Читать книгу Огненная избранница Альфы - Ника Маслова, Ева Пик и Ника Маслова - Страница 2

Добротный экипаж, запряжённый четвёркой лошадей, с шестёркой сопровождающих конников в тёплых овчинных тулупах, остановился у ворот аббатства архангела Люциана, покровителя несущих свет миру, в четверг, день Громовержца, ровно без четверти десять утра. Как раз звонарь коротко ударил в малый колокол, и пронзительно чистый звук, усиленный магией ветра, прокатился над пустынным двором.

Дребезжащим хором вздрогнули стёкла в высоких стрельчатых окнах главного здания и примыкающей к нему школы, и каждая в обители, от аббатисы до последней служанки, услышала призыв к молитве Творцу и богам.

В отличие от хозяев, вернее, хозяек, гости благочестием не отличались, заколотили в запертые монастырские ворота, не дав даже имени Неназываемого произнести, не то что закончить молитву. Старый привратник, в центре двора разгребающий обильно выпавший ночью снег, недовольно сплюнул сквозь зубы:

– И кого принёс Огненный в этот час и в такую-то даль?

За пять дней до великого праздника Рождества Христова и Дня славы волхвов и пророков лишь жители долин ждут гостей. Прошедший накануне снегопад сделал Стеклянные горы местом негостеприимным и опасным даже для опытных путников. Так что старый Ансельм гостей сегодня не ждал, думал дочистить снег и мечтал о кружке горячего чая с малой толикой перцовой настойки на майских жуках – подарке за добрую службу от благочестивой аббатисы Брындуши на прошлый Самайн.

Пристроив в рукотворный сугроб широкую, самолично справленную из дуба лопату, Ансельм поковылял к воротам – без спешки и чинно. А куда торопиться ветерану трёх великих войн, потерявшему руку до локтя в последней из них? Деревянный протез служил исправно, благодарение Светозарному и сёстрам-целительницам, а вот ноги от старости да в такую погоду иногда подводили.

Ансельм пока справлялся травками да притираниями, но всё чаще подумывал попроситься в пациенты к одной из целительниц-выпускниц. Чай, не откажут, да и постараются, не чужой он им всё же, и вырастят ему хорошие новые ноги. Пусть поскрипывают, как рука, были б такими же крепкими и долго служили.

– Кто тревожит святых сестёр в дни молитв и поста? – крикнул он, не открывая окошка. Как и положено уставом, в руке держал защитный амулет – даже попади ему в грудь стрела, успеет поднять тревогу.

Серебряная монета с большой дыркой в центре, отлитая на монастырском чеканном дворе и нанизанная на крепкий кожаный шнурок, раскачивалась по движению часовой стрелки. Добрый знак говорил, что тревога на сердце поднялась зря, гости – мирные люди. Но не для того Ансельм прошёл три войны, отдав хвостатым всего лишь руку, чтобы верить знакам, а не своим глазам и чутью.

Из-за ворот пованивало, пусть не шибающей в нос острой злобой, но кисловатым душком неуверенности и чуть сладким – неправды. Может, маленькой, может, большой, но дело ли вести себя так на пороге дома хранимых богами сестёр? Нет, не нужны здесь такие незваные гости. Так Ансельм им и сказал, не пожалев крепкого солдатского слова.

– Герцог Сташевский прислал карету и сопровождающих за дочерью, – строго ответили из-за ворот. – Оконце-то приоткрой, добрый человек. Дам тебе верительную бумагу.

Ансельм нахмурился, жуя длинный ус по нехорошей привычке: «Это за Агнешкой, что ли, племянницей аббатисы Брындуши? Сколько ей уже? Восемнадцать точно исполнилось, выпускница же. Дело плохо, раз перед праздниками забирают. Как бы ни просватали. Эх, как же благочестивая-то расстроится. Три дня одни щи хлебать будем».

Отправил бы он восвояси незваных гостей, даже не разбирая их дело, но не привратникам вступать в бой с высшей знатью, тем более не кто-то, а отец за дочкой прислал. Оконце пришлось приоткрыть.

Читал Ансельм бумагу долго, водя пальцем по строчкам, плевался, встречая французские закорючки – и чего это родного языка этим господам вечно мало? – печать даже прикусил, проверяя, не подделка ли. Но, увы, во рту стало гадко, как и на сердце.

Эх, а он как раз к сестрице Агнешке хотел на лечение-то напроситься. Каждый здесь знает, у кого из девушек душа добрая да рука лёгкая. Вот незадача, что ж так долго тянул.

А ведь Агнешка на всё лето оставалась, мог бы и раньше побеспокоиться, головой подумать. И правда, зачем такому знатному роду, как Сташевские, старшую дочь в услужение богам отдавать? И хорошенькая она, наверняка кто-то не только на титул и деньги позарился. Чистая дева, воспитания строгого, эх, вот же кто-то себе сокровище отхватил.

Сколько времени Ансельм ни тянул, одного гостя из всех приехавших пришлось во двор пропустить. Сташевские знали порядки в аббатстве, прислали даму в сопровождающие девице – и тут позаботились, чтобы не с пустыми руками уехать оттуда, куда не звали.

Ансельм позвонил в колокольчик, призывая послушницу. Самому ему в главный дом путь был заказан: мужчин сёстры даже на порог не пускали – ни старых привратников, ни герцогских вестников, ни королей.

Во двор вышла сама сподвижница аббатисы, сестра Эленика. Видно, из окон заприметили приезд гостей, да по гербу на дверце кареты поняли, кто пожаловал, и отправили встречающую по высшему рангу. Монахиня – как и всегда, в чёрном до пят платье и в высоком белом головном уборе, оставляющем обнажёнными только глаза, нос и часть подбородка – подошла к самым воротам. Как и все здесь, шла она степенно, но не бесшумно, как в обычные дни; сегодня снег хрустел под подошвами её зимних сапог.

Ансельм виновато опустил голову – дорожку до чёрного входа убрать не успел, не думал, что кому-то из главного дома до нескорого ещё обеда придётся выйти во двор.

Приезжая дама, несмотря на дородность, ловко склонилась в низком церемонном поклоне. Сестра Эленика ответила тем же с выражением бесконечного терпения на некрасивом худом лице.

Многоопытный Ансельм на месте пришлой дамы предпочёл бы отступление заведомому поражению в грядущей битве. Сестра Эленика отличалась крутым нравом, и не было никого в обители, кроме, возможно, её полновластной хозяйки, кто не боялся бы вот этого постного, почти мёртвого выражения всегда щедрого на чувства лица.

– Сёстры во славу Творца и под покровительством несущего свет знания архангела Люциана приветствуют представительницу герцога Сташевского, нашего благодетеля. Аббатиса Брындуша, в миру – Её Высочайшая Светлость княгиня Брановская, в преддверии великого праздника Рождества Христова до крайности занята, но готова незамедлительно ознакомиться с письмом, написанным герцогом Сташевским самолично и запечатанным его личной печатью, если таковое при вас имеется. В противном случае вам придётся вернуться назад и впоследствии привезти такое письмо, но не ранее, чем через четырнадцать дней после светлого праздника Рождества и Дары приносящих.

Ансельм даже рот открыл, так красиво, как по писаному, говорила сестра Эленика.

– Благодарю за разъяснения, сестра, – ответила полная дама звонким девичьим голоском и вытащила из складок платья конверт. – Вот письмо, о котором вы упоминали.

Несмотря протянутую сестрой Эленикой ладонь и всю требовательность, вложенную в этот маленький жест, дама письмо не отдала.

– Его Высочайшая Светлость, герцог Сташевский поручил мне передать это письмо своей дражайшей сестре, аббатисе Брындуше лично из рук в руки безо всяких, даже самых достойнейших доверия посредников. Я поклялась перед богами, что выполню данное мне поручение, и, конечно, надеюсь с вашей помощью, дорогая сестра Эленика, не стать клятвопреступницей. Прошу, позаботьтесь обо мне и моей грешной душе.

Сташевские ко всему подготовились. Ансельм цокнул языком с досады, а лицо сестры Эленики стало кислым, будто ей заварили чай из свежей айвы.

– Тогда пойдёмте, – отбросив церемонии, сказала монахиня и первой пошла по дорожке к главному дому, не потрудившись убедиться, что гостья следует за ней.

Главным входом посланницу Сташевских не провели. Но, увы, это стало единственным, чем высокая и стройная, как камыш, сестра Эленика смогла отомстить своей спутнице – приземистой и круглой, переваливающейся с ноги на ногу, точно утка на льду.

Досадуя на Сташевских, явно собравшихся забрать из цветника аббатства лучшую розу, едва расцветший прекрасный бутон, Ансельм потоптался вдоль ворот, будто посаженный на цепь пёс, затем сходил за лопатой и принялся чистить дорожки. Если та толстая баба назад их умницу-красавицу поведёт, то Ансельм хоть девичьи нежные ножки уважит.

Эх, как же жаль. Скольким бы людям Агнешка Сташевская помогла, оставшись в аббатстве сестрой, как все ей давно прочили за скромность, доброту и власть над живой и мёртвой природой.

Магические силы, говорили, достались Агнешке от матери. Сташевский, он же, кажется, хоть и знатный, но совсем простой человек, в нём нет ни вечной крови вампиров, ни звериной проклятых хвостатых, ни целителей-магов. А вот мать Агнешки, легендарная Василика, прожила в этом самом монастыре добрых две сотни лет, хранила невинность и лечила идущих к ней со всего света простых людей. И дочь её могла стать такой же – легендой и надеждой для всех людей. А так достанется какому-нибудь…

Ансельм потёр бедро и вздохнул. Жаль Агнешку, как жаль. Такой талант за любовными утехами и пелёнками пропадёт. А могла бы сотни лет нести свет людям.