Читать книгу Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2 - Никита Хрущев - Страница 13

С чехами я впервые столкнулся в 1915 году, когда трудился слесарем на электростанции Пастуховского рудника около Юзовки. На руднике работали главным образом военнопленные из австро-венгерской армии, по своему национальному составу очень пестрые: среди них были чехи, словенцы, венгры, итальянцы, немцы. Помню Вельмана, австрийского немца, унтер-офицера. Военнопленные жили довольно свободно, так же как русские рабочие. Их разместили в больших общежитиях, которые шахтеры называют балаганами. Мне, как слесарю, порой требовались подсобники. В зависимости от того, какая работа выполнялась, инженер Фролов выделял нужное их число, чаще всего военнопленных. Почти постоянно со мной работал пленный венгр Альберт Поп, крестьянин из Трансильвании, хороший и приятный человек. Поп говорил, что Вельман (объяснялись мы мимикой и отдельными словами) – плохой человек, что он все записывает, а когда они вернутся в Австро-Венгрию, он будет докладывать это начальству. Одним словом, выполнял шпионские функции.

Там была территория Войска Донского, поэтому полицейскую охрану несли казаки. Они находились возле балагана, вооруженные револьвером и шашкой, и вели какой-то учет, довольно примитивный и нестрогий, потому что пленные уходили совершенно свободно за поселок погулять в поле. Приходили назад, тоже когда хотели. Время сна и отдыха не было нормировано. Имели место случаи, когда я уходил из поселка на Пастуховку к своим родным, а в квартире оставался военнопленный, который ночевал у меня и сторожил дом, чтобы не обворовали. Он мог не ночевать у себя по две-три ночи, в зависимости от того, сколько дней меня не было. Я уходил за 25 верст от дома, когда посещал родителей. Отец работал тогда на шахте Успенская. Идти в воскресенье – слишком далеко: ведь пешком придется проделать туда и обратно путь в 50 верст. Поэтому такое посещение я мог себе позволить, только если не работал подряд три дня: в Пасху и на Рождество, большие праздники, в которые не работали порой и по пять дней.

Чехов у нас среди военнопленных было мало, всего двое. Они со мной работали непостоянно. То были интеллигентные люди с каким-то техническим образованием, резко выделявшиеся своей внешностью, аккуратностью и собранностью. Я с большим уважением относился к ним. С ними мне было и легче беседовать, потому что чешский язык – тоже славянский. Если мы вели беседу не спеша и с расстановкой, то понимали друг друга. Говорили не только о работе. В ней то, что нужно сделать, помогая мне, они видели сами. В чем должна заключаться их работа, эти умные, культурные люди понимали. Беседы шли о войне, и говорили главным образом чехи. Они сдались в плен сами, не были захвачены в плен, а использовали возможность перехода на сторону России. Я знаю подобное и по второй мировой войне, когда встречался с небольшим числом чехов, которые служили в армии Гитлера. Помню, например, случай, когда на Южном фронте чех сам перешел к нам. Наши военные доложили мне, что взяли пленного. Когда же его привели, он мне рассказал, что решил перейти к нам, воспользовавшись ночной темнотой, с пулеметом в руках, и еле-еле нашел наших, чтобы сдаться в плен. Потом мы шутили, как иной раз «берут в плен», а пленный сам ищет, кому бы сдаться. А в боевых условиях докладывают, что, дескать, рискуя жизнью, захватили пленного.

Те два чеха, пленные с 1915 г., рассказывали о народном движении в Чехии, о славянофильстве, сильно развитом там. Еще тогда называли мне имя Масарика[233]. Они очень нравились мне, и я любил приглашать их к себе домой, угощать чаем с вареньем. Потом, чтобы ответить на мою любезность, они предложили: «Господин Хрущев, если желаете, мы можем организовать занятия на дому и обучить вас техническому черчению». Я, как слесарь, нуждался в этом, то была моя мечта, и ответил, что с удовольствием воспользуюсь их любезностью. Они дали мне несколько уроков, но в течение короткого времени, ибо вскоре их куда-то услали, когда стали собирать пленных чехов в воинские части для организации особого корпуса[234]. Так я потерял связь с ними, но они оставили добрый след в моей памяти. Эти люди называли себя нашими братьями и говорили, что не хотят воевать с нами, а желают жить в дружбе. Правда, то был разговор общего характера, далекий от понимания интернационального классового братства и основывавшийся на идее всеславянской близости.

Должен сознаться, что прежде о славянофилах я ничего не слышал, хотя к этому времени уже был читателем пролетарских газет. Первое мое приобщение к чтению социал-демократических изданий произошло, когда я работал учеником на машиностроительном заводе Боссе. Сначала стал читать большевистскую «Звезду», потом большевистскую «Правду». Затем и лично общался с социал-демократами, но скорее на базе понимания необходимости объединения рабочих против фабрикантов. В теоретических основах марксистского учения я разбирался слабо. В 1922 году меня хотели назначить управляющим рудниками, но я отказался, так как просил уездный партийный комитет послать меня учиться на рабочий факультет в Юзовке. Чтобы добиться желаемого, мне пришлось затратить много усилий. Секретарем укома был у нас будущий заместитель председателя Совета Министров СССР Авраамий Павлович Завенягин. У меня сложились с ним приятельские отношения, и в конце концов я его уговорил и был освобожден от выполнения решения укома РКП(б) принять дела управляющего рудниками Щегловского куста, где когда-то работал. Там я в 1914 году трудился на шахте Горшкова, названной «Альберт» по имени его сына, а в 1915 году перешел за четыре версты от нее на электростанцию рудников шахты Пастухова.