Читать книгу Комната лжи - Никки Френч, Nicci French - Страница 3

Нив подняла жалюзи, и кухня разом выступила из темноты, словно театральная декорация – сцена еще пуста, но вот-вот начнется знакомый спектакль. Она огляделась по сторонам: все здесь слегка обветшало, плинтусы потерлись, а по стене сбегала трещина, которую они с Флетчером уже годами собирались заделать. На столе виднелись пятна от вина и парочка выжженных следов от сигарет, а на светильниках под потолком повисла паутина. После вчерашнего ужина никто не потрудился навести порядок: тарелки стоят грязные на тумбе возле раковины, а молоко не убрано в холодильник. Вчерашний вечер… Нив позволила воспоминаниям проснуться, но тут же их отогнала. Не сейчас. Не здесь.

Часы показывали десять минут восьмого. Она налила в стакан воды и медленно выпила, затем затянула потуже пояс домашнего халата, сделала глубокий вдох и развернулась навстречу двери, которая тут же открылась.

– Доброе утро, – бодро приветствовала Нив своего старшего сына.

Рори моргнул, кивнул и пробубнил что-то невнятное. На нем были синие джинсы, синяя футболка и синий же джемпер. Сын унаследовал по-ирландски бледную кожу Нив и высокий рост: за последний год вымахал на десять сантиметров – чем-то он напоминал резинку, растянутую настолько, что вот-вот порвется. Иногда Нив казалось, что она собственными глазами видит, как Рори мужает, как у него удлиняются руки и ноги, ступни ширятся, как ласты, а скуластое лицо еще больше худеет.

– Цвет в цвет, – одобрила она. Ей хотелось обнять его за плечи, но она сдержалась: ему уже не нравились телячьи нежности, поэтому объятия у них стали скованными и неловкими. Скоро ему стукнет одиннадцать. В следующем году перейдет в среднюю школу, где уже надо носить форму.

Он сел за стол, а Нив поставила перед сыном коробку кукурузных хлопьев и глубокую мисочку, а потом потянулась за молоком. На завтрак он всегда ел только эти хлопья, вот и теперь с характерным звоном высыпал в тарелку горку и залил молоком. Затем подвинул к себе принесенную книгу и открыл ее. Со второго этажа донеслись громкие голоса, плеск воды в раковине, хлопок двери. Вздрогнув, Нив вспомнила, что вчера вечером бросила вещи в стиральную машинку, и поспешила вытащить их и сунуть в корзину для белья.

Часы уже показывали семь пятнадцать.

– Доброе утро, – все так же бодро пропела Нив. Это было одной из ее обязанностей – задавать радостный тон дню, чтобы вдохновить на подвиги домочадцев.

Теперь в кухню вошел Флетчер с мокрыми после душа волосами и свежеподстриженной бородой. Он скользнул по Нив ничего не выражающим взглядом и тупо уставился в сад. Она вздохнула с облегчением.

– Чай? – спросил Флетчер.

Можно было и не отвечать. Она всегда пила утром чай. Муж – кофе. В обязанности Флетчера входило заваривать и то и другое, вынимать тарелки-чашки из посудомоечной машины и выносить мусор. Нив же готовила завтрак детям и собирала им обед в школу.

Она насыпала в кастрюльку овсянки, подлила туда молока и добавила щепотку соли, после чего поставила все на конфорку. Эти операции Нив выполняла совершенно бездумно. Коннор каждое утро ел кашу, политую патокой. Флетчер – тост с джемом.

Муж залил чайные пакетики водой, подошел к лестнице и крикнул:

– Коннор! Завтракать!

Нив машинально помешивала кашу, чувствуя, как та постепенно густеет. Сама Нив ощущала себя мягкой и податливой, как тряпичная кукла. Сад заливал свет яркого осеннего солнца. Она прижала к нижней губе большой палец и на мгновение закрыла глаза.

Словно сквозь вату до нее донесся голос Флетчера, говорившего что-то у нее за спиной, и она обернулась.

– Какие планы на сегодня? – Муж поставил перед ней чашку с чаем.

– Собиралась на огород. Воспользуюсь свободным временем, раз уж оно у меня появилось.

«На природе», – подумала она с удивительным облегчением: каково по утренней прохладе засадить в землю лопату, выкорчевать сорняки, устать, перемазаться грязью, натереть на руках мозоли и заиметь темные каемки под ногтями – и при этом ни о чем не размышлять. Несколько недель назад Нив отважилась перейти на половину ставки и работать только полдня. Она понимала, что это во многом глупое решение. Главной добытчицей в семье была именно она, а сейчас им как никогда требовались деньги. Мейбл поступала в университет. А весь дом, начиная от бойлера и закачивая крышей, потихоньку рассыпался. Водосток требовал замены, в маленькой комнатке за кухней стояла сырость. Иногда Нив подсчитывала потенциальные затраты, прикидывая, как бы уменьшить итоговую сумму, и по-деловому обсуждала это с Флетчером, стараясь, чтобы он не почувствовал себя униженным.

– Получается столько, – разводила руками она.

Однажды вечером несколько месяцев назад, когда Нив, вернувшись на велосипеде с работы под проливным дождем и даже не сняв желтую куртку, промокшие брюки и хлюпающие туфли и не высушив волосы, принялась готовить ужин, она поняла, что больше так не может. Довольно. Надоело вечно куда-то спешить и вечно опаздывать, вечно бояться, что что-то забыла, надоело глотать подступающие слезы на совещаниях, надоело просыпаться по ночам и прокручивать в голове уйму недоделанных дел, и все это на фоне бесконечной тревоги, неумолимо нависающей, словно темная стена, – тревоги за Мейбл. Тогда-то Нив и решила сменить режим и работать только три с половиной дня в неделю – устроила эксперимент, чтобы выкроить хотя бы немножечко времени на саму себя, дабы просто не сойти с ума. И что из этого получилось?

Флетчер разгружал посудомойку. Нив копалась в холодильнике в поисках чего-нибудь, что можно дать сыновьям на обед в школу. Теперь на кухне сидел еще Коннор, крепкий, круглолицый, с торчащими волосами и громким голосом – все делал напоказ, пока его тощий старший брат, сгорбившись, читал книгу о насекомых. Нив глянула на сыновей и мужа, и на мгновение они предстали перед ней этакими заводными человечками, которые каждое утро выполняют одни и те же ритуалы, незаметно сложившиеся и устоявшиеся за долгие годы, будто разыгрывают спектакль.

Я вас вижу. Эта фраза просвистела у нее в голове, как брошенный гладкий круглый камушек, – так осязаемо и резко, что Нив даже подумала, будто произнесла ее вслух, и испуганно глянула на домочадцев. Сосредоточенно хмурясь и высунув кончик языка, Флетчер резал хлеб. А может, акцент был не на «вижу», а на «я»?

Нив вытащила из упаковки кусок сыра. Как можно чувствовать себя такой уставшей и бодрой одновременно, такой несчастной и ликующей? «Все нормально, будь нормальной», – велела она себе.

– Хорошо выспался? – поинтересовалась Нив у Флетчера.

– Вполне. Даже не проснулся, когда ты пришла. Во сколько это было?

– Сама не знаю. Не слишком поздно. Но ты дрых без задних ног. – Она взяла чашку и жадно глотнула горячего чая.

– После полуночи, – раздался холодный и пронзительный, как нож, голос.

– Мейбл! Ты сегодня рано.

Дочь стояла в дверях. На ней было короткое платье в черно-коричневую клеточку, колготки с рельефным узором и ботинки по щиколотку. Пышные вьющиеся каштановые волосы заплетены в тугие косы, отчего ее лицо казалось худее.

– Да я уже давно не сплю, – ответила Мейбл. – Может, так и не заснула. Может, всю ночь не спала. Не смей! – она зыркнула на Коннора, который полез рукой в пакет с хлопьями, достал горсть и затолкал себе за щеки. Затем так же сердито глянул на сестру, но с полным ртом парировать уже не сумел. – В общем, – вернулась она к Нив. – Я слышала, как ты пришла. После полуночи.

– Неудивительно, что я не выспалась, – прощебетала та, пожалуй, слишком энергично. Ей вдруг захотелось закурить, хотя она не курила уже много лет, если не считать, конечно, тех сигарет, которые изредка тайком позволяла себе на вечеринках. Она бросила, когда родила детей. Бросила курить, бросила пить, бросила танцевать до рассвета и есть на завтрак рыбу с картошкой, бросила часами напролет шататься по рынкам вместе с друзьями и спонтанно ездить с Флетчером на выходные к морю, просто потому что вдруг взбрело в голову. Не то чтобы она скучала по подобному времяпрепровождению, ведь даже сейчас – особенно сейчас, когда она ставила все под удар, – она любила свою жизнь, детей, мужа. Только недоумевала, почему никто не предупреждает, насколько это тяжело. На самом деле предупреждают, конечно, просто никто не верит. Всем кажется, что у них все будет по-другому, без жертв и забот.

Мейбл опустилась за стол, а Флетчер поставил перед ней чашку чая с лимоном и имбирем. Дочь всегда пила за завтраком травяной чай и, в хорошие дни, ела какие-нибудь фрукты или ягоды, кладя в рот по одной черничине или по дольке мандарина, предварительно тщательно очищенной. Но не сегодня. Нив старалась не смотреть на Мейбл так пристально. Она годами следила за дочерью, в то же время укоряя себя за это, все время держалась настороже – сердце тянуло, горло сжималось от ужаса, – но пыталась делать хорошую мину при плохой игре. «Через восемь дней Мейбл уедет, – напомнила себе Нив, – и что тогда? Кем я буду без нее?»

– Как там Тэмзин? – полюбопытствовал Флетчер.

– Ой, знаешь, еще не в духе. Она немного перебрала, – отозвалась Нив, деловито намазывая масло на хлеб. – Мне не хотелось оставлять ее одну.

Муж включил радио – в половине восьмого передавали новости – и уселся есть тост с джемом, не отрываясь от экрана телефона. Коннор что-то вещал насчет футбола после школы. Рори, по-прежнему глядя в книгу, поднялся из-за стола – кожа да кости, на запястьях особенно выпирают. Хорошо бы купить ему новую одежду и кормить его наваристыми супами, зеленой капустой и карамельными пудингами. Мейбл потягивала чай крохотными глоточками, зорко посматривая на окружающих из-за края чашки, – аккуратные косички только подчеркивали ее бунт.

Скрипнул стул: Коннор вскочил, и в ту же секунду звякнул телефон Нив, лежащий на разоренном столе у всех на виду.

Она повернулась прочитать сообщение и накрыла мобильный рукой.

– Иди почисть зубы, – велела Нив Коннору. – Ты же не хочешь опять опоздать? Тебе еще нужно успеть покормить морскую свинку.

Впрочем, она знала, что он этого не сделает.

Она взяла телефон и убрала в карман халата.

– Я пошла, – сказала Мейбл и сползла со стула.

– Ты уходишь?

– А что, нельзя?

– Куда? – вырвалось у Нив – и когда только она начала так глупо себя выдавать? – Я к тому, что еще слишком рано. Тише, Коннор, я себя не слышу! Зубы! Быстро!

– Рано для чего?

– Не знаю. Не обращай на меня внимания. Я не выспалась. Потом поговорим. Если будешь дома. Ты же придешь к ужину?

– Не знаю.

Мейбл отставила чашку и вышла из кухни. Парадная дверь открылась и закрылась. Мейбл всегда удавались внезапные исчезновения.

– Ты и вправду выглядишь неважно, – заметил Флетчер. – Синяк уже желтеет.

Нив дотронулась до щеки, которая была еще припухшей и ныла. Несколько дней назад, когда Нив затемно возвращалась домой на велосипеде, кто-то то ли толкнул ее, то ли встал на дороге – может, пьяный или обозленный на жизнь человек. Словно в жутковатой замедленной съемке она полетела, успев подумать, что будет больно, и кулем рухнула наземь. Сильно ободрала щеку и порвала джинсы.

Нив посмотрела на мужа: длинные темные волосы закрывают шею, борода аккуратно подстрижена, на носу круглые очки, а за ними – грустные и внимательные карие глаза. На его лице появились морщинки, каких она раньше не замечала, а в уголке рта назревал герпес. Выглядел Флетчер по-утреннему мрачно. Между тем в кармане ее халата не переставая вибрировал телефон.

– Пройдет. Сегодня лягу спать пораньше. – Тут Нив кое о чем вспомнила. – Ты же не забыл, что завтра вечером мы идем на день рождения к Ренате?

– Будет ужин?

– Скорее, полноценная вечеринка.

Флетчер застонал.

– И послезавтра у нас тоже мероприятие, – продолжила Нив.

– Какое? – уточнил муж.

– Что-то вроде встречи выпускников в баре. Организуют Тэмзин и Джеки… как ее там…

– Какая еще Джеки?

Нив ненадолго задумалась.

– Не помню. А, Корнфилд. Джеки Корнфилд. Ты должен ее знать.

– Смутно помню. Но с чего вдруг нам встречаться с ней в баре?

– Потому что так принято. И потом, мы же встречаемся не только с ней, но и с кучей других ребят.

– Адская намечается неделька. – Он поднялся из-за стола. – Мне тут могут работу подкинуть, поеду поговорю с нужным человечком. Скоро вернусь.

Нив позволила себе ненадолго задуматься о муже. Может, поэтому он ходил с кислой миной? Флетчер был иллюстратором. Или, по крайней мере, так он говорил, когда его спрашивали, кем он работает. Однако большую часть денег ему приносили заказы на малярные работы и оформление интерьера. Эти занятия он презирал. Он ненавидел сидеть без работы, но и работать ненавидел тоже. Иногда, когда случался очередной простой, он весь день просиживал в маленькой комнатке, переоборудованной под студию, и Нив знала, что он и не прикоснется к бумаге, а он знал, что она знает. Мейбл тоже порой торчала у себя или лежала в постели, накрывшись одеялом. В такие дни Нив отчаянно старалась оживить атмосферу в доме: включала музыку, свет, пекла торты или печенье, играла с мальчишками в карты или в компьютерные игры (где ее разносили в пух и прах). Казалось, у нее сзади на шее есть кнопочка: нажмешь – и Нив мгновенно превращается в заботливую щебечущую мамочку.

– Ой, а я и не знала. Надеюсь, все хорошо пройдет, – она положила руку Флетчеру на плечо. Супруги были примерно одного роста: плечо к плечу, глаза в глаза. Рори тоже обещал стать высоким, а вот насчет Коннора пока ничего не скажешь. Мейбл же уродилась низенькой и хрупенькой, совсем не похожая на маму с папой, словно подкидыш.

Флетчер взял пиджак и ушел. Нив отправила Коннора наверх, выкрикивая указания ему вслед. Наконец она снова осталась на кухне одна, и в воздухе повисла тишина. Нив достала из кармана телефон и набрала пароль. На экране высветилось сообщение: «Я свободен до полудня. Приезжай, как только сможешь». Номер был скрыт, но ее это нисколько не волновало. Это мог написать лишь один конкретный человек.

Она сложила оставшуюся с завтрака посуду в мойку, смахнула со стола крошки и вывесила на веревку в саду кое-какие вещи – цветастая юбка и белая рубашка, от которой оторвались две верхние пуговицы, развевались на ветру. Затем Нив упаковала сыновьям обед: бутерброды с сыром и помидором для Рори, такие же, но уже без томата – для Коннора и каждому – по яблоку и овсяному печенью. Скудно, но вчера она закупиться запамятовала. Вчера… оно было словно сон или, наоборот, то единственное настоящее, на фоне чего остальное тускнеет и расплывается. Она нарезала в плошку нектарин, плюхнула сверху ложку йогурта и, налив еще чашку чая, уселась завтракать – со второго этажа слышался шум воды, на пол с грохотом упало что-то тяжелое. Но пререкаться сейчас не было сил.

В половине девятого Нив проводила сыновей до двери и посмотрела им вслед – они шли по дороге бок о бок, но каждый погрузился в свой собственный мир: Рори в наушниках, ссутулившийся, руки в карманах. Коннор на его фоне выглядел пусть и маленьким, но крепышом, а двигался рывками: то замедлялся, то ускорялся, перебрасывая рюкзак с одного плеча на другое.

Наконец-то Нив осталась одна. Она поднялась наверх, сняла халат, еще раз перечитала сообщение и положила телефон на кровать экраном вниз. Затем залезла под душ – такой горячий, что колол обжигающими иголочками, – намылилась с ног до головы, вспенила в шевелюре шампунь, а когда закончила водные процедуры, то в кои-то веки высушила волосы феном вместо того, чтобы растереть их полотенцем. Зубы чистила дольше обычного, внимательно разглядывая себя в зеркале. Флетчер был прав. Синяк уже желтел, из-за чего кожа казалась нездоровой, как будто печень не в порядке. Через неделю Нив исполнится сорок шесть. На следующий год они с Флетчером отметят двадцатилетие совместной жизни. Они были так молоды, так спешили пожениться, уверенные друг в друге и в том, что впереди их ждет счастье. И вот в ее темных волосах появились тоненькие серебряные нити, правда, пока никто их не замечал. На лице проступили морщинки. Лежа ночью в постели рядом с Флетчером, Нив порой мучилась от приливов, отчего тело становилось вялым и неподатливым, и будто тонула в подступающем потоке собственных эмоций и ощущений.

Она собиралась поехать на огород, но передумала. Нив знала, что однажды – и, наверное, скоро – пожалеет об этом. Частичка ее – та самая, которая наблюдала за всем и критиковала, – уже пожалела.

Нив натерлась лосьоном, намазала на лицо крем. Надела черные трусики и новый черный бюстгальтер, от которого оторвала ярлычок, – появилось легкое ощущение тошноты от тоски, опасности, чувства вины, свободы, неузнавания себя самой. Она влезла в черные джинсы скинни и любимые потертые ботинки по щиколотку, после чего порылась в ящиках и отыскала светло-серый джемпер из мягкой приятной пряжи. Маленькие серебряные серьги. Поношенная кожанка, в которой Нив проходила практически всю взрослую жизнь. Яркий шарф. Никакого макияжа: на первые встречи она еще подкрашивалась, но потом перестала. Капнула духами на запястья и за мочки ушей – терпкий мускусный вечерний аромат. Не было даже девяти утра, но время будто схлопнулось и потеряло значение. Последний штрих – браслет.

Ключи. Мобильный. Кошелек. Нив забросила за спину новенький кожаный рюкзак. Она к нему пока не привыкла: слишком блестящий, слишком много мудреных отделений, где вечно что-то теряется. Старый протянул больше пятнадцати лет, пока его не украли у нее из-под носа, когда она обедала с Ренатой и Тэмзин. Нив сняла с крюка в прихожей велосипед и выкатила его на дорогу, забралась на сиденье и ворвалась в холодное солнечное утро, чувствуя, как сердце трепещет, словно вылетевшая из гнезда птичка. Прочь.

Она колесила из Клаптона в центр и обратно так часто, что порой не замечала дороги. Ездила жаркими летними ночами в шортах и футболке. Ездила в ливень, когда руки так немели, что едва переключали скорости. Ездила на деловые встречи, на вечеринки в честь Рождества или дней рождения, на проводы. Ездила на рынки, в магазины, в ритуальные компании. Ездила, даже когда так уставала, что почти засыпала прямо на велосипеде, ездила и солнечными зимними утрами, когда ее пробуждал каждый отблеск света, каждый обрывочный звук. Ездила трезвой, ездила пьяной, ездила невменяемой, и однажды слезла с седла, потому что испугалась очень отчетливого ощущения, что летящие мимо машины с ней разговаривают.

Нив свернула за угол Хакни Даунс.

Мимо прошли двое мужчин с теннисными ракетками. Люди катили коляски. А Нив ехала в центр на встречу с любовником, хотя уже развлекалась с ним вчера вечером.

По Лондон-Филдс носилась малышня, а собаки носились за палками, которые швыряли хозяева.

Вчера она возвращалась домой в кромешной тьме, под алкогольными парами, с болезненным удовольствием и чувством вины. Дело было после полуночи – Мейбл не преминула об этом напомнить, – Нив тихонько приоткрыла дверь, сняла обувь и на цыпочках поднялась по лестнице. Зайдя в ванную, прислушалась, не разбудила ли кого, торопливо разделась и, не включая свет, снова прокралась на первый этаж – там бросила вещи в стиральную машинку и запустила ее.

Вчерашний вечер получился в своем роде прощальным: любовник уезжал на несколько дней на конференцию. Удивительно, что он выкроил несколько часов сегодня утром. Давно уже никто так не жаждал встречи с ней – срочно, в спешке, когда важна каждая минута.

У канала Нив влилась в поток других велосипедистов в блестящих шлемах и светоотражающих жилетках – все мчались в суету центра.

Ночью, забравшись в темноте в постель к Флетчеру, она ощутила, как он пошевелился и что-то пробормотал во сне, и поразилась, как он до сих пор ни о чем не догадался. Как не почувствовал даже в глубокой дреме? Ей самой чудилось, что от нее исходят электрические заряды, летят искры, обжигающие любого, кто подойдет к ней близко. Нив всегда считала, что, если она или Флетчер заведут интрижку, их брак не выдержит предательства и вся их кропотливо выстроенная за столько лет жизнь разлетится на кусочки. Но вот она изменила мужу, причем неоднократно, и ничего не случилось. Они по-прежнему мирно спали по ночам в одной постели, а утром вместе вставали; мальчишки ходили в школу и возвращались домой; Мейбл все так же донимала семью своими эмоциональными качелями – то была милой и пушистой, то впадала в ярость; Нив пока удавалось не допустить настоящего хаоса, она ездила на работу, встречалась с подругами, оплачивала счета. Жизнь текла своим чередом. Нив сравнивала это с отданным под снос зданием: кнопку детонатора уже нажали, но стены еще держатся и совсем медленно, постепенно теряют привычные очертания, дрожат, а потом с ревом рушатся, как карточный домик.

Она ехала по велосипедной дорожке и пыталась отогнать непрошеные мысли, чтобы, зазевавшись, не свалиться в канал. Как-то раз Нив такое видела. Она не знала, столкнули того человека, или он вильнул, чтобы кого-то обогнуть, или же просто задумался и не заметил выбоины на асфальте. Зато последствия она видела очень четко: мужчина в костюме стоит по колено в воде, одной рукой держась за руль, а второй – за край берега. Нив тогда притормозила вместе с другими зеваками и помогла бедняге выбраться на сушу и вытащить велосипед. Мужчина рассыпался в извинениях. Все ответили, мол, ничего страшного, но он продолжал просить у кого-то за что-то прощения. Нив хорошо помнила, как удивилась, насколько канал мелкий – всего-то полметра. Ей всегда казалось, он глубже.

Миновав канал, она пересекла симпатичные крошечные улочки за Эйнджелом, переехала через Сити-роуд, добралась до театра «Сэдлерс-Уэллс» и порулила на Теобальдс-роуд. А вот Грейс-Инн с огромными платанами. Волна предвкушения и пьянящее чувство, что никто, кроме любовника, не знает, где она. Последние несколько недель она жила словно в другой стране, где все ощущается по-другому и где не действуют никакие правила. Нив совершенно ясно понимала, что поступает плохо. Она обманывала Флетчера, но себя обманывать не собиралась.

Она проехала Ред-Лайон-сквер, и дальше ей нужно было сосредоточиться: от грузовиков, автобусов и со строек шел едкий дым, от которого она закашлялась. На светофоре она остановилась рядом с другим велосипедистом, доставщиком сэндвичей, а когда позади взревела фура, недовольно переглянулась с ним: кошмар Хай-Холборна. Загорелся зеленый, и мимо пролетело такси, чуть не задев Нив, но она наконец пересекла Кингсуэй. Остановившись на тротуаре, она слезла с велосипеда и, прокатив его по Друри-лейн, приковала к столбу. Затем глянула на свое отражение в окне закусочной.

Непримечательное кирпичное здание в маленьком переулке, скорее всего, когда-то было складом, но сейчас, как и многие другие, превратилось в жилой дом. Нив набрала код и поднялась по ступенькам. Наверху она вытащила кошелек, достала оттуда ключ, притаившийся в кармашке за кредиткой, открыла дверь и шагнула в квартиру.

– Эй, – позвала Нив.

Ответа не последовало.

– Сол!

Тишина. Наверное, ушел купить кофе или молока. Половина десятого. Она сняла кожанку и повесила на крючок возле входной двери.

Нив миновала коридорчик, шагнула в гостиную – а там внезапно оказалось слишком много такого, что нужно было осмыслить: ее словно ослепило ярким светом и оглушило взрывом, да еще отбросило ударной волной. Она попятилась, пока не уперлась в стену – хоть сколько-нибудь надежную опору.

Он лежал на спине, мертвый. Пожалуй, Нив и не понимала, что значит смерть, пока не увидела его открытые глаза. Пустые глаза. Как игрушечные, распахнутые и беззащитные. Рот у него тоже был открыт – гримаса бесконечного безмерного удивления.

Вокруг головы натекла гладкая лужица темно-красной крови. Мертвым выглядело не только лицо Сола, но и все его тело, каждая клеточка. Руки и ноги неестественно вывернуты. Правый локоть вообще подогнут под туловище, из-за чего ладонь торчит вверх. Казалось, Сол оборачивался в тот момент, когда случилось непоправимое. Он лежал в неудобной позе, и Нив захотелось устроить его по-человечески: высвободить руку, как тогда, когда они сплетались в постели, потные, задыхающиеся, и она приподнималась, чтобы он выдернул ладонь из-под ее голой спины.

Полы серого костюма задрались, открывая взгляду ремень и низ белой рубашки. Одно колено было слегка согнуто, и в глаза бросался откровенно кричащий красно-желтый носок. Нив его узнала. Однажды они так отдались страсти, что рухнули в постель, забыв толком раздеться, и потом, когда все уже кончилось и Нив лежала у него на груди, то запоздало потянулась снять эти носки, а он рассмеялся.

Она огляделась по сторонам. В дальнем от окна углу комнаты стоял маленький столик. Сбоку лежал один из стульев, и Нив показалось, что она понимает, что произошло. Сол зачем-то забрался на стул – может, повесить картину? поменять лампочку? – но потерял равновесие и неудачно упал, задев угол стола, потом попытался подняться, но не сумел – опрокинулся навзничь и истек кровью.

У Нив мелькнула мысль, что это какая-то страшная и глупая смерть. И тут Нив заметила на полу еще кое-что, до чего Сол никак не мог дотянуться. Вещь лежала ближе к ней, к окну. Молоток, причем крупный. Рукоятка из серебристой стали обмотана синей изолентой. А вот боек темный, влажный. Нив наклонилась, чтобы рассмотреть повнимательнее. Там точно была кровь. Нив шагнула к телу, но почти тут же отпрянула. Та сторона его головы, которую она сразу не увидела, можно сказать, отсутствовала. Ввалилась в череп. Темное месиво. Там даже угадывались осколки кости.

Нив выпрямилась и ощутила такое сильное головокружение, что подступила рвота, а ноги стали ватными. Она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

Посмотрела на молоток, затем – на тело. На тело Сола. Немыслимо. Ситуация казалась невозможной, нереальной, но у Нив постепенно созревала и крепла мысль. Убийство. Сола убили. Она прокручивала эту фразу в голове: кто-то убил Сола. А он ведь написал ей… когда? Час назад? Пожалуй, почти два. И тогда его и убили.

Он достала телефон, чтобы вызвать службу спасения. Нив никогда еще не было так сложно набрать номер. Она дрожащими пальцами потыкала в экран, а потом замерла и обернулась к столу с остатками вчерашнего ужина, который они ели вместе. Тарелки, приборы, полупустая салатница. Но ни вина, ни бокалов. Их даже не надо было искать: Нив и так знала, где они. Она вернулась в коридор, где они спотыкались вчера ночью, прижимаясь друг к другу и держа в руках бокалы и ополовиненную бутылку, открыла дверь спальни, и в нос ей ударил аромат духов – ее духов – и другие запахи, запахи человеческих тел.

Разоренная постель. С каждой стороны от нее – по бокалу. Пустая бутылка валялась на ковре.

В углу стоял стульчик, Нив опустилась на него и впервые с момента, когда вошла в квартиру, заставила себя подумать – не о себе и даже не о Соле, которого любила или, по крайней мере, в которого была влюблена и который сейчас лежал мертвый – его больше не увидишь, не обнимешь. Нет. Она думала о Мейбл, о том, что та пережила за последние годы – кошмарные годы. Она родилась такой активной девочкой, жизнерадостной, хрупкой, но подростком здорово изменилась; в доме постепенно воцарилась мрачная атмосфера, и всех обуял ужас. Может, дело было в наркотиках, может, в парне, от которого дочь потеряла голову – первая любовь зачастую трагична; а может, Мейбл просто перешла в ту стадию, когда не сидится на месте и хочется новых ощущений. Нив стояла, сжимая в руке телефон, и вспоминала жуткие моменты: вот дочь скорчилась в углу своей комнаты, подтянув колени к груди, рядом – лужица рвоты, пустые глаза смотрят прямо на Нив. Вот Мейбл не приходит домой. Возвращается на рассвете – помада размазана по лицу, одежда разорвана. Вот дочь лежит в больнице – лицо почти желтое, руки опутаны трубками – страшная выдалась ночь. Порой Нив и Флетчер думали, что Мейбл не выживет. Каждый раз, когда звонил телефон, у Нив бешено колотилось сердце. Но дочь выкарабкалась. А что будет, когда она узнает, что ее мать ходила налево, предавала любимого отца? Что станет с той расползающейся по швам жизнью, которую они так тяжело и упорно латали?

Нив поднялась со стула, вернулась в гостиную и глянула на лежащего на полу Сола.

Он был мертв. Убит. Но ни ее, ни ее семьи это не касалось. Что бы здесь ни случилось, она ни при чем. Нив покосилась на часы, понимая, что нужно срочно что-то решать и начинать действовать. Шторы на выходящих на улицу окнах задернуты. Из соседнего офисного здания никто ничего не видел.

Нив решилась.

За работу. В спальне она сняла постельное белье и свернула в рулон. Забрала из ванной банные полотенца, еще сырые после вчерашнего. Из второго санузла взяла маленькое. Все запихала в стиральную машину на крохотной кухоньке. Что-то еще? Вроде это все. Поставила быструю стирку: двадцать восемь минут.

Стянула с руки браслет и положила на столешницу рядом с раковиной, отыскала в нижней тумбочке хозяйственные перчатки, надела. Пришлось побегать из гостиной на кухню и обратно, перекладывая тарелки и стаканы в посудомоечную машину. Нив протерла стол и все поверхности. Не забыла ли чего? Она еще раз обошла квартиру. В ванной стоял стакан с двумя зубными щетками. Глупо, но Нив почему-то не сумела вспомнить, какая из них ее, а потому забрала обе.

Она закрыла посудомойку и выбрала самую быструю программу – всего тридцать четыре минуты. Более крупные вещи – салатницу и сковородку, – а также большие ложки сгрузила в раковину. Тщательно отмыла и поставила сохнуть.

Это было только начало.

На кухне стояло мусорное ведро с качающейся крышкой; Нив достала оттуда пакет. Заполнен почти на четверть. Она бросила внутрь зубные щетки. Затем застыла посреди кухни – в груди разливалась тупая боль, текла к горлу, глазам, заползала в голову, тихим гулом отдавалась в ушах – и велела себе хорошенько подумать. Нужно действовать методично: обойти все комнаты и убедиться, что нигде ничего не упустила. Уничтожить все следы своего пребывания здесь. Сол погиб, но вот Мейбл – нет. Вот о чем надо помнить.

Нив выудила из-под раковины еще один мусорный пакет – для вещей, которые она заберет с собой, – и начала с самого простого: с ванной. Стянула с себя мягкий джемпер и оставила его в коридоре, на всякий случай, чтобы не оставлять ворсинок. В шкафчике над раковиной обнаружилась упаковка презервативов – ее она бросила в мусорный пакет. Крем для рук, таблетки от мигрени и маленький кругленький флакончик духов – это ей еще пригодится. Она сгребла в пакет пачку ватных шариков и початую бутылку шампуня, стоящие на бортике ванны. Огарок свечи, которую они зажигали, когда вместе лежали в теплой воде – пламя отбрасывало на поверхность неровные блики, – Нив отогнала от себя это воспоминание. Потом, все потом. Не сейчас. Пакет.

Она облила ванну моющим средством и тщательно ее оттерла, даже под нее брызнула спреем. Прошлась губкой по кранам. Выбросила пилку и мыло – на всякий случай. Отдраила раковину. До чего еще дотрагивалась? Нив попыталась вспомнить. Может, до небольшого зеркала, в котором сейчас отражалось ее лицо – поразительно бледное и суровое, с налившимся синяком? Да еще на ней остался новый черный бюстгальтер, а он в создавшейся ситуации казался до ужаса неуместным. Нив побрызгала средством на стекло, и отражение затуманилось и расплылось.

Теперь спальня. Нив принесла туда два пакета и на мгновение замерла в смятении. Неужели это все на самом деле? Она пошире открыла окна, не поднимая жалюзи. Нужно было устроить сквозняк, чтобы выдул вчерашние запахи. С ее стороны кровати – можно подумать, что они сложившаяся пара и каждый спит со своей стороны – на полу валялся стакан. Нив подняла его, отнесла на кухню, помыла и поставила сохнуть, после чего вернулась в комнату. Заглянула под кровать. Там лежала салфетка, старый билет на поезд, чек за заказанную еще неделю назад еду, ручка без колпачка. Все в пакет.

Каждый новый предмет вызывал всплеск воспоминаний. Нив казалось, что ее снова и снова пронзают насквозь, как ножом. Возле кровати со стороны Сола лежала открытка с картиной Модильяни, которая Нив всегда нравилась, – она подарила ему карточку, но ничего на ней не написала. Они вообще друг другу ничего не писали. Да и зачем? И так почти каждый день виделись, проходили мимо друг друга, прикидываясь, будто не замечают, и глядя куда-то в сторону. И как никто не догадался? Открытку она оставит себе. А еще блеск для губ, дезодорант и колготки. В шкафу, где висели деловой костюм и несколько рубашек Сола, нашлась ее любимая футболка – Нив не помнила, как та здесь оказалась, но ее надо было забрать домой. Она опустилась на колени, чтобы посмотреть, не закатилось ли что под комод, – и тут раздался невнятный звук. Нив оцепенела, дыхание перехватило. Ее парализовал ужас: по квартире кто-то тихо ходил. Но когда шорох стих, Нив с облегчением поняла, что это потревоженные сквозняком из открытого окна жалюзи. Надо продолжать поиски. Нив не сомневалась, что оставила здесь что-то из белья, но, хоть и облазила всю комнату – заглянула в каждый ящик, под подушки и даже под матрас, – не нашла.

Посудомойке оставалось работать семь минут, а стиральной машинке – две. Нив нетерпеливо сверлила глазами красненький огонек, поторапливая его погаснуть, и наблюдала, как в прозрачном окошке крутятся скомканные простыни и полотенца. Машинка завибрировала. Еще минута. Нив убрала сковороду, салатницу и ложки. Когда Сола хватятся? Когда придут его искать? От одной мысли, что кто-то вот-вот постучит в дверь, ее прошибал липкий пот.

Стиральная машинка громко пискнула, и Нив открыла люк, вытащила мокрое белье, запихнула в сушилку и повернула рукоятку – барабан завертелся. Она вспомнила о своих собственных вчерашних вещах, развешанных на веревке в саду и колышущихся на ветру.

На подоконнике в коридоре Нив заметила свои велосипедные фонари – рядом с наградой, которую на прошлой неделе Солу вручили за «инновационный подход в управлении». Модернистский кусок шершавого камня с выгравированным именем. Сол сказал, что такому место разве что в сортире, но даже туда его не донес. Нив схватила фонари и швырнула в пакет.

Теперь гостиная. Там лежал он. Он. Сол. Сол лежал там с проломленной головой и пустыми глазами, но ей все равно нужно было замести следы. Она шумно вздохнула и вошла внутрь. Поначалу Нив старалась не смотреть в сторону тела, но от этого ей стало только хуже. Она чувствовала его присутствие – темного кровавого месива и самого трупа, остывающего и коченеющего. Внезапно ей захотелось дотронуться до него, но прикасаться было нельзя – ни в резиновых перчатках, как санитар в морге, ни голыми руками, как любовница, рискуя оставить отпечатки пальцев. Она вперилась в него взглядом – в тело, которое когда-то было им, и на мгновение позволила себе обдумать другой вариант развития событий: Сол, одетый в этот серый костюм и белую рубашку, открывает дверь, берет Нив за руку, притягивает к себе, закрывает дверь, и на его лице мелькает виноватая улыбка. Они ведь оба знали, какими последствиями это может обернуться, и Нив не считала себя способной на такое. Она была женой, матерью, сотрудником компании, подругой, уже с сединой в волосах и морщинками на лице.

Наконец она отвернулась. На столике лежала картинка, которую она нарисовала, рассказывая Солу об огороде и иллюстрируя на ходу набросками овощей: кабачков, тыквы, чеснока, зеленого горошка, мангольда, свеклы. Нив смяла листок и кинула в мусорный пакет. А вот забытую книгу женских рассказов она заберет домой. На кухне грохотала сушилка. Нив обошла комнату, огибая тело, собирая вещи, пролистывая книги, заглядывая под подушки на диване. Покосилась на гору рабочих документов на столе: папки, скрепленные счета, редферновские брошюры – и решила их не трогать.

Ей вдруг вспомнилась бумажка со стихами – Сол выпросил у нее такой сентиментальный сувенир, чтобы повсюду носить с собой. Просил он одновременно и серьезно, и иронично, с искренней, пусть и немного преувеличенной страстью, и даже еще пьяная тогда от любви Нив заподозрила, что она у него не первая. Но спрашивать не стала. Зачем? С усмешкой записала единственное стихотворение, которое знала наизусть и декламировала, когда перебирала спиртного на вечеринках: «Мне от Дженни звонкий чмок: то она вскочила с кресла…»[1] Дженни было вторым именем Нив, поэтому той казалось, что эти строчки про нее. И где теперь та бумажка?

Нив вернулась в коридор и достала из плаща Сола бумажник. В резиновых перчатках искать было неудобно, но снимать их она не решилась, а потому неловко перебрала все вещи – стихов среди них не оказалось. Тут ей в голову пришла жуткая мысль: а вдруг бумажка у него при себе? Вбежав в гостиную, Нив опустилась на корточки возле тела, сощурилась, чтобы не смотреть на рану, и похлопала его по карманам, а потом и вовсе залезла рукой внутрь – сначала в пиджак, затем – в брюки. Прикасалась она к нему осторожно, но он все равно слегка сдвинулся. Он уже остыл? Конечности одеревенели, кровь свернулась? Стихов не было. Может, дома оставил, спрятал в тайничок. А полиция потом найдет, покажет его жене и коллегам и спросит, узнают ли они почерк. Или он запихал бумажку в ящик стола на работе? Там ее тоже обнаружат, и тогда все коллеги Нив узнают. Потом Флетчер. Потом…

Она встала. Может, Сол вообще выбросил бумажку.

Новое озарение. Мобильный Сола. Где он? Она нервно огляделась по сторонам. Эта квартирка служила ему неким временным пристанищем на случай, если засидится на работе допоздна или, наоборот, должен будет выходить рано утром, поэтому много вещей он сюда не привез: только книги, которые наставил на полку, стопку папок и смену одежды – а холодильник оставил почти пустым, разве что заморозил кубики льда. У Нив дома все постоянно терялось, потому что за десятилетия там скопились горы и горы хлама, но здесь каждый предмет оказывался на виду. Она осознала, что не в состоянии мыслить здраво, а ведет себя как пьяная, пытающаяся прикидываться трезвой. От этой мысли ее пронзил страх. Движения стали дергаными, руки затряслись. Кровь гулко стучала в ушах. Нив на нетвердых ногах бродила по квартире, хотя пора было уже уходить оттуда. Причем побыстрее. Каждая секунда на счету. Что осталось? Стирка. Точно. Она пулей влетела в кухню и открыла сушилку. Постельное белье было еще влажным, и, застонав, Нив включила ее еще на десять минут.

Посудомойка. Она открыла ее и вынула тарелки, приборы и чашки. Со звоном уронила стакан. Собрала осколки, почувствовав, как один прорвал резиновую перчатку и царапнул большой палец. Нив смела их в совок и высыпала в мусорный пакет.

Что она забыла? Кухня напоминала стерильную операционную, но Нив вдруг охватило чувство, что она упустила нечто столь очевидное, что не способна его заметить. Она вернулась в гостиную и уставилась на Сола, будто он и был этой уликой. Его лицо уже начало меняться, темнеть. Поняв, что больше не выдержит, Нив вернулась к уборке.

Придя на кухню, она вытащила из сушилки белье, еще немножко сырое, но и так сгодится. Она заправила его обратно, изрядно повозившись с пододеяльником: он весь перекрутился и скомкался, и ей никак не удавалось его развернуть.

Наконец все было сделано. Нив стянула перчатки, кинула в пакет и завязала горловину узлом. Сол говорил, что из этого района мусор вывозят каждый день, даже в Рождество. Она уже хотела открыть дверь, но поймала себя на том, что так и осталась в одном бюстгальтере, и чуть не рассмеялась – или ее чуть не стошнило на деревянный пол продезинфицированной квартиры, где запах духов и секса смешался с вонью моющих средств и хлорки. Нив надела джемпер, кожанку и шарф. Порезанный осколком палец сунула в рот, подумав, что так недолго и мазнуть кровью по двери. Руки были какими-то чужими, а лицо – неподвижным, резиновым, словно на него налепили маску. Нив едва-едва приоткрыла дверь, подождала, прислушиваясь, а потом вышла на площадку и захлопнула ее за собой.

Снова появилось давящее ощущение, что она упустила что-то критически важное, и Нив застыла с занесенной ногой, не в силах сделать шаг. Ощущение не проходило. Нив открыла маленький почтовый ящик, заглянула внутрь, но ничего там не обнаружила. Она опять достала ключ, отперла дверь, чудом не уронив его, и вошла внутрь. На полу на кухне валялся второй мусорный пакет с ее вещами: духами, книгой, футболкой, колготками – она чуть не забыла его здесь. Нив схватила пакет и запихнула поглубже в кожаный рюкзак, а затем заскочила в гостиную, чтобы напоследок посмотреть на Сола. Его тело казалось меньше – или это комната стала больше. Неужели это когда-то был Сол? Он отдалялся от нее прямо на глазах.

– Прощай, – выдавила она, но ее голос прозвучал слишком резко и неестественно. Со всех сторон слышались звуки: шорохи, скрипы, гул труб. Нив почувствовала движение воздуха. По коже пробежали мурашки, но, обернувшись, Нив никого не увидела.

Выйдя на улицу, она пустилась было бежать с мусорным мешком наперевес, но ноги были как ватные, а дыхание болезненным и прерывистым, словно в воздухе не хватало кислорода. Нив притормозила и попыталась идти спокойным шагом, не выделяясь среди прохожих. Солнце било прямо в глаза, и все вокруг казалось ненастоящим. Оставшаяся позади комнатка ненастоящая – постановка сцены убийства в декорациях. И разворачивающая сейчас перед глазами сцена, теряющая очертания в золотистом сиянии, тоже ненастоящая. А интрижка с Солом – просто горячечный бред женщины за сорок, уставшей от семейной жизни.

Мусорный пакет Нив бросила в кучу таких же позади турецкого ресторана. Что дальше? Она глянула на часы: без двадцати одиннадцать. На мгновение она запамятовала, где оставила велосипед. Точно, на Друри-лейн. Нив направилась туда, очень медленно, будто шла по дну моря, продираясь сквозь толщу воды. Забравшись на велосипед, она вдруг вспомнила про камеры видеонаблюдения, от которых, как все уверяли, не скроешься. Ее наверняка уже засняли, и скоро полицейские начнут изучать зернистые кадры, как она входит в здание в начале восьмого и выскакивает оттуда в половине одиннадцатого – тогда чего ради она так старалась? Нив натянула шарф на лицо почти до носа и поехала прочь, лавируя между припаркованными машинами и почти ничего не видя перед собой.

На дорожке вдоль канала Нив притормозила и слезла с велосипеда. Мысль о том, чтобы вернуться домой, была невыносима: что ей делать в обветшалом семейном гнезде? Там могут оказаться Флетчер или Мейбл, или они оба, и придется вести себя, будто ничего не произошло, и, заикаясь, играть роль самой себя. К этому Нив еще не была готова. На нее, словно обух, обрушилось тяжелое осознание, что она вообще никогда не сумеет оправиться от потрясения. Будь это мимолетный роман, этакий кризис среднего возраста, она бы вышла сухой из воды – конечно, чувствовала бы себя виноватой, но не более того. Постепенно жизнь вернулась бы в привычную колею. Со временем воспоминания потеряли бы болезненную остроту, померкли и легли на полку рядом с другими. Но сегодня все изменилось, стало весомым и опасным. Интрижка обернулась смертью. Убийством.

На воде располагалось небольшое кафе, и Нив пристегнула велосипед и зашла внутрь. В зале было пусто, разве что сидела какая-то молоденькая женщина с каштановой косой почти до талии, а рядом стояла коляска. На мгновение Нив почудилось, что в люльке лежит Мейбл: все странно сплеталось. Малышка и выглядела совсем как Мейбл когда-то: крохотная, лысенькая, на кругленьком личике читается любопытство. Дочь всегда была такой спокойной, такой тихой и загадочной девочкой. Раньше Флетчер и Нив гордились своими родительскими успехами.

Нив заказала чай с бергамотом и устроилась с чашкой у широкого низкого окна. Мимо небыстрой трусцой пробежал очень хмурый здоровяк. Нив обняла ладонями кружку, чтобы немного унять тревогу, и сделала маленький глоток обжигающего чая. Напряжение в груди слегка притупилось. Нив обратила невидящий взгляд за окно.

С Солом она познакомилась девять месяцев назад, когда их загибающуюся крохотную фирмочку – они основали ее с тремя друзьями, тогда им было под тридцать и они только-только получили дипломы школы искусств, – перекупила крупная успешная компания, где он и работал. Та называлась «Редферн паблишинг», а их контора – «Сан сериф». Они рисовали и верстали памфлеты, брошюры, изысканные малотиражные издания на плотной шершавой бумаге с тщательно подобранным шрифтом и форзацем под мрамор, афиши музыкальных фестивалей и поэтических вечеров. В составе «Редферна» они сохранили некоторых старых клиентов, но теперь брались и за буклеты для конференций и специализированные журналы. Гэри сказал, что они собирались завоевать весь мир, но тот в итоге завоевал их самих. Впрочем, они вздохнули с облегчением, когда признали, что дни их великой славы – утомительные, между прочим, – наконец-то кончились и теперь можно спокойно перейти в штат с нормированным рабочим днем, стабильной зарплатой и гарантированной пенсией.

Казалось бы, Нив должна была запомнить первую встречу с Солом. Это должно было быть нечто странное, романтичное или забавное. Но тогда происходило слишком много всего. Они с Флетчером кое-как подошли к концу жуткой двухлетней эпопеи с Мейбл, когда та опускалась на самое дно, а потом пыталась собрать себя в кучу. С грехом пополам они ей помогли – по факту, она справилась и без них, – но ситуация оставалась очень шаткой.

Началась кутерьма с переездом из ветхого здания на Севен-Систерс-роуд в светлый сияющий офис рядом с круговым перекрестком на Олд-стрит. Помимо багажа воспоминаний и эмоций за прошедшие годы накопилось и немало вполне материального багажа: целые шкафы писем, документов, эскизов, набросков… Прекрасные рисунки, которые не грех и в рамку вставить, финансовая отчетность, которую надо сохранить, сентиментальные напоминания о славных прошлых днях, ну и, как водится, груды мусора. Проблема заключалась в том, чтобы разобраться, где что. Это было не просто поглощение, они покидали родной дом и переезжали – нервный срыв обеспечен.

Тогда Сол был лишь одним из новых начальников. Переезду предшествовали многочисленные совещания с людьми в строгих костюмах, которые излагали проблемы, читали нотации, делали замечания и давали ценные указания. Сол наверняка тоже присутствовал, но все они слились в безликую массу, и Нив не помнила, когда общалась с ним, а когда – с кем-то другим.

Когда друзья обустроились на Олд-стрит он время от времени появлялся в поле зрения, как и другие местные обитатели вроде вечно недовольной женщины из соседней комнаты, и прочих сотрудников на ресепшене и у кофе-машины.

Прихлебывая обжигающий чай, чтобы этакой шоковой терапией вернуть себя обратно в привычную жизнь, Нив невольно вспоминала, как в первый раз по-настоящему разглядела Сола. Остальные уже разошлись, она работала в кабинете одна, и вдруг сзади раздался голос:

– Вам пора домой.

Нив обернулась: в дверном проеме, облокотившись на косяк, стоял Сол.

– Это приказ?

– Мне всегда казалось, что можно со всем управиться до шести, – пояснил он, входя в помещение.

Тогда она и рассмотрела его как следует. Высокий, с короткими темными волосами, в которых уже проклюнулась седина, одет в очень светлый серый костюм, слегка отливающий глянцем. Тогда решила, что он совершенно не в ее вкусе. Ей всегда нравились люди не от мира сего, потерянные, измученные. Сол на такого не походил. Зато глаза красивые: серо-голубые, со смешинкой. Теперь, сидя в кафе, Нив вспоминала эти глаза, бессмысленно глядящие в потолок.

– Когда мы только начинали, – ответила она тогда, – и нам давали крупные проекты, мы порой засиживались до утра. Часа в три-четыре кто-нибудь ходил за бубликами, и мы ели их с кофе, а потом продолжали работать.

– Когда вы только начинали, – с улыбкой повторил мужчина и оперся на стол напротив. – Что же изменилось?

– Мы повзрослели, обзавелись семьями, детьми… во всяком случае я. А если нужно искать няню, то очарование сверхурочной работы куда-то испаряется. И уже не хочется посреди ночи жевать бублики, и сама мысль об этом вгоняет в тоску.

– Однако сейчас вы здесь.

– Дома муж. Не волнуйтесь. Я выключу свет, когда буду уходить.

Он развернулся, чтобы ретироваться, но вдруг остановился и снова посмотрел на нее.

– Я тоже в свое время не спал ночами, – поделился он. – Не на работе. Я бы никогда не стал работать всю ночь – это безумие. Но когда учился в колледже, то ходил по вечеринкам, веселился часов до семи-восьми утра, а потом завтракал и шел себе на занятия. Будь у меня машина времени, вернулся бы к себе молодому и сказал: наслаждайся, пока силы есть, потому что лет в пятьдесят – мне, правда, сорок девять, но не суть – лет в пятьдесят ты так уже не сможешь.

– Хуже всего, – добавила Нив, – что в пятьдесят тебе этого даже не захочется.

– Ну хватит, – оборвал ее мужчина. – Довольно уже мрачных наблюдений о подступающей старости. Кстати, выключить не получится.

– Что выключить?

– Свет. Когда будете уходить. Он отключается автоматически во всем здании. Есть такое правило, понятия не имею зачем.

Тогда он говорил, что скоро ему стукнет пятьдесят, но в итоге так и не дожил до этого возраста.

Встреча ничего особенно не значила, но именно с того вечера они начали кивать друг другу в лифте и в коридоре. А когда другие критиковали его, как критиковали всех и все в «Редферне», она не поддакивала.

Нив заказала еще чашку чая.

Как такое могло случиться? Кто мог его убить?

Через неделю или две Нив, уходя с работы, столкнулась в лифте с Солом; завязалась беседа.

– Не ожидал вас увидеть в это время, – сказал он. – Думаю о вас и вспоминаю бублики в три часа ночи. Ничего не могу с собой поделать.

Нив удивилась, что он вообще о ней думал, а когда они вышли на улицу, Сол предложил выпить и тут же вскинул руку в предупреждающем жесте.

– Прежде чем вы ответите, – объявил он, – хочу сказать, что это не по служебным делам. Я не собираюсь говорить о планах развития компании и не буду просить вас дать оценку коллегам. Это не тайное собеседование.

– Ладно, – согласилась она.

Что она помнит о том первом походе в ресторан? Бутылку вина на столе. Сол заглянул в меню и сказал, что если они хотят выпить больше, чем по одному бокалу, то дешевле взять бутылку. И все равно уже тогда Нив казалось, что она на что-то соглашается. О чем они говорили? Она помнила только то, о чем они не говорили. О работе. Не говорили о детях и сложностях с подростками. Нив знала, что он женат, а он знал, что она замужем, но они и эту тему не затрагивали. Он не жаловался, что супруга его не понимает. Они не говорили о том, что стареют, обрастают лишними килограммами, седеют, что на них перестают обращать внимание. Просто болтали. Легко. Приятно.

Сидя за столиком всего в километре от лежащего в квартире трупа, Нив прокручивала в голове тот вечер, словно немое кино. Его улыбка. Его удивительно гладкие руки, без единого волоска. Можно сказать, изящные. Помнила его внимательный взгляд. Она не помнила, о чем они тогда говорили, но помнила, что он кивал, прислушивался к ее словам, смеялся. Помнила, как он жестикулировал и смотрел на нее с искренним интересом. Наверное, именно тогда она и поняла, что изголодалась по столь необходимому и интимному ощущению, когда тебя видят, замечают, узнают, – впрочем, возможно, это случилось и позже.

В памяти сохранился лишь обрывок разговора – они вышли из бара и Сол провожал ее до велосипеда.

– Хотел убедиться, что у тебя правда есть велик, – пояснил он, – что ты его не выдумала.

– Правда есть.

– А шлем где?

– А вот его у меня нет.

– Почему?

– Не хочу в нем ездить.

– Почему?

– Люблю чувствовать ветер в ушах.

– Ветер в ушах и сотрясение мозга? – хмыкнул Сол.

– Одно не обязательно следует из другого.

Сотрясение. Сотрясение. В тот момент Сол, наверное, представил ее распростертое под грузовиком или автобусом тело. А теперь уже она представляет его, Сола.

– Надо как-нибудь повторить, – предложил он.

– Хорошо.

Еще из того вечера Нив запомнилось, что Сол не навязывался. Сидел напротив, не прижимался к ней вплотную, не нависал. Не прикасался к ней и не клал ладонь поверх ее.

Но, когда Нив отстегнула велосипед, Сол чмокнул ее на прощание сначала в одну щеку, потом в другую. А затем – все получилось само собой – они поцеловались в губы, сначала нежно, а потом уже требовательно. Нив приоткрыла рот. Поцелуй на вкус был как вино, которое они вместе пили. Нив ощутила себя даже не на двадцать пять, а на пятнадцать, когда вся жизнь еще впереди. Момент получился настолько интимным, что она едва не упала в обморок. Прервав поцелуй, они ошалело посмотрели друг на друга.

– Охренеть, – выдохнула Нив.

– Я вообще-то не… – начал Сол. – Я обычно так не делаю.

Она ему нисколько не поверила даже тогда, но это не имело никакого значения. Он лишь пытался соблюсти приличия.

Она толком не помнила, что происходило, когда она вернулась домой. Возможно, Рори читал, а Коннор играл в футбол в маленьком садике, лупя мячом по хрупким кустикам и оставляя на газоне грязные борозды. Сама она, наверное, пошла готовить ужин. Может, еще повздорила с Мейбл. Хотя даже не помнила, была ли дочь дома. Флетчер, скорее всего, сидел у себя в комнате. Но за стол точно сели все вместе, как и всегда, даже в самые худшие времена.

Потом, наверное, смотрели телевизор – какой-то сериал, который обычно глядели всей семьей, – или играли в карты, а может, разошлись по своим делам: Рори – читать, Коннор – за компьютер, Мейбл – к себе в комнату, размышлять о чем-то, таращась на свое бледное отражение в зеркале, или же свернуться калачиком под одеялом и плакать. Иногда атмосфера в доме царила светлая, счастливая и умиротворенная, а порой, как бы Нив ни старалась, – тяжелая и мрачная. Они с Флетчером вместе ложились спать. Занимались ли любовью? Это все еще происходило довольно регулярно, даже после стольких лет, после его депрессивных эпизодов и куда более мучительных, почти смертельных приступов отчаяния у дочери. Супруги пытались держаться друг за друга, несмотря на соблазн сбежать, отвернуться, чтобы не чувствовать боли. Но про тот вечер Нив не помнила.

Вернее, помнила одну-единственную вещь: как в темноте лежала в кровати, а Флетчер ровно дышал рядом. Она пыталась понять, что случилось. В ночном мраке Нив очень живо ощущала на губах прикосновение губ Сола, их незнакомый вкус. И сама ситуация, и ее реакция на нее казались нереальными, будто все произошло не с ней, а с кем-то другим.

«Он предложит, – подумала Нив. – И да. Я соглашусь».

Она допила вторую чашку чая. Нив понимала, что нельзя вот так думать о Соле, углубляться в прошлое. Это путь к сумасшествию. К тому же ей еще было о чем поразмышлять. Например, об утреннем сообщении. Можно ли ее привлечь за него точно так же, как за оставленные в квартире следы? До Нив дошло, что до сегодняшнего дня он ей вообще никаких сообщений не отправлял, а она не только ему не звонила, но даже и не знала, есть ли у него ее номер. Она достала телефон, выделила послание и удалила. Но чем это поможет? Разве удаленное сообщение исчезает безвозвратно? Ведь все где-то хранится? И все можно восстановить? Нив забила в поисковик: «действительно ли удаленные сообщения удаляются?»

Ответы высветились и хорошие, и плохие. Если синхронизировать мобильный с компьютером, сообщение удаляется навсегда. Удручало другое: насколько Нив поняла, оно могло сохраниться у телефонного оператора, а могло и нет. Она вспомнила сам текст. Про квартиру там не было ни слова. И про Нив. И про Сола.

Но разве сообщение не должно остаться у него в телефоне? И где он? Самая очевидная версия: его забрал тот, кто убил Сола. Но зачем? Что преступник будет с ним делать? Впрочем, пока мобильный не найдется, никто не свяжет сообщение, Сола и квартиру с Нив.

Она поймала себя на мысли, что уже думает как преступница.

Домой Нив вернулась ближе к часу. Открыла дверь, вошла, подбирая отговорку, почему так и не поехала на огород, и придавая лицу обычное выражение. Но вокруг было тихо. Нив сняла кожанку и прокралась наверх. Кабинет Флетчера располагался на третьем этаже, но с лестницы было видно, что дверь закрыта: значит, хозяин там, упорно работает над чем-то или же… не работает. Отлично. Нив прошла в спальню, разделась, натянула древние джинсы, футболку и фланелевую рубашку, в которых ходила на огород. Затем снова спустилась на первый этаж и сунула брюки и джемпер в стиральную машину. Опять. Достала из рюкзака все, что забрала из квартиры: духи, книжку, велосипедные фонари, футболку и колготки – и разложила по местам, расхаживая по дому на цыпочках, словно воровка. Потом полежала в горячей ванне и еще раз помыла голову. Казалось, утро намертво прилипло к ней, оставило по всему телу невидимые следы: пятнышки, отпечатки, ворсинки, лживые слова…

Наконец она бодро крикнула с лестницы: «Привет!» Поставила чайник. Вышла в сад, миновала груду рам со стеклами – для теплицы, – которые там пылились уже несколько месяцев. Покормила бедную морскую свинку, налила ей воды и просунула в клетку пучок чистой соломы. Питомец озабоченно глянул на Нив и по-птичьи пискнул.

Она сняла с веревки высохшее белье и принесла в дом. Заварила чай – и побольше. При мысли о еде ее начинало подташнивать.

В кармане зазвонил телефон, и Нив вздрогнула. Мама спрашивала, что подарить Рори на день рождения.

– Даже не знаю. Дай подумать, – протянула Нив.

– Может, маленький микроскоп? Ему же нравится природа.

– Хорошая идея.

– Твой отец считает, что лучше бинокль.

– И то, и другое хорошо.

– В общем, реши и дай знать.

Со второго этажа спустился Флетчер и поздоровался с ней, проведя рукой по волосам. Выглядел он уставшим и раздавленным – опять не в духе. У нее дрогнуло сердце от жалости и нежности. Она коснулась руки мужа, но он лишь покосился на Нив и отстранился. На вопрос, как прошла утренняя встреча, пожал плечами: работа как работа.

Флетчер полез в холодильник в поисках чего-нибудь съестного. Ей нужно было пройтись по магазинам, купить продукты, цветы, создать дома атмосферу покоя и умиротворения.

– Что там на огороде? – поинтересовался муж.

Она ответила, что прекрасно провела время и в следующий раз привезет много овощей: и горошек, и лук, и свеклу, и чуть-чуть поздней малины. Попыталась представить, что все-таки была на огороде, ковырялась в рыхлой земле. Сказала, что приятно поработать на свежем воздухе в такой погожий сентябрьский денек.

– Такое бабье лето – просто подарок, – добавила Нив, и собственный голос донесся до нее словно издалека.

Она внезапно замолчала, потому что слова будили в ней что-то опасное и непереносимо печальное. Сол погиб. Конечно, она видела его мертвым, видела труп, безжизненное тело на полу, хороший, но задравшийся костюм и пустые серо-голубые глаза. Но она это не поняла, не прочувствовала, не позволила себе осознать, что теперь будет. Для него все кончилось, и бабье лето тоже. У него остался сын, пусть даже он о нем почти не упоминал. Жена. Наверняка и мать у него еще жива. Друзья. Коллеги. Целый сложный мир, в котором Нив отводился крошечный уголок, тайничок. Но кто-то саданул Сола молотком по голове, и все разрушилось: все его надежды и планы, вся радость, вся уверенность, смех, жесты – то, как изящно он вскидывал руки, когда удивлялся или кому-то уступал.

– У тебя все нормально? – услышала она голос Флетчера.

– Конечно, а что?

День прошел будто в тумане. Нив отправилась пешком в ближайший магазин и в какой-то момент поймала себя на том, что впала в транс, стоя возле холодильника с йогуртами, пока вокруг деловито сновали люди, толкая перед собой тележки, словно тараны. Старичок во фруктово-овощном отделе ткнул пальцем в бледные пористые апельсины и сказал, что они напомнили ему о временах, когда он ездил в Малагу с женой, а та год назад умерла, и теперь они уже никогда вместе в Испанию не слетают. Его глаза наполнились слезами, и глаза Нив – тоже.

Купив слишком много продуктов, а потом еще и цветов у флориста через дорогу, она потащилась домой – ручки бумажных пакетов впивались в пальцы. В животе у Нив было пусто. Она не понимала, голод ощущает или тошноту.

Нив испекла лимонный пирог. Пока просеивала муку, золотистое, как яичный желток, солнце скатилось к горизонту. Нив сказала себе, что этот день все-таки закончится.

Вернулся Рори, тихонько прокрался в дом, будто сомневался, что заходит к себе.

Пришла Мейбл. Нив слышала, как та поднимается наверх, долго принимает душ и удаляется в комнату. Примерно через час или даже больше дочь спустилась на первый этаж, одетая в черные легинсы, мешковатый желтый джемпер и вязаные носки-тапочки; волосы распущены. Под глазами фиолетовые пятна, будто туда сильно надавили большими пальцами. Губы бледные, потрескавшиеся. Выглядела Мейбл лет на девять, больная, уставшая.

Она смотрела, как Нив достает из духовки пирог и тыкает в него лопаткой, проверяя на готовность, а потом переставляет на решетку для охлаждения, как моет посуду и протирает столешницу. Нив чувствовала на себе неотрывный взгляд Мейбл и ощущала себя загнанной в ловушку. «Я могла бы прямо сейчас выбежать из дома, – подумала Нив, – подняться на холм, распустить волосы, чтобы развевались на ветру, и там никто бы на меня не смотрел, не осуждал, и я осталась бы одна, беззаботная, свободная».

– Свободна, – сказала Нив как-то Солу. А он ее поцеловал.

Внезапно под пронзительным взглядом дочери она – о ужас! – ощутила неожиданный прилив желания. На мгновение Нив оказалась там, с Солом, когда все только начиналось.

– Пойду приведу Коннора, – пробормотала она.

И вот они собрались все вместе. Ее семья, ее маленькое племя. Она делала на кухне овощную лазанью, потому что та усмиряла нервы и долго готовилась, а Нив было нужно время, и она слушала, что происходит в доме. Коннор шумно носился вниз-вверх по лестнице, Флетчер устало топал по полу, из комнаты Мейбл неслась музыка; звонил телефон, кто-то отвечал, приезжал курьер, разгорался спор и почти тут же утихал, в кармане вибрировал мобильный – всего лишь Рената, и Нив не нашла в себе сил поговорить ни с ней, ни с кем-либо еще. Нив то успокаивалась, то внутренне леденела, цепенея от ужаса.

Ужинали вместе. Нив зажгла свечи, поставила на стол цветы, открыла бутылку красного вина, налила себе, Флетчеру и Мейбл, пригубила совсем капельку, но голова сразу закружилась, а мысли улетели далеко-далеко. Она попыталась вспомнить, как обычно себя ведет, и спросила саму себя, что бы сейчас делала Нив. Переводила взгляд с одного домочадца на другого, улыбалась, наклонялась к ним. Расспрашивала, как день прошел. Пересказывала книжку, которую читала: о деревьях, как те друг с другом общаются. Передавала последние новости. Рори выковыривал из лазаньи грибы и откладывал на край тарелки. А когда Нив рассказывала, что деревья связаны под землей, весь обратился в слух, и его худое лицо засияло.

Мейбл молчала и почти ничего не ела. Так сгорбилась на стуле, что волосы упали на лицо. Костлявые запястья, под большими пальцами заметны ямки. Ногти обкусаны почти до мяса. Нив напомнила, что они договорились поехать в магазин, чтобы купить все необходимое для университета, а Мейбл ткнула вилкой в горку лазаньи и глухо, зловеще произнесла:

– Если я не передумаю.

Флетчер поморщился, но они уже усвоили, как надо себя вести в таких ситуациях, и промолчали. Так и сидели в тишине, пока Нив не поднялась из-за стола, чтобы убрать тарелки; муж присоединился к ней, включил воду и закатал рукава. Его лицо было мрачным как туча, а плечи немного ссутулились, но Нив ощущала на себе взгляд дочери, а потому сдержала порыв дотронуться до руки Флетчера и напомнить, что он не один.

Позже – когда они с мужем прибрались на кухне, когда Нив почитала на ночь Коннору, который сидел на краю кровати, и его умытое румяное личико постепенно расслаблялось, а глаза слипались, когда Рори продемонстрировал последние наброски мультяшных героев, когда Нив помаялась за компьютером, тщетно ища новости о Соле, – она легла в постель рядом с Флетчером. Оба погасили свет и приняли горизонтальное положение, устраиваясь поудобнее, натягивая на себя одеяло и поправляя подушки. Нив прокрутила в голове, как они повторяли этот ритуал изо дня в день на протяжении долгих лет. Казалось, она должна была помнить первый раз, когда они провели всю ночь вместе, но нет. За двадцать лет таких ночей накопилось… Двадцать лет любви, секса, чтения книг в постели, ссор и примирений, разговоров в темноте, детского плача из соседней комнаты – а потом кто-то из ребят приходил к ним в спальню, залезал в постель и теплым комочком втискивался между ними; двадцать лет они спали бок о бок, видя каждый свои сны. Поначалу Флетчер лежал на спине, закрыв глаза локтем, а Нив – на своей половине, отвернувшись к окну и мысленно запрещая мужу прикасаться к себе. Потому что она не могла. Не сегодня. Он отвернулся: теперь они лежали друг к другу спиной. Через несколько минут он задышал ровнее, заснул.

А ей не спалось. Нив так ждала, когда этот день наконец закончится, придет ночь и окутает ее мраком и тишиной, но теперь ей казалось, будто она лежит на высоком утесе, и стоит хоть на мгновение расслабиться – полетит в пропасть. Даже глаза закрыть страшно. Мысли кружились в голове, как сухие листья, невесомые, но колкие. Машинку с сегодняшними вещами так и не включила. Забыла купить масло, овощной бульон, капсулы для стирки. Надо было еще побеседовать с учительницей Коннора. Записаться к врачу. Договориться, чтобы съездить с Флетчером к его родителям на выходные. Они уже давно просят навестить. Скоро день рождения Рори, всего через несколько дней после ее, а она до сих пор ничего не купила; и почему он вообще такой тихоня? Может, по той же причине, по которой Коннор шумный: из-за Мейбл, которая в последние годы много чего начудила? А в огороде действительно не мешало бы покопаться. И клетку морской свинки почистить. Повесить картины на кухне. Починить или заменить бойлер. Откопать в закромах старые кастрюли, сковородки и ложки-вилки, чтобы дать Мейбл с собой в университет – неужели дочь и вправду в итоге может передумать? Завтра на работу, там, конечно, все уже будут в курсе. Закрыла ли она перед уходом окно в спальне, и не все ли равно? Его тело уже остыло. Окоченело. Ренате так и не перезвонила. А еще она изменяла мужу, а Сол погиб. Она до сих пор любила мертвеца, изнывая от чувства вины, безнадежной скорби и желания, а ее собственный супруг тихонько сопел рядом.

Нив не сомневалась, что вообще не уснет, но, похоже, задремала, потому что в какой-то момент вскочила в ужасе – на лбу, на груди и на спине выступил пот, дыхание хрипло и болезненно вырывалось изо рта, будто она тонула, а теперь едва-едва высунулась на поверхность, чтобы глотнуть кислорода.

Браслет. Она оставила его в квартире Сола. Сняла, чтобы натянуть резиновые перчатки, и положила на столешницу. Но обратно потом не надела. Нив так и видела: неровный серебряный круг, лежащий у всех на глазах.

Она чуть не застонала вслух. Хуже улики она и вообразить не могла. Это был не просто старый браслет. Приметный, лично ее и больше ничей. Нив вообще не больно-то носила украшения, но тот браслет надевала почти всегда, когда выходила из дома. Его узнал бы любой: полиции достаточно показать его ее коллегам, и те подтвердят: «Точно, это вещь Нив». Причем уникальная: когда Флетчер подарил браслет ей на сорокалетие, то с гордостью сообщил, что купил его в крошечной мастерской в Хакни и что сделан он вручную. Эксклюзив. Она могла с таким же успехом взять губную помаду и вывести на зеркале в ванной: «Здесь была Нив».

Что же делать? Она лежала в кромешной тьме, ощущая рядом теплую спину мужа, и ей отчаянно хотелось разбудить его, рассказать ему все и почувствовать наконец облегчение, что не нужно больше трястись, боясь разоблачения. Но ведь была еще Мейбл, проблемная Мейбл, их непутевая дочь. Нив не могла признаться. Надо вернуться в квартиру. Вернуться сейчас же. Она приподняла голову посмотреть, который час показывает радио: без пятнадцати три.

Нив выскользнула из постели. Флетчер коротко всхрапнул, будто хохотнул, и натянул на себя одеяло. Он еще крепко спал. Она не рискнула выдвигать ящики, а потому прокралась в коридор и остановилась возле лестницы, прислушиваясь к звукам в доме. Коннор и Рори спали наверху, а вот Мейбл была на том же этаже, что и родители, в комнате, выходящей окнами в сад. Откуда-то доносился скрип, повизгивали старые трубы. И больше ничего. Нив на цыпочках спустилась по лестнице. Достала из машинки одежду, в которой ходила в квартире Сола, и надела. Носков не было; тогда Нив натянула уличные ботинки, стоявшие в обувнице возле двери, прямо на голые ноги, сняла с крючка кожанку и взяла с полки ключи. Проверила, на месте ли кошелек, а потом закинула на плечо рюкзак, включила фонари на велосипеде и выкатила его на тротуар, не забыв закрыть дверь и поморщившись от резкого щелчка замка. Нив в панике подумала, что могла оставить ключи от дома внутри, и судорожно похлопала себя по карманам: на месте.

Решила добираться не через канал: там ночью было жутковато, и на всех парах погнала по почти пустым улицам. Машины мелькали лишь изредка, и посреди проезжей части вальяжно разгуливала лиса, будто чувствовала себя здесь полновластной хозяйкой. Ночь выдалась прохладной и безветренной; ясное небо затянули тучи, скрыв звезды. Нив терзала мысль: вдруг Флетчер проснется и не обнаружит ее рядом? Или Коннору приснится страшный сон и он прибежит к родителям в поисках утешения?

Она пристегнула велосипед к железным дугам, выключила фонари и прошла к подъезду, смутно подозревая, что сейчас из-за всех углов повыскакивают полицейские с прожекторами и дубинками и ее оглушат гулкие голоса из громкоговорителей. Но вокруг никого не было, и она в скупом уличном свете набрала код на домофоне, вошла внутрь и припустилась вверх по ступенькам, где по ходу ее движения автоматически загорались лампы – в первый момент она даже застыла как вкопанная от неожиданности. На полпути Нив остановилась, сняла с плеч рюкзак и достала кошелек. Наверху за дверью лежал мертвый Сол. Не надо даже заходить в гостиную: сразу на кухню, схватить браслет и прочь.

Нив открыла кошелек, сунула палец под кредитку и охнула. Ключ исчез. Как такое может быть? Она опустилась на корточки и вытрясла из кошелька все содержимое – вещей там было немного, потому что и портмоне, и рюкзак она только-только купила и не успела переложить туда из старого все кредитки, мелочь, карты лояльности и визитки. Затем Нив обшарила все карманы на брюках и кожанке. Облазила каждое отделение рюкзака.

Она попыталась вспомнить, что делала утром: она не сомневалась, что когда заходила в квартиру, то убрала ключ в кошелек. Но потом – о боже! – потом она опять вытащила его, чтобы вернуться. А затем куда его дела? Она силилась вспомнить, но тщетно. Неужели оставила внутри вместе с браслетом? Нив захотелось взвыть, свернуться в позу зародыша прямо здесь, в подъезде, отчасти повторяя позу трупа в квартире.

Свинцовыми непослушными пальцами она убрала все обратно в кошелек и встала. Заглянула в маленький почтовый ящик. Затем надела рюкзак, спустилась на первый этаж и вышла на пустынную улицу. Отстегнула велосипед, включила фонари и отправилась домой. Там повесила свой транспорт на место, сняла кожанку, угнездила ее на вешалке, стянула ботинки и поставила их в обувницу. Прошла на кухню, разделась и сунула вещи обратно в стиральную машинку. Голая, прокралась наверх, морщась от зловещего скрипа, миновала закрытую дверь комнаты Мейбл и юркнула к себе. В неясном свете различила бугрящийся силуэт Флетчера и его ровное глухое дыхание. Нив забралась в постель, обхватила себя руками и принялась ждать утра.