Читать книгу Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч - Страница 25

На следующий день Карлссон созвал пресс-конференцию, на которой супруги Фарадей предстали перед группой фотографов и журналистов, чтобы призвать похитителей вернуть им сына и тем самым заново всколыхнуть интерес общественности.

Карлссон все утро просматривал показания, которые его команда собрала у сотен так называемых свидетелей, и все уменьшающееся количество сообщений о том, что мальчика видели после похищения. Он держался в тени. Смотрел, как лица супругов высвечиваются вспышками фотокамер – лица, которые так сильно изменились со времени исчезновения Мэтью. День за днем он смотрел, как горе вырезает новые морщины, растягивает кожу, приглушает свет в их глазах. С лица Алека Фарадея еще не сошли синяки и припухлость – последствия нападения, – и он скованно двигался из-за сломанного ребра. Они оба казались изможденными и напряженными, а когда женщина заговорила об их любимом сыночке, ее голос надломился, но в целом они держались неплохо. Они произносили обычные душераздирающие фразы. Умоляли весь мир помочь им в поисках, а виновника всей ситуации – вернуть их любимого малыша.

Конечно, все это было бесполезно. В основном подобные шоу устраиваются с целью оказать давление на родителей, проверить, не они ли похитили собственного ребенка. Но полицейские понимали, что Фарадеи не могли этого сделать. Даже газеты, обвинявшие во всем отца, совершили резкий разворот на сто восемьдесят градусов, превратив мужчину в страдающего святого. Он находился вместе с клиентом у себя на работе, в финансовом отделе, и мог привести кучу свидетелей. Она мчалась с работы (работает она регистратором в больнице), стараясь вовремя добраться до школы и забрать сына. И надежда на то, что похититель Мэтью, кем бы он ни был, внезапно передумает держать у себя мальчика, когда услышит выступление родителей и увидит их искаженные горем лица, была абсурдной – не в последнюю очередь потому, что ребенок уже почти наверняка мертв, причем мертв довольно давно. Таким образом, обращение было направлено только на мир – и мир непременно отреагирует: полицейские утонут в потоках дезинформации и ложной надежды, которые только-только стали спадать.

В тот вечер он допоздна задержался на работе. Смотрел на фотографии мальчика и того места, где его видели в последний раз, разглядывал большую карту в оперативном пункте, усеянную булавками и флажками. Перечитывал показания. В висках стучала кровь, в груди покалывало.

Он посмотрел на другого мальчика, и тот встретился с ним взглядом. Это был Саймон. Он протянул Саймону руку, чтобы посмотреть, захочет ли он дружить, и Саймон тоже протянул ему руку, вот только он не улыбался. Он был очень худым и бледным, кости на плечах и ногах натягивали кожу, а его пенис походил на маленькую розовую улитку. Он шагнул к Саймону, и Саймон тут же шагнул к нему. Шагнул судорожно и неловко, словно марионетка, а затем, опять же как марионетка, упал на пол. Мэтью тоже упал, и они уставились друг на друга. Мэтью поднес палец к личику мальчика, крошечному, как у гнома, – провалы вместо щек, провалы вместо глаз, заклеенный рот, – коснулся холодного, испещренного крапинками зеркала и стал смотреть, как в тех местах, где он касается пальцем лица, появляются слезы.

Он почувствовал, как чьи-то руки обхватили его сзади, обхватили крепко – не вырваться. Тихие слова, чужое дыхание на его коже.

– Ты будешь нашим малышом, – произнес голос. – Но только не будь непослушным мальчишкой. Мы не любим непослушных мальчишек.

Фрида открыла дверь и, увидев Карлссона, не особенно удивилась, словно ждала его, – в каком-то смысле так и было. Она знала, что дело Мэтью Фарадея еще не закрыто.

– Входите, – сказала она.

Они прошли в гостиную, где горел огонь, а на подлокотнике кресла лежала пачка научных журналов.

– Я не помешал?

– Не особенно. Присаживайтесь.

Он положил кожаную сумку, висевшую на плече, на пол, снял пальто и сел. Она помолчала, потом спросила:

– Вам что-нибудь принести? Хотите кофе?

– Может, чего-нибудь покрепче?

– Вино? Виски?

– Наверное, виски. Ужасный вечер.

Фрида налила виски в два маленьких стакана, добавила чуть-чуть воды и села напротив.

– Чем могу помочь?

Сегодня она вела себя более ласково, чем обычно, и он так растрогался, что чуть не прослезился.

– Я только о нем и думаю. Я встаю и думаю о нем, ложусь спать и вижу его во сне. Иду в паб с ребятами, мы болтаем о пустяках, и я словно со стороны слышу слова, которые вылетают у меня изо рта. Просто удивительно, как можно притворяться, что все нормально, когда это не так. Я говорю со своими детьми по телефону, спрашиваю, как у них прошел день, рассказываю глупые и смешные истории о своей работе, и все это время у меня перед глазами стоит он. Он уже умер, вы же понимаете. Или, по крайней мере, я надеюсь, что умер, потому что, если нет… Какой самый благоприятный исход дела? То, что мы обнаружим его тело и поймаем ублюдка, который похитил и убил его. Это в лучшем случае.

– Неужели все настольно безнадежно?

– И через десять лет, и через двадцать я все еще буду копом, не сумевшим спасти Мэтью Фарадея. Когда я уйду на пенсию – как старый детектив, к которому я ездил, расследовавший дело Джоанны Вайн, – то буду сидеть у себя дома и думать о Мэтью, и спрашивать себя, что на самом деле произошло, кто это сделал и где теперь этот человек.

Он покрутил стакан и отхлебнул виски.

– Вы, наверное, половину времени проводите с людьми, страдающими от чувства вины, но если верить моему опыту, настоящего чувства вины никто и никогда не испытывает. Людям стыдно, когда их ловят, да, но если им удастся ускользнуть – никакой вины они не чувствуют. Во всем мире есть люди, которые совершили поистине ужасные поступки, и они живут счастливо и довольно, в окружении семьи и друзей.

Он одним глотком опустошил стакан, и Фрида налила ему еще, даже не спрашивая, хочет ли он. Сама она даже не притронулась к выпивке.

– И если я так себя чувствую, – продолжал он, – то представьте себе, каково родителям ребенка. – Он нетерпеливо и резко расслабил узел галстука. – Неужели такие мысли будут преследовать меня всю жизнь?

– У вас раньше не было подобных дел?

– Я получил свою долю дел об убийствах, самоубийствах и домашнем насилии. Тяжело поддерживать в себе веру в человеческую натуру – возможно, именно поэтому я в разводе и обнажаю душу перед женщиной, которую и видел-то несколько раз, а не перед женой. Ему всего лишь пять лет, моему младшему столько же.

– К сожалению, что бы вы ни чувствовали, это делу не поможет, – вздохнула Фрида.

Странная атмосфера окутала комнату, где они сидели, – мечтательная и грустная одновременно.

– Я знаю. Мне просто нужно было рассказать об этом. Простите.

– Не извиняйтесь.

Больше она ничего не сказала. Фрида молча смотрела в свой стакан, а Карлссон смотрел на нее: она открылась ему с неожиданной стороны. Через какое-то время он попросил:

– Расскажите мне о своей работе.

– Что вы хотите узнать?

– Не знаю. Вы доктор наук?

– Да. Хотя это не так уж и важно. Моей специальностью была психиатрия, прежде чем я пришла на практику. Это достаточно долгий процесс, и приходится придерживаться жесткой дисциплины. У меня много ученых званий.

– Ясно. А пациенты у вас в основном частные? Сколько вы принимаете за день? Какие они? Почему вы занимаетесь этим делом? Вы в самом деле помогаете людям? Ну, как-то так.

Фрида коротко рассмеялась и принялась отвечать на его вопросы, загибая пальцы:

– Первое: я и частной практикой занимаюсь, и с государственными клиниками работаю. Ко мне направляют пациентов из клиники «Склад», где я проходила практику и много лет проработала, а еще из больниц и по рекомендации терапевтов. Я также принимаю людей, которые приходят ко мне по собственной инициативе, чаще всего – по рекомендации знакомых. Для меня важно принимать не только тех людей, которые достаточно богаты, чтобы позволить себе оплачивать сеансы из своего кармана, иначе я бы просто лечила болезни богатых. Частные сеансы психотерапии стоят очень дорого.

– Сколько?

– Я пользуюсь следующей формулой: беру с них по два фунта за каждую тысячу, которую они зарабатывают в год, то есть если вы зарабатываете тридцать тысяч, то платите мне шестьдесят фунтов за каждый сеанс. У меня был клиент, который признался, что в таком случае ему придется платить пятьсот тысяч в час. К счастью для него, у меня есть верхний предел: сто фунтов. Меня знают как психотерапевта, работающего почти даром, хотя коллеги меня и осуждают. Ну да ладно, в целом, думаю, приблизительно семьдесят процентов моих пациентов были направлены ко мне государственной службой здравоохранения – или, возможно немного меньше. – Она помолчала. – Второе: пациент ко мне обычно приходит три раза в неделю, и у меня чаще всего семь пациентов – другими словами, я провожу приблизительно двадцать сеансов в неделю. Я знаю врачей, у которых по восемь сеансов каждый день, то есть сорок в неделю. Не успевает один пациент уйти, как на его место приходит следующий. Это приносит большие деньги, но я бы так не смогла. И не хотела бы.

– Но почему?

– Мне нужно впитать информацию, подумать о каждом человеке, который ко мне приходит, сделать записи по поводу сеанса. Я довольна уровнем заработка, которого достигла на данный момент, больше мне не надо. А вот время мне необходимо. Что там дальше?

– Какие они?

– Я не знаю, как на это ответить. У них очень мало общего.

– Только то, что они попали в трудную ситуацию.

– Большинство из нас в какой-то момент жизни оказывается в трудной ситуации: мы ужасно несчастны, или у нас все валится из рук, или мы просто перестали двигаться дальше. – Она внимательно посмотрела на него. – Согласны?

– Не знаю. – Карлссон нахмурился, ему было неловко. – А случалось вам отказывать пациенту?

– Да, если я считаю, что на самом деле такое лечение ему не нужно, или если решу, что с другим психотерапевтом они добьются бóльших успехов. Я беру пациентов только тогда, когда считаю, что смогу им помочь.

– А что заставило вас стать психотерапевтом?

Он очень хотел узнать это, но почти не надеялся получить ответ. Они достаточно приятно общались, но он все равно не понимал Фриду, не чувствовал ее слабых мест и сомнений. Она очень замкнутая, решил он. Самообладание, так удивившее его при их первой встрече, до сих пор не дрогнуло.

– На сегодняшний вечер вопросов достаточно. А вы?

– Что я?

– Почему вы пошли работать в полицию?

Карлссон пожал плечами и уставился в свой стакан.

– А черт его знает! В последнее время я стал спрашивать себя, почему не пошел в адвокаты, как планировалось, не стал зарабатывать серьезные деньги и спокойно спать по ночам.

– И каков ваш ответ?

– Его нет. Я слишком много работаю, слишком мало получаю и тону в бумагах, а замечают меня, только когда что-то идет не так. Меня ругает пресса, критикует начальство, и общество относится ко мне с подозрением. А сейчас, когда я возглавил Отдел по расследованию убийств, мне приходится иметь дело с домашними тиранами, извращенцами и торговцами наркотиками. Что я могу сказать? В свое время мне казалось, что это неплохая мысль.

– Значит, вы любите свою работу.

– Люблю? Я просто ее выполняю. И считаю, что делаю это достаточно неплохо, – чаще всего, по крайней мере. Хотя по текущему делу такого не скажешь.

Словно вспомнив о чем-то, он полез в сумку и достал оттуда две картонные папки.

– Здесь показания Розалинды Тил. Она сестра Джоанны Вайн. Первые показания были сняты сразу же после исчезновения девочки, а на днях мы еще раз ее допросили.

– Там есть что-то существенное?

– Я знаю, что вам это не понравится, но я бы хотел, чтобы вы взглянули на них.

– Зачем?

– Мне интересно, что вы скажете.

– Прямо сейчас?

– Было бы здорово.

Карлссон долил себе виски, но воду добавлять не стал. Он встал и принялся расхаживать по комнате, словно по картинной галерее. Фриде не нравилось, что за ней наблюдают, когда она читает. И ей не нравилось, что он будет глазеть на ее вещи и использовать их, чтобы попробовать узнать о ней что-то. Но если она хочет заставить его прекратить это безобразие, то надежнее всего – прочитать показания. Она открыла первый протокол и приступила к работе, заставляя себя читать медленно, пословно.

– Вы прочитали все эти книги? – спросил Карлссон.

– Заткнитесь, – негромко буркнула Фрида, не поднимая головы от папки.

Когда она перешла ко второму, более свежему протоколу, то уже физически ощущала присутствие Карлссона, хоть и не видела его. Наконец она закрыла папку. Она молчала, хотя и понимала, что Карлссон ждет.

– И что? – не выдержал он. – Будь она вашей пациенткой, что бы вы у нее спросили?

– Будь она моей пациенткой, я не стала бы ее ни о чем спрашивать. Я попыталась бы избавить ее от чувства вины за то, что случилось с ее сестрой. Кроме того, я думаю, что ее следует оставить в покое.

– Она единственная возможная свидетельница, – заметил Карлссон.

– Но она ничего не видела. И это произошло больше двадцати лет назад. Каждый раз, когда вы говорите с ней, вы снова и снова травмируете ее.

Карлссон подошел к креслу и снова сел лицом к лицу с Фридой. Задумчиво посмотрел на свой стакан виски.

– Хорошая вещь, – заметил он. – Где взяли?

– Подарили.

– Скажите мне еще что-нибудь о показаниях, – попросил Карлссон. – Вы умная. Почему бы вам не посмотреть на это как на вызов своим способностям?

– Не воображайте, что можете насмехаться надо мной, – предупредила его Фрида.

– Я не насмехаюсь. Я сейчас в таком положении, что буду благодарен за любой вклад. Мне интересны все, кто разбирается в том, в чем сам я не разбираюсь.

Фрида минуту помолчала.

– А вы рассматривали возможность того, что Джоанну похитила женщина, а не мужчина?

Карлссон очень осторожно поставил стакан на низкий столик у кресла.

– Почему вы об этом заговорили?

– Все произошло очень быстро, – пояснила Фрида. – Рози Вайн потеряла сестру из виду всего лишь на пару минут. Похоже, не было ни шума, ни излишней суеты. Это не тот случай, когда человека хватают в тихом переулке и бросают в фургон. Это была широкая улица, где много прохожих, где есть магазины. Я могу представить, что маленькая девочка ушла с женщиной. Взяла ее за руку.

В воображении Фриды появилась картинка: маленькая девочка уходит с человеком, вызывающим доверие. Она тут же постаралась стереть ее.

– Очень интересно, – воодушевился Карлссон.

– Не надо снисходительности, – заявила Фрида. – Это вовсе не интересно. Это очевидно, и вы, должно быть, с самого начала проанализировали такую возможность.

– Такая мысль приходила нам в голову, – признался он. – Это возможно. Тем не менее вы должны признать, что заинтересовались.

– Почему вы обратились ко мне с такой просьбой? – напрямик спросила Фрида. – Что вы пытаетесь заставить меня сказать?

– Я бы хотел, чтобы вы поговорили с Роуз Тил. Возможно, вы сумеете достучаться до нее, что нам не удалось.

– Но какова ваша цель?

Она снова взяла папку.

– Это раздражает, правда? – внезапно сказал Карлссон. – Когда я прочитал протокол, то представил себе, что могу сесть в машину времени и попасть туда хотя бы на минуту, хотя бы на пять секунд, и тогда я бы узнал, что там произошло на самом деле. – Он кисло улыбнулся. – От взрослого человека, да еще полицейского, таких слов не ждешь, верно?

Фрида снова просмотрела протокол. Она чувствовала, что ее просят отправиться в путешествие, и как только она ответит согласием, она уже не сможет вернуться. Есть ли во всем этом смысл? Сможет ли она внести хоть какой-то вклад в расследование? Что ж, возможно. А если она может его внести, то обязана это сделать. И Фрида согласилась:

– Ладно.

– Правда? – переспросил Карлссон. – Прекрасно!

– Но мне понадобятся, – сразу же предупредила его Фрида, – художники-полицейские, которые рисуют портреты подозреваемых. У вас есть такие?

Карлссон улыбнулся и покачал головой.

– Нет, – ответил он. – У нас есть кое-что получше.