Читать книгу Вопреки - Никита Самохин - Страница 3

Растеклось на востоке утро,

Первым светом смывая тьму,

Как пшеничный сноп, златокудро

Зреет в юном сквозном дыму.

Но зорюют еще раины

В сладкой вязи последних снов,

И ковыль не поднял седины,

Чтоб узреть молодую новь.

Только сны не в ладу со мною,

Лишь порою мирит нас хворь.

Не прощалась она с луною

В предвкушенье медовых зорь.

Дремлет ветр. Недвижна занавеска.

Дремлет степь в удушливом плену.

Только россыпь мертвенного блеска

Травит душу пыльному окну.

Расползлось по хутору томленье,

Смазав марью шлях и курени.

И луна, обласканная ленью,

Улеглась на хрусткие плетни.

Тает ночка в куреве прозрачном.

Знать, к утру не сгинет пелена,

И зарю с безмолвьем буерачным

Мне встречать у пыльного окна.

Развиднялось. Денница скользила.

Шлях дышал запотевшей травой.

Пробуждалась палящая сила,

Окаймляя восток синевой.

Мне куга снова что-то шептала

У дремливой, безмолвной воды,

И ракита, склонившись, роптала

На уныние знойной чреды.

Льется память прозрачной рекою,

Будто гнулась ракита вчера,

Но все чаще дымятся тоскою

Не знававшие степь вечера.

Вечер грядет. Солнце к западу жмется —

Медленно катится к яме ночной.

Может, под звездами пекло уймется,

Вняв колыбельной росы неземной.

Только не сладить с палящею силой

Всем хладнопесенным звездным хорам,

Если зарю поднебесье вкусило,

Жалуя волю горячим ветрам.

Распахнулся апрель. Снова настежь ворота.

Пробуждается грязь в руслах сонных дорог.

И впивается ветер в кожурки болота,

Словно в белую стынь —

свет рифмованных строк.

Только шкура груба после долгого плена —

Обернулась подошва дубовой корой.

И не сгинут никак сгустки зимнего тлена,

Недовольные сретеньем с вешней порой.

Снова поле на рассвете

Наводнили голоса,

И на скошенном вельвете

Закиселилась роса.

Волглой прели поволока

Проняла сухую рань,

И на скатерти востока

Возлегла рудая стлань.

Поле в золоте захрясло.

Труд сплотил десятки рук.

Обнимает стебли вясло.

Сноп и ладен, и упруг.

Но пройдет заранок вскоре,

Заметя свои следы,

Чтоб воздвигнуть в желтом море

Завтра новый храм страды.

Грядет зима – пора забвенья.

Вся степь готовится ко сну

И ждет снегов прикосновенья,

Чтоб в их зарыться белизну.

И хутора живут зимою,

Уже давно считая дни,

Когда метель седой каймою

Украсит чахлые плетни.

Раскудрявился Дон своевольный,

Пляшет зыбь в ледяной черноте.

И срывается берег бездольный,

Растворяясь в голодной воде.

Так и мне доведется однажды

Обрести неизбежный покой

И познать утоление жажды,

Став минувшим природы донской.

Когда луна младая проступает

На синеве, влекомой тишиной,

И наливное солнце выкипает,

Ложась на дно притворною блесной,

Робеет высь при встрече с темнотою,

Являя дня портвейновый закат.

И снова звезды грезят слепотою,

Чтоб ночью в бездну прыгать наугад.

Но утро вновь развеет чары власти

Безокой тьмы, отринув путы сна,

А из волны, исполненная страсти,

В рассветный час покажется блесна.

Пахнуло степью на город спящий.

Девичьим цветом встревожен смрад.

Еще не выстыл асфальт кипящий

И не изведал ночных отрад.

Но стерты звезды и свет потушен.

Не терпит город степных штормов.

Он будет вечно уныл и душен,

Храня болото немых домов.

Проснись, казак, услышав звень капели,

Глотая волю брошенных ветров.

И вздрогнет твердь застывшей колыбели,

Сорвав петлю дремоты с хуторов.

Но гнев отринь при встрече с пустотою.

И не чуждайся вспыхнувшей тоски.

Воскреснет степь, согретая мечтою,

Унылому забвенью вопреки.

Застыл ноябрь за окном,

Уснув на листьях мутной лужей.

Но снег живет грядущей стужей

И спеет в небе ледяном.

Теперь ему недолго ждать

Отрад в объятии сердечном

Земли, а после, в танце млечном

Кружиться, тлеть и трепетать.

Заснула река разлихая,

Укрывшись огнями домов,

И дремлет деревня глухая

Под проседью теплых дымов.

Дичает к дороге тропинка

В бурьяновой этой глуши,

Но горстку рождает крупинка —

Забытая всеми глубинка

Забытой славянской души.

Пали росы. Печет невозможно.

А не вышел ведь утренний срок!

Но крадутся ветра осторожно

По краям запыленных дорог.

Только солнцу плевать на их силы,

Пуще прежнего будет жара.

И зажгутся в объятьях Ярилы

Осторожные прежде ветра.

Встречай меня березами на склоне,

Пронзая беззаветной тишиной.

И я опять усну на робком лоне,

Укачанный знакомою волной.

А где-то в убаюканных глубинах

Дубравы будут ластиться ко дну,

Держа стихию русскую на спинах,

Судьбу давно имея с ней одну.

Приближусь к уцелевшему покою,

Как солнце всякий раз к обрыву дня,

Чтоб душу мне исполнила тоскою

Нетленная ушедшая родня.

Седая пелена пленила степь ночную

И грудится копной на лохмах ковыля.

Но встретила тепло завесу накипную

Испитая луной холодная земля.

Не нужно ей ни звезд, ни мертвенного света,

Чертогов надоел рисунок хохломской.

И ждет лишь одного обитель сухоцвета, —

Когда опять зима дарует ей покой.

Вкушаю свежесть рощи белой

Под изумрудной сенью крон,

И дух весны живой и спелой

Теснит меня со всех сторон.

Но вот уже не за горами —

Купала, жаждущий костров,

И позабытая ветрами

Зола ленивых вечеров.

Присмирели метели крылатые,

Пред весною почувствовав страх,

И купаются степи разлатые

В заблудившихся сирых ветрах.

Только лютень ленив и медлителен.

Власть едва ли ему надоест.

Будет холод настойчив и бдителен,

Чтоб не бросить излюбленных мест.

Пестрила степь весенняя за Доном,

Некрашеной прельщая простотой

И птичьим растревоженная звоном,

Жила неистощимой суетой.

А я, пронзая дали жадным взором,

Стоял на супротивном берегу

И таял, переполненный простором

И чувствами к родному очагу.

Повисли звезды над костром,

И шепчет степь сверчковым хором,

Но шепот этот, словно гром

Над убаюканным простором.

А искры жалят высоту.

Стать хочет каждая звездою.

И ослепляя пустоту,

Своей дивиться красотою.

Когда закат опять уходит в море,

А свод небес роса омоет вскоре

И заблестит над сонной пеленой,

Приходишь ты, плененная луной,

На томный брег, исстеленный камнями,

Окружена притворными тенями

И с прежней жаждой выискать ответ,

Что принесет чужой холодный свет.

Твоя печаль – в глуби ночного моря,

С которым ветер пришлый жарко споря,

Вздымает пыль забвенную со дна.

А ты стоишь безропотно одна,

Пронзая даль пытливым, хищным взором,

Поглощена надрывным разговором

Стихий капризных в сумерках густых,

Пред ликом гребней кипенно-седых

И в окруженье шума злого моря,

Но ни на миг волнению не вторя,

Лишь внемля звукам стертой глубины,

Как и в минуты вязкой тишины,

Когда на глади звезды возлегают

И скользким светом в темень проникают

Туманной бездны, скрытой от тебя.

А дерзкий ветер, волны теребя,

Все норовит войти дыханьем в море.

И нет конца бессмысленной их ссоре,

Как и влеченью знать секреты слов

Пологих волн и яростных валов,

На брег несущих вечную кручину

И снова возвращающих в пучину

Пустую муть непонятой тоски.

Но лишь душе распахнутой близки,

Лишь ей подвластны тайны звуков моря,

Его восторг и гнет слепого горя.

Во мраке дум появится просвет,

И ты найдешь в душе своей ответ.

Меж тем луна в права опять вступает,

И в мертвом блеске небо утопает.

А ты стоишь по-прежнему одна

Под сенью звезд ночного полотна.

Когда последняя звезда

Становится золою

И, пропадая в никуда,

Живет судьбой былою,

Из тьмы является заря,

Восток дремливый ластя.

И тают лунные моря,

Лишь небо тронет настя[1].

Гладит ветер кудлатую гриву

Бело-лунной равнины степной

И ласкает печальную иву,

Что склонилась опять надо мной.

Скоро в новом предстанут наряде

Поседевшие космы степей,

Но не дрогнут поникшие пряди

Безутешной ракиты моей.

Грозовое небо загремело,

Вздрогнула спросонья гладь речная,

И поплыли к берегу несмело

Гребни, тошный ветер проклиная.

Умерла далекая зарница,

Искрою явившись над рекою,

И пронзила воду перуница,

Вызов бросив жадному покою.

А слеза, рожденная печалью,

С неба камнем рухнула на реку,

Чтобы стала близь нещадной далью,

В пене утопив ночную негу.