький мук», а дальше я читал только про море. Я лет, наверное, в шесть прочитал Джека Лондона, Рафаэля Сабатини, Жуля Верна, естественно, ну, и всякое такое. Потом я много раз перечитывал Сабатини и Лондона я читал, наверное, в своей жизни раз десять точно. Книжки про море были моим всем, были моим детством. И в этих книжках… Я просто в них уходил, укрывался от реальности. Мне, в принципе, с каким-нибудь там Диком Сэндом было гораздо интереснее, чем с каким-нибудь Васей Ивановым из соседнего подъезда. Ну, потому что Дик был крутой чувак, в пятнадцать лет водил корабль. А товарищ Иванов был такой же обалдуй, как и я, который не хотел учиться и получал двойки. Ну, в общем «такое». Короче, школа мимо, школа абсолютно мимо, институт – первое высшее – тоже мимо. Я шел в институт с воодушевлением, какие-то у меня были идеалистические взгляды, что вот я такой сейчас иду учиться на инженера, это всё такое интересное. Но…

Митька снова вздохнул и втянул в себя пар:

«Через три месяца после начала обучения (в девяносто седьмом году я поступил в институт), ну да, где-то к Новому году я понял, что это снова полная херня, и я явно не туда пошёл.

Вместо учебы я затусил с чуваками, которые учились на пятом курсе. Или там у них чуть ли не преддипломная практика? Была веселая компания, то есть, я первокурсник, они пятикурсники, все это было очень здорово, но на учебу я конкретно подзабил. Каким чудом я проскочил это первое высшее, не загремел в армию, я не знаю. Я всегда был везунчиком.

У меня есть очень много историй, как я на шару сдавал всякие зачёты-экзамены, когда мне просто ну, охренительно везло. Там, видать, каким-то высшим силам нужно было, чтобы я всё-таки проехал этот этап своей жизни и не получил каких-то больших синяков за это, типа не улетел в армию и не сломал этим свою жизнь. Но я был, не знаю, я абсолютно точно уверен, что на своем потоке в универе я был самым везучим чуваком.

Именно об этом мне сказала, э-э-э… Была такая, не знаю, может, она сейчас жива ещё… Была такая женщина Трофимова – это автор самого известного учебника Советского Союза по физике, физике для высших учебных заведений, технических высших учебных заведений. Трофимова, по-моему, её Таисия звали (хотя ей бы лучше подошло имя Надежда). Она преподавала в моем институте. Так получилось, что я однажды попал к ней на экзамен, хотя она у меня ничего не вела ни семестра: ни семинара, ни лекции, но как-то я к ней попал, и, если вкратце…

Я каким-то чудом проехал на этот экзамен, хотя допуска у меня не было. Это была описка, просто ошибка в деканате, что меня допустили. Прихожу я такой нарядный, значит, к этой Трофимовой, беру билет, стреляю у ребят какие-то шпоры, че-то там пишу на листочке, вызываюсь минут через десять отвечать. Она меня поспрашивала немного, поняла, что я, в общем, плаваю между двойкой и тройкой, и сказала:

– Господин Ветров, напишите, пожалуйста, второе уравнение Шрёдингера для стационарных состояний и я поставлю вам тройку.

Я соглашаюсь. Очень долго, наверное, около часа сижу, пытаюсь вспомнить это уравнение. Как оно выглядит, я почти знаю, но не могу его вспомнить. Так вышло, что случайно, в тот день с утра, я увидел его в учебнике, это уравнение, то есть, я примерно понимал, как оно выглядит.

В общем, она с час где-то ждет моего озарения, ходит, принимает экзамены у других студентов, в течение часа несколько раз ко мне подходит, заглядывает через плечо, видит пустой лист. В итоге, в какой-то момент она садится рядом со мной и говорит:

– Ну, раз не написали, значит, два, – берёт мою зачётку, ищет последнюю запись.

Я сижу (какой там, девяносто девятый год, кажется) в убитом, советском инженерном институте: ужасные, грязные, все исписанные парты – сижу над пустым листочком и говорю, точнее, хотел сказать:

– Вы знаете, я не смог вспомнить…

Но в этот момент я отодвигаю листочек и вижу, что у меня на парте, под листочком, написано второе уравнение Шрёдингера для стационарных состояний, и, поскольку я в этот день, когда ехал в институт на электричке, видел его в учебнике, я понял, что это именно оно. И оно совершенно случайно оказалось кем-то написанным на этой парте. И тут из моей фразы: «Вы знаете, я не помню», – получилась фраза: «Вы знаете, я вспомнил». И начинаю переписывать с парты. Трофимова это видит, улыбается, даже умиляется как-то, и, когда уже пишет мне тройку в зачётку, говорит:

– Господин Ветров, вы самый удачливый сукин сын, которого я видела в своей жизни.

Примерно так феноменальный преподаватель Трофимова, в общем-то, охарактеризовала то, как происходило мое первое высшее. Было очень весело тусить с этими пятикурсниками, но все равно мы с ними были все же не совсем на одной волне, потому что я первокурсник, они пятикурсники, мне восемнадцать, а им – двадцать три. Это пропасть.

Им было не очень интересно со мной, мне было не очень интересно с ними, я не знаю, что нас объединяло, почему они меня всё время звали. Можно было бы расценить как-то, что они хотели над малышом постебаться, но нет. У нас было какое-то такое, совершенно равное общение. Я подкалывал их, они подкалывали меня, всё было достаточно неплохо. У меня там были какие-то девочки в их тусовке: то одна, то вторая, но не знаю, что меня с ними связывало. Честно, может, и знал тогда, но сейчас уже не помню. С одногруппниками меня не объединяло ничего. Мне было неинтересно с ними абсолютно. От слова «совсем».

Моя рабочая карьера…»

Митька снова засмеялся:

«… началась с того, что я мыл автомобильные покрышки. Это был год, наверное, девяносто восьмой. Я учился на втором курсе института, может быть, и на третьем, может быть, девяносто девятый год. До этого еще занимался какой-то там такой мелкой коммерческой деятельностью, купи-продай. Студенту, ясное дело, нужны были деньги на сигареты и всё прочее. Какой-то знакомый сказал, что у него какие-то знакомые перцы открыли какой-то бизнес, и вроде им кто-то нужен. Мне дали телефон. Я позвонил, мне сказали приехать на Ленинский проспект, я приехал. Оказалось, что чуваки привезли огромное количество, просто огромнейшее количество бэушной резины из Германии, и мне сказали, что её нужно мыть, она вся грязная, её нужно мыть, платим пять рублей за колесо, и провели меня на этот склад.

Когда я вошёл, я понял, что это. Я…, честно говоря, у меня с памятью уже совсем плохо, я уж забыл… Чьи это были конюшни, которые он всё мыл-мыл, никак отмыть их не мог? Так вот это были те же самые конюшни, только вместо навоза там были бэушные автомобильные покрышки из Германии. Я зашёл на этот склад и просто обомлел, попытался прикинуть, сколько это денег, если за каждое колесо платят пять рублей, и это мне показалось очень много. Это было огромнейшее здание, холодный, очень большой ангар. Он в длину был, наверное, метров семьдесят, в ширину – двадцать пять. Он был завален покрышками высотой в два человеческих роста. И это было просто какое-то безумное количество покрышек, и они были все разной степени загрязнения: какие-то были такие, что тряпочкой протри, оно чистое, а у большинства же не было видно протектора, комок грязи. Но платили по пять рублей за колесо.

В общем, мне дали полный карт-бланш. Парень там среди них был шустрый, звали Марк, (имя такое редкое, я запомнил, надо же) сказал мне:

– Приезжай работать, когда хочешь, нужно мыть, собирать из этого комплекты, чтоб было по четыре одинаковых, отдавай чувачку в зону продаж. Продажник сидел целыми днями там, слушал какой-то там рейв. Не делал ни хрена, в общем-то, и у него была зарплата-фикс, а я по пять рублей за грязь. Жесть. Вспоминаю и думаю, какого черта я согласился.

Короче, десять покрышек – это пятьдесят рублей, соответственно, двести-триста рублей в день получалось. По тем временам для меня это было очень неплохо. Но я понимал, что сколько я ее не мою… Хожу я, мою неделю, а склад этот не убывает и не убывает. И тогда у меня в голове созрел план. Я пошёл в ближайшую школу и нашел ребят, которые с радостью согласились получать по три рубля за колесо. Ребята начали мыть. В первый день их было пятеро, во второй – десять, в третий – пятьдесят. Когда, спустя пару недель, Марк приехал проверить, как продвигаются дела, он увидел полностью вымытый этот огромный склад: все колёса, аккуратно уложенные стопками, всё отмыто и отполировано. Он сильно удивился, долго наскребал денег, выдал мне пачку, и сказал:

– В ваших услугах мы больше, Дмитрий, не нуждаемся.

Хорошо, хоть не кинул.

Я нашел ребят с той самой школы, выдал им по три рубля за колесо. Они, в свою очередь, тоже очень переживали, что я их кину. Естественно. Время было такое. Но, блин, как так-то. Я им все отдал.

С этого моя бизнес-деятельность, собственно, и началась. Именно с того, что я сидел один (а это была зима) на этом холодном, мокром складе, мыл, мыл и довольно скоро понял, что мне кайфово сидеть одному и мыть, потому что я знаю, во-первых, что я занимаюсь полезной деятельностью: я из чего-то грязного делаю что-то чистое. А во-вторых, я понимаю точно в каждую секунду времени, сколько мне за это заплатят. Я понимаю, сколько мне нужно. У меня есть конкретная цель на сегодня, и я ее достигаю.

В один из дней, это было самого начала, я позвал друга. Он со мной помыл «конюшни» до обеда, но я очень сильно пожалел об этом, потому что за пятнадцать минут он меня просто достал своими разговорами. И мне нужно было ему как-то соответствовать, нужно было поддерживать разговор, быть приятным собеседником. Ну, «такое»…

Я понял, что одному мне сидеть и все это мыть, полировать гораздо приятнее, потому что я могу углубляться в дебри своих мыслей. И мне никто не мешает, мне максимально комфортно, за исключением того, что это был неотапливаемый склад и, в общем, очень было не полезно сидеть на холодной покрышке с мокрыми руками. В итоге я, естественно, заболел. На этом моя трудовая деятельность с покрышками закончилась и чёрный рабочий труд закончился, в общем-то, тоже, потому что, спустя две недели, как школьники вымыли весь склад, я пошёл работать программистом.

Я с чего-то решил, что я программист. Я пошёл не глядя, меня взяли, так как никто не мог проверить, умею я что-то или нет. И оказалось, что это было совсем не сложно. Года через полтора я стал достаточно продвинутым программистом. Моими клиентами были: аэропорт «Внуково», «Фондовая биржа РТС» и Министерство путей сообщения. В общем, я им писал всю бухгалтерию. Мне было, на удивление, достаточно любопытно развивать этот навык. Отличное занятие, сугубо для интроверта, никакого коллектива. Это сейчас все эти разделённые системы управления при написании какого-то backend, тогда этого не было ничего. Тогда ты писал всё сам, один. От заката до рассвета или от рассвета до заката копал и копал.

А потом мне надоело и я пошёл в финансисты. Взял какие-то книжки, разобрался буквально за пару дней с управленческим учётом. Оказалось, что это всё просто, какая-то херня собачья, а эти все мужчины, которые в дорогих костюмах ходят по мегадорогим офисам, – просто надутые пузыри. На самом деле они занимаются полной херней, потому что то, чем они занимаются, можно освоить за два дня. В управленческом финансовом учёте нет абсолютно ничего сложного, он примитивный. Бухгалтерский учёт еще примитивнее. Его придумал в XVI веке Лука Пачоли, какой-то там итальянец. Безграмотный, итальянский монах, ну, который умел какие-то потенциальные псалмы переписывать, придумал бухгалтерский учёт. Он элементарный, а управленческий учёт не сильно сложнее. Все они, кто годами учатся серьёзно в каких-то финансовых заведениях, и кидаются очень крутыми терминами, всё, что у них есть экспертного, – это то, что они знают эти термины, потому что любой смысл этого термина понятен абсолютно каждому человеку. Это всё очень несложно. И вся эта напускная ценность, она именно в этих красивых словах, которые звучат очень круто и неприступно.

В общем, за пару недель я написал полную автоматизацию этого управленческого учёта. Когда я выкатил это транспортной компании, оказалось, что я сделал настолько круто, что их финансовый директор не смог с этим справиться. Меня позвал к себе владелец компании, минут за пять я его финансиста просто уничтожил, потому что оказалось, что чувак действительно ничего не вдупляет. В итоге этого финдира уволили, а мне предложили занять должность без какого-либо финансового образования. Так я стал финансовым директором.

У меня там даже был один товарищ, работал водителем владельца компании, очень смешной мужик. Мы с ним иногда тусили, пили пиво, катались по каким-то его друзьям, в какие-то автосервисы. Он был автогонщиком, и я, благодаря ему, тоже стал автогонщиком и выступил даже на нескольких, чуть не сказал регатах, на низких ралли. И даже где-то там победил, но это было «такое». Он закрывал мои потребности в некой яркой жизни, мне не обязательно нужно было эту жизнь проживать. Этот чувак был абсолютный пиздабол, он в минуту придумывал по двадцать каких-то историй, которые с ним вроде бы как случались, и он их живо так рассказывал и показывал, что и Немирович, и Станиславский были бы в восторге. Все прекрасно понимали, что с ним этого не случалось никогда. Потому что это невозможно в принципе, эээ, но никто его не перебивал. Это был такой запредельного уровня уже стёб над жизнью человеческой, над жизнью своей.

В общем, он был очень смешной, рассказывал он настолько это сочно, что я ему сопереживал, как будто бы проживал какие-то истории, эти моменты либо вместе с ним, либо за него. В какой-то момент уже было непонятно, он рассказывает про себя или только что все придумал. Это было, как читать книгу, можно ставить себя на место главного героя, чем я в принципе и занимался.

В итоге мы с ним разругались, потому что чувак был… У него язык был, как помело, и он брякнул то, что сильно мне испортило отношения с кем-то, и, в общем, я понял, что лучше не увлекаться этим общением, что от него будут одни проблемы.

Я решил, что мне нужно податься в какой-то крупный бизнес, в нефтянку или в медийку. Собственно, там мы с тобой и познакомились. Сказать, что в медийке я разочаровался на третий день работы – это ничего не сказать, потому что в ней я разочаровался в первый день работы. Все эти люди, которые приходили ко мне на собеседование, казались безумно интересными, и всё выглядело солидно. На самом деле, я очень скоро понял, что они занимаются какой-то полной херней. На программу, в которой вёлся учёт, были кинуты все силы. Но каждый раз, когда нужно было вытащить данные, это было всё очень сложно, криво и косо, на это уходило половина человека-дня. Я понимал, что это всё автоматизировать можно, и четырех человек, занятых в автоматизации, можно заменить двумя. Первый будет по-настоящему работать, второй – вбивать первичку. Всё!!! И программа будет выдавать ответ на любой поставленный вопрос за пятнадцать минут, а не за полдня, как это тогда делалось.

Но, когда я попытался выдвинуть это свое предложение (я был достаточно робкий сначала, потому что мне казалось, что все эти люди безумно экспертные, по сравнению со мной), они начали мне говорить, что у них, оказывается, программа учёта уже в разработке. Мне намекнули, что те разработчики стоят гораздо дороже, чем я, поэтому они лучше меня. Ну, я и подумал: «Да и хер бы с вами. Копать и резать». И перестал в это лезть. Кроме того, кто-то из топов явно сидел на откате. А закончилось все тем, что было потрачено больше €100 000, но ничего не было реализовано.

Я готов был влиться в автоматизацию, но раз я понял, что никому это нахер не нужно, мне тоже перестало быть это нужно. И я гендиру сказал, что не во что вникать я не буду, буду делать то, что от меня хотят локально, и делать буду не очень хорошо. И именно этим я занимался три года, просто ходил на эту ненавистную работу. Почему? Да хер его знает. Мне не хотелось в тот момент ничего менять.

А этот совершенно никчёмный, корпоративный сайт, это был просто факап факапов. Сколько людей смотрели его? Ты знала? Этот внешний шедевральный сайт. Ну, это просто слёзы. Два человека в день. Но было очень прикольно им позаниматься с тобой. Именно прикольно, честно, для меня это был безумный стёб. Я в школе рисовал стенгазету, даже неоднократно рисовал стенгазету. Каждый раз это было какое-то там пионерское задание, и это был тот самый стёб. Ну, я понимал, что нужно читателю, но мне никто бы этого никогда не разрешил писать. Потом, я уже не помню кто… Он со мной поговорил на эту тему или я с ним. И то ли мне выдали тебя, то ли тебе выдали меня, и сказали – работайте. Мы такие, совершенно ошарашенные, переглянулись, потому что не понимали, честно говоря, как и с какого боку припёку мы сюда попали».

Митька тут, конечно, чуток приврал. Я-то дополнено знала, кому кого выдали.

«Зачем нам нужен этот сайт? Прекрасно понимая, что нам за это не заплатят ни хрена, но зато мы с тобой прикольно над этим поработали. Это был очень смешной проект. Ты извини, если ты к нему относилась серьёзно, я очень надеюсь, что нет. Я очень рад, что познакомился с тобой.

В целом, медийка – это была какая-то очень странная страница в моей жизни. Я не понимаю, честно говоря, как я три года умудрился там отсидеть. Такой был период жизни, видимо. Я был разведен с первой женой, и со второй это всё было такое кривое, косое. Жил я один, и меня в тот момент это устраивало. Во всем был непонятный статус: с семейной жизнью, с женщинами, с работой. Мне хотелось чувствовать себя несколько заблудившимся, потерявшимся.

А дальше самое интересное и началось».

Я прослушала запись Митькиной исповеди трижды, затем предоставила моему электронному перу перевести ее в текстовые знаки с соблюдением норм русского языка. Получилось двадцать страниц с трудом читаемой белиберды, которую мои, по-прежнему нежные, руки превратили в 12-страничный монолог о первых двадцати семи годах из жизни хорошего парня.

От себя добавлю, что, когда работа над тем факапным (по словам Митьки и моему внутреннему убеждению) сайтом была закончена, он буднично бросил меня. Знаете, как пылинку смахивают с плеча. Я падала, как та самая невидимая пылинка, медленно и временами мучительно настолько, что рифма то и дело выступала и моментально кристаллизовалась прямо на моих погасших глазах со свойственной падению образностью.