Читать книгу Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч - Страница 15

Фрида уже давно научилась организовывать свою жизнь так, чтобы та была безмятежной и предсказуемой, как водяное колесо: каждая секция погружалась в опыт, а затем снова выныривала на поверхность. Таким образом, уже знакомые дни повторялись снова и снова, вызывая в ней ощущение определенности и понимания следующей цели: пациенты приходили в конкретные, установленные заранее дни, она виделась с Рубеном, встречалась с друзьями, давала уроки химии Хлое, читала у камина или сидела в кабинете на чердаке и делала небольшие наброски мягким карандашом. Оливия считала, что порядок – одна из разновидностей тюрьмы, не дающая человеку возможности испытать что-то новое, а безрассудство и хаос, в свою очередь, – проявления свободы. С точки зрения Фриды, именно порядок дает человеку свободу думать, пускать мысли в специально созданное для них место, чтобы подобрать имя и форму идеям и чувствам, поднимающимся на поверхность в течение нескольких дней, словно ил и водоросли, – и, подбирая им имя, человек в каком-то смысле обретает над ними контроль, успокаивает их. Но некоторые мысли и чувства уходить на покой не желают. Они напоминают мутную взвесь в воде: шевелятся у самой поверхности и вызывают в их обладателе беспокойство.

Теперь же она не могла успокоиться еще и из-за Сэнди. Они ели, и разговаривали, и спали вместе, а потом Фрида шла домой, не оставаясь на ночь. Они уже начинали – и это ее тревожило и захватывало одновременно – прорастать друг в друга, узнавать друг друга, исследовать друг друга, поверять друг другу тайны. Как далеко она намерена позволить ему проникнуть в ее жизнь? Она попыталась представить себе это. Хочет ли она, чтобы они стали парой, ходили всегда вдвоем, словно связанные одной веревкой альпинисты?

Вчера вечером Сэнди впервые остался у нее дома. Фрида не стала говорить ему, что с тех самых пор, как она купила дом, здесь еще никто не гостил с ночевкой. Они посмотрели кино, проглотили поздний ужин в итальянском ресторанчике в Сохо, а потом вернулись к ней домой. В конце концов, призналась она, до него ведь рукой подать, так что создается впечатление, словно решение было логичным и ничего не значащим – хотя в действительности они сделали важный шаг. Уже наступило утро воскресенья. Фрида проснулась рано, когда еще не рассвело. На мгновение, пока события прошлой ночи не всплыли у нее в памяти, она испытала укол тревоги, увидев рядом с собой чье-то тело. Она выскользнула из кровати, приняла душ и спустилась на первый этаж, чтобы зажечь камин и приготовить кофе. Тот факт, что утро она начинает не в полном одиночестве, вызывал странное ощущение, словно она очутилась в незнакомом месте. Когда он наконец пойдет к себе домой? А что, если он просто останется у нее?

Когда Сэнди спустился, Фрида просматривала счета и официальную корреспонденцию, которую всегда оставляла на выходные.

– Доброе утро!

– Привет.

Тон ее был резким, и Сэнди удивленно поднял брови.

– Я могу уйти прямо сейчас, – предложил он. – Или ты можешь угостить меня кофе, а после этого я уйду.

Фрида подняла глаза и нехотя улыбнулась.

– Прости. Я приготовлю тебе кофе. Или…

– Что?

– Обычно по воскресеньям я хожу в одно место за углом, завтракаю там и просматриваю газеты, а потом иду на рынок на Коламбия-роуд, чтобы купить цветов или просто полюбоваться ими. Если хочешь, можешь пойти со мной.

– Хочу.

По воскресеньям Фрида обычно завтракала одним и тем же – рогаликом с корицей и чашкой чая. У Керри, старавшейся сохранить профессионально-невозмутимое выражение лица, Сэнди заказал порцию овсянки и двойной эспрессо. Встретившись взглядом с Фридой, Керри одобрительно подняла брови, проигнорировав хмурый вид посетительницы. Но кафе уже заполнялось людьми, и ни Керри, ни Маркус не могли уделить парочке достаточно времени, только Катя была не у дел и бесцельно бродила между столиками. Каждый раз, проходя мимо столика, за которым сидели Фрида и Сэнди, она совала указательный палец в сахарницу и облизывала его.

У прилавка всегда стояла полная газетница. Фрида взяла несколько газет и положила их между собой и Сэнди. Ее неожиданно охватило тревожное ощущение, что за последние несколько дней они превратились в настоящую пару – такую, которая всегда вместе ходит на торжества, вместе проводит ночи, вместе встает воскресным утром, чтобы почитать газеты в приятной, разделенной тишине. Она откусила приличный кусок рогалика и сделала глоток чая. Это очень плохо?

Часто это была единственная возможность для Фриды за всю неделю прочитать газеты от корки до корки, а в последние несколько недель она была так захвачена отношениями с Сэнди, что, похоже, позволила своему миру сжаться лишь до работы и любимого. Так она и сказала, добавив:

– Хотя, возможно, не имеет никакого значения, что я на время отключилась от того, что происходит в мире. Тем более что я все равно ничего не могу изменить. Как не имеет значения, поднялись акции на один пункт или нет. Или, – она взяла газету из лежащей на столе пачки и указала на заголовок, – что кто-то, кого я не знаю, совершил нечто ужасное по отношению к кому-то, с кем я тоже не знакома. Или что знаменитость, о которой я никогда не слышала, порвала с другой знаменитостью, о которой я тоже никогда не слышала.

– Да пожалуйста, я готов взять вину за это на себя, – заверил ее Сэнди. – Я… Эй, что такое?

Фрида его уже не слушала. Ее захватило сообщение в газете.

Сэнди наклонился к ней и прочел заголовок:

– «Малыш Мэтти все еще не найден. Слезные мольбы матери». Да ты об этом наверняка слышала. Новость очень свежая. Вчера она была во всех газетах.

– Нет, – пробормотала Фрида.

– Только подумай, через что приходится проходить родителям…

Фрида смотрела на фотографию размером в три колонки: там был изображен маленький мальчик с ярко-рыжими волосами, обсыпанным веснушками лицом и кривой улыбкой; взгляд его синих глаз был направлен куда-то вбок – наверное, на человека за объективом.

– В пятницу, – сказала она.

– На данный момент он, скорее всего, уже мертв. Мне чертовски жаль бедолагу-учительницу, которая отпустила его. На нее ушат помоев вылили.

Но Фрида не слышала, о чем он говорит. Она читала о Мэтью Фарадее, которому в пятницу удалось незаметно выскользнуть из начальной школы Ислингтона. В последний раз его видели, когда он направлялся к кондитерской примерно в ста ярдах от школы. Она взяла другую газету и стала перечитывать ту же историю, только чуть более красочно рассказанную и снабженную комментарием психолога. Она просмотрела все газеты по очереди – похоже, репортажи осветили каждую деталь и каждую точку зрения на произошедшее. Статьи были посвящены страданиям родителей, полицейскому расследованию, начальной школе, реакции жителей района, безопасности детей вообще…

– Как странно, – задумчиво, словно разговаривая сама с собой, заметила Фрида.

Шел дождь, и людей на цветочном рынке было немного. Фрида радовалась дождю. Ей нравилось чувствовать его в волосах, нравились опустевшие улицы. Они с Сэнди шли мимо киосков, продающих большие букеты цветов и зелени. Была только середина ноября, но уже можно было купить рождественские украшения: цикламен, веточки падуба, гиацинты в керамических горшках, венки для входных дверей и даже связки омелы. Но Фрида игнорировала все это богатство. Она ненавидела Рождество, как ненавидела и предрождественскую суету: сумасшедших покупателей; столпотворение в магазинах; слишком рано зажженные огни на улицах; песенки, день за днем грохочущие в жарко натопленных магазинах; каталоги, вываливающиеся из почтового ящика и не помещающиеся в мусорное ведро; но прежде всего – навязывание семейных ценностей. Фрида не ценила свою семью, а родственники не ценили Фриду. Между ними пролегла пропасть.

Ветер хлопал навесами киосков. Фрида остановилась, чтобы купить большой букет бронзовых хризантем. Алан Деккер мечтал о сыне с рыжими волосами. Рыжеволосый Мэтью Фарадей исчез. Жуткая, но совершенно бессмысленная аналогия. Она прижалась лицом к влажным ароматным цветам и сделала глубокий вдох. Точка.

Но не думать об этом она не могла. И той ночью – ветреной, штормовой ночью, когда по улицам с грохотом носились крышки мусорных баков, деревья сгибались, приобретая причудливые формы, а тучи сплошной темной массой мчались по небу, – она заявила Сэнди, что ей нужно какое-то время побыть в одиночестве, отправилась погулять и вдруг поняла, что ноги привели ее в Ислингтон: она прошла мимо величественных зданий и аккуратных площадей и очутилась в бедных районах. На то, чтобы добраться туда, у нее ушло совсем немного времени, всего лишь пятнадцать минут, и наконец она поняла, что стоит на месте и таращится на цветочную реку, окружившую начальную школу, где в последний раз видели Мэтью. Некоторые цветы уже умирали в своих целлофановых обертках, и она уловила сладковатый запах разложения.

Киты не относятся к рыбам. У пауков восемь ног. Бабочки получаются из гусениц, лягушки – из головастиков, а головастики – из густого пупырчатого желе, которое миссис Хайд иногда приносит в школу в банке из-под варенья. Два и два равно четыре. Два и два равно четыре. Два и два равно четыре. Он не знал, что произошло потом. Не мог вспомнить. Мама скоро придет. Если он закроет глаза, крепко-крепко зажмурится и посчитает до десяти, очень-очень медленно – один гиппопотам, два гиппопотама, – то, когда он их снова откроет, она окажется рядом.

Он крепко зажмурился и сосчитал до десяти, потом открыл глаза. Вокруг по-прежнему царил мрак. Вот в чем дело: она рассердилась на него. Решила его проучить. Он вышел на улицу, не держась за ее крепкую, теплую руку. Она говорила ему: «Никогда так не делай, Мэтью, слышишь? Пообещай мне!» – и он пообещал. Провалиться мне на месте. Он съел конфеты. «Никогда не бери угощение у чужих, Мэтью». Это колдовские чары. Волшебное зелье, которое может превратить его во что-то другое. Сделать его крошечным, как насекомое в углу комнаты, и тогда мама не заметит его; возможно, она вообще наступит на него. Или у него появится другое лицо, другое тело, тело страшного животного или чудовища, и он окажется запертым в этом теле. Мама посмотрит на него и не поймет, что на самом деле это он, Мэтью, ее солнышко, ее зайчонок. Но ведь глаза у него останутся прежними, правда? Он все равно будет смотреть из этого тела своими, прежними глазами. Или ему придется закричать, чтобы сказать ей, что на самом деле это он. Но рот ему чем-то заткнули, и все, что он слышал, когда кричал, – это отдающееся эхом жужжание в своей голове, похожее на звук рожка, доносящийся до слуха, когда находишься на пароме в море, отправляясь на каникулы вместе с мамой и папой. Такой одинокий, такой далекий… и тебя охватывает дрожь страха, хотя ты и не понимаешь, почему, и тебе хочется, чтобы тебя обняли и успокоили, хочется почувствовать себя в безопасности, потому что мир огромен, и таинственен, и полон неожиданностей, из-за которых сердце уже не помещается в груди.

Ему хотелось пи-пи. Он постарался убедить себя в том, что пи-пи ему на самом деле не хочется. Он слишком большой, чтобы ходить в мокром. Все будут смеяться над ним, и тыкать в него пальцем, и демонстративно зажимать нос. Сначала попе будет тепло, потом прохладно, затем холодно, кожу начнет жечь, а в нос ударит резкий, неприятный запах. На глазах тоже была влага, и она тоже щипала. Он не мог их вытереть. Мама. Папа. Простите, что не послушался вас. Если вы заберете меня домой, я буду вести себя хорошо. Обещаю.

Или его превратили в змею, потому что руки перестали быть руками, а стали частью его тела, хотя он и мог шевелить пальцами; и его ноги уже не были ногами, а склеились вместе. Жил-был маленький мальчик по имени Мэтью, который нарушил обещание, съел волшебное зелье и превратился в змею – в качестве наказания. Все время ползать на животе. Под щекой у него было дерево. Мальчик чувствовал его шероховатость, ощущал характерный запах. Если он станет извиваться, то сможет ли двигаться, как змея? Он выгнулся и резко выпрямился, и его тело проехало по полу. Внезапно он натолкнулся лицом на что-то прохладное и твердое, с закругленным краем. Он поднял голову и боднул преграду, но та не сдвинулась с места. Тогда он вытянулся и положил щеку сверху на непонятный предмет, пытаясь рассмотреть, что это такое. Однажды, играя в прятки, он спрятался в шкафу в родительской спальне. Он свернулся калачиком в темноте, радостно посмеиваясь, несмотря на легкий испуг: пространство освещала лишь крошечная полоса света между дверцами, – и стал ждать, когда его отыщут. Он слышал, как товарищи ходят по дому, ищут его в дурацких местах, например за занавесками. Тогда он тоже положил голову на что-то похожее. Теперь же кожей мокрой от слез щеки он почувствовал шнурок и узел.

Туфля исчезла, и его голова с глухим стуком упала на пол. Туфля ткнула его в бок. Слишком сильно. Вспыхнула узкая полоска яркого света, и он перекатился на спину, чтобы посмотреть на свет. Теперь он не видел ничего, кроме слепящего света. Свет взорвался в его глазах и расцвел у него в голове, а темнота вокруг этого пульсирующего центра только сгустилась.

Свет исчез. Туфля толкнула его, перевернув на бок. В окружающей черноте внезапно возник серый прямоугольник, затем раздался щелчок и серое пятно пропало.