Читать книгу Требуются доказательства. Бренна земная плоть (сборник) - Николас Блейк - Страница 8

Весь следующий день Стрейнджуэйс провел, выражаясь его же словами, в обретении чувства места. В этом смысле у него было большое преимущество перед суперинтендантом. Его здесь не только принимали «за своего» – а именно так смотрел на Найджела общий зал школы, – он еще и обладал поразительной способностью приспосабливаться к любому кругу и любому обществу, в которых оказывался благодаря профессии. У него это получалось не потому, что Найджел был «свойским парнем», но потому, что он умел менять стиль поведения соответственно среде или выработанным навыкам социального поведения. Подлинный и очевидный интерес к человеку, с которым он в данный момент имеет дело – куда более искренняя форма лести, нежели простая имитация близости, – вот его пропуск в душу самых разных людей. Хотя на самом деле такой интерес был куда менее лестным, чем мог показаться со стороны, ибо проистекал не из сентиментального чувства, но из научного любопытства, притом что его глубоко внеличная природа скрывалась за личной живостью и хорошими манерами Стрейнджуэйса, и лишь немногие из тех, кто становился объектом общения с ним, осознавали, что на самом деле их просто рассматривают под микроскопом, принявшим человеческое обличье.

Давайте последуем за ним в его беспорядочных и на вид бесцельных блужданиях по школе. Позавтракал Найджел с учителями, и это уже было начало работы. Он медленно двигается по коридору между классными комнатами – точь-в-точь как три дня назад Майкл. Сначала – левый ряд. Директор ведет урок латыни. Густой, внушительный голос педагога старой выучки, созревший в лесу, потрескивающий и гудящий, подобно электрическим искрам, в напряженной, тугой тишине. Нет, думает Найджел, этому человеку не хватит нервов, чтобы совершить один тип убийства, и уж точно он слишком самодоволен, а ум его слишком академичен для другого. Школа – это символ и оправдание его человеческого «я». Его реакция на преступление – и на этом сходятся Геро и Майкл – чувство, будто делу его жизни нанесен огромный ущерб; это удар не только по его репутации, но и по нему самому. Это не придуманное, это подлинное чувство, я и сам это вижу. Невозможно представить себе, что такой человек, дабы завладеть имуществом, которое ему не нужно, способен совершить убийство, подрывающее престиж школы, а стало быть, сокрушающее его эго.

Найджел идет дальше. Гэтсби. Довольно заурядная фигура. Когда-то он был хорош собой, душа общества, пользовался большим успехом в небольшом, замкнутом кругу людей, думающих и чувствующих более или менее одинаково. Затем постарел, утратил внешнюю привлекательность и юношеский задор, круг распался, и он остался беззащитен. Что может помочь забыть про утраты? Выпивка, «любовные утехи», какой-нибудь наркотик. Он почти выдохся, остался лишь добродушный автомат. Почти, но, возможно, все-таки не до конца. Такие, как он, могут быть замешаны в каком-нибудь грязном «преступлении на почве страсти». Такие могут убить из страха, но не из мести. Интересно, как ему удается вести такой монашеский образ жизни? В общении с учениками он не похож на гомосексуалиста, женоненавистника или кого там еще. Надо бы присмотреться к обслуге, за завтраком разносила еду симпатичная девчушка.

Ход его мыслей прервал оглушительный шум. Найджел инстинктивно подался вправо, откуда послышались причитания: «Mon Dieu, quel huleberlu! Quel, я бы даже сказал, tohu-bohu!»[10] По партам стучали каблуки, на пол летели книги, или, что более вероятно, их кто-то швырял, уханье, стоны, пыхтение. Раздался чей-то ломкий, неуверенный голос: «Немедленно прекратите, вы, двое, а ну-ка на место. В чем дело?»

– Извините, сэр, но куда-то исчезла ящерица Помпо. Ой! Да вон же она, ползет у вас по ноге!

– Ящерица? О чем это ты, черт побери?

– Разве вы не знаете, что такое ящерица, сэр? Это пресмыкающееся с четырьмя лапками, с длинным хвостом и шишковатой кожей, водится в основном в тропиках.

– Хватит болтать, Понсонби, иначе я сообщу о твоем поведении мистеру Вэйлу. А ты, Бастин, говори, что это у тебя за грязная ящерица?

– Вовсе она не грязная, сэр, ее зовут Глостершир, потому что, видите ли, у нее очень длинный хвост, сэр.

– Да пошел ты, Помпи. Все равно мы уделаем твоих заплесневелых из Мидлсекса[11].

Вновь послышался страдальческий голос Симса. Ну прямо-таки овца, заблудившаяся в горах, подумал Найджел.

– Любой, кто заговорит без разрешения, останется после уроков. Ну а теперь, может быть, объяснишь, что это тебе взбрело в голову тащить в класс ящерицу? – Мертвая тишина. – Немедленно отвечай.

– Извините, сэр, вы не дали мне разрешения говорить.

– Молодец, все понял. Можешь говорить. – Симс издал неуверенный, едва ли не подобострастный смешок.

– Понимаете ли, сэр, ей так одиноко в моей парте – смотри-ка! Эй, ребята, глядите, она старается проползти под дверью! – Шум в классе заметно усилился, несколько учеников навалились на дверь, и тут же раздался чей-то злобный визг:

– Черт бы тебя подрал, Стивенс Второй, ты оторвал ей хвост. Ну, ты у меня сейчас огребешь!

– Ой, испугался! Понимаешь, Помпо, она сама бросилась ко мне – ну же, говорит, ну же!

Бемс, бац, бух, плюх.

Стрейнджуэйс быстро отошел в сторону, но тут открылась дверь класса, где вел урок директор, и Найджел вновь остановился, на сей раз в безопасном удалении. Мистер Вэйл шагнул в ад. Сама горгона Медуза не могла бы произвести на него более сокрушительного впечатления.

– Весь класс остается после уроков, и каждый пишет мне объяснительную. Вы трое, Стивенс Второй, Бастин и Понсонби – ко мне в кабинет в двенадцать сорок пять, вас ждет порка. А вас, мистер Симс, попрошу на два слова.

Стрейнджуэйс двинулся в сторону общего зала. Мимо стремительно прошагал директор в сопровождении Симса, бледного, как убитый Гектор, волочащийся за колесницей. Стрейнджуэйс бесцеремонно сунул голову в дверь кабинета и стал свидетелем такой головомойки, от которой у него в ушах зазвенело. Бедняга, подумал он, ему в жизни не выпало ни единого шанса. А вот на Вэйла это очень похоже. Сарказм, чуть ли не презрение, говорить с учителем, как с учениками. Конечно, Вэйл разъярен, недисциплинированность роняет авторитет школы, а следовательно, оскорбляет его лично. Но честное слово, если бы кто-нибудь осмелился так говорить со мной, я бы свернул ему шею. Но Симс слишком слабохарактерен для этого; психология раба. Настоящий комплекс неполноценности. Достаточно посмотреть, как ведут себя с ним школьники. Существует ли такой предел, за которым рабы восстают? И червь бунтует? Надо узнать, был ли Вимис среди его мучителей.

Покрасневший, весь дрожа, Симс вернулся к себе в класс, а Стрейнджуэйс продолжил обход. У двери в класс Гриффина он непроизвольно улыбнулся. Не сразу, но Найджел с его вопиющими провалами в знании прошлого и совершенно карикатурными представлениями о знаменитых людях сообразил, что идет урок истории. Гриффина Найджел оставил, как Генрих Восьмой оставлял своих жен, снося у них головы налево и направо. За честь оказаться на плахе шла ожесточенная борьба. Нет, если корни убийства тянутся сюда, подумал Найджел, я съем свою шляпу и вступлю в общество нудистов. Он двинулся дальше по коридору. Класс Тивертона. Здесь царит порядок, но достигнут он ценой непрестанных нервных затрат. Школьники отвечают на вопросы в более или менее приличных тонах, но чувствуется, если учитель хоть на миг ослабит психологический нажим, все изменится. Взаимной симпатии между ним и учениками нет; их даже страх не связывает, как связывает он директора и его подопечных. Сомневаюсь, что Тивертон выбрал свою профессию; у него есть энергия, но он не знает, как применить ее здесь. Будь у него побольше мозгов, мог бы стать неплохим естествоиспытателем или квалифицированным искусствоведом, будь у него деньги. Убийство? Сомнительно. Слишком много в нем от старой девы и слишком любит жизненные блага. Да и с волей негусто. Впрочем, вовсе со счетов его сбрасывать нельзя.

Стрейнджуэйс проследовал дальше и вдруг круто остановился у класса Рэнча. Так, а тут что? У него, можно сказать, имеется чуть ли не гениальная склонность к преподаванию, и за завтраком он мне показался этаким заплесневелым учителем начальной школы, каких много. Судя по тишине, в классе царило сосредоточенное внимание. Говорил Рэнч уверенно и четко, а легкий акцент, свойственным жителям центральной Англии, придавал его речи какую-то особенную определенность. Терпелив, доходчив, хорошо знает свое дело, сказал себе Найджел. С мозгами у него явно все в порядке. Их явно достаточно для того, чтобы разработать тонкий план убийства и преисполниться неукротимым желанием молодого человека – выходца из среднего класса чего-то достичь в жизни. Могу представить себе, что он ни перед чем не остановится, если кто-то или что-то станет на его пути. Но Вимис-то тут при чем? Допустим, появилась какая-то угроза его карьере; допустим, Вимису стало об этом известно. Стоп! Пока мы только накапливаем впечатления; с версиями надо подождать, пока не появятся факты.

Прозвенел звонок – уроки закончились. Проемы дверей захлебнулись потоком учеников. Появился Эванс, потащил приятеля к своей классной комнате.

– Ты должен присоединиться к нам и сыграть роль Гамлета, иначе ничего у нас не получится. Ребята прослышали, что в школе появился еще один сыщик, так что, возможно, тебе придется прочитать лекцию по криминалистике.

Не прошло и нескольких минут, как Найджел, раздетый до рубашки с короткими рукавами, с картонным мечом в руках, оказался напротив Лаэрта в исполнении Анструтера. Найджел не был актером, однако же, при отсутствии драматического дара, он не мог пожаловаться на отсутствие уверенности в себе, и его решительная манера исполнения вскоре заразила остальных участников действия. Быть может, в нем сильнее хлестали чувства такого молодца, что старается перещеголять Термаганта, или было больше тех, кто старается переиродить Ирода[12], чем того хотелось бы принцу Датскому, но елизаветинский дух артистов компенсировал если не все, то многое. Лаэрт был свиреп, Гамлет предельно ироничен. Низкорослый паренек с кроличьим лицом, исполняющий роль Клавдия – камзол заменяла пурпурная скатерть, а корону жабо цвета яблочного пирога, – начал монолог:

– Вино на стол поставьте. – Двое слуг внесли бутылки с лимонадом, в то время как придворные отпускали скабрезные замечания, в которых угадывался намек на слабости Гэтсби:

Договорить королю не дали. Послышались вопли, вся компания зашлась в безудержном хохоте. Поняв, что эти конвульсии восторга могут продолжаться до самого конца представления, Майкл предложил ученикам задавать мистеру Стрейнджуэйсу вопросы. Класс ухватился за такую возможность и не один десяток минут донимал его этими самыми вопросами, в которых причудливо – и характерно для тринадцатилетних подростков – сочетались наивность и искушенность. В какой-то момент Анструтер спросил Найджела, а как бы он на месте Гамлета решил загадку смерти своего отца. Это открыло шлюзы, и Найджел все говорил и говорил, обращаясь к завороженно внимающей ему аудитории. Когда стрелки часов переползли через десять тридцать, он заметил, что у одного из учеников родилась идея и ему не терпится поделится ею. Он прервал свою речь.

– Тебя что-то особенное интересует?

– Извините, что перебиваю, сэр, – это был Стивенс, первый заводила класса, – но вам не кажется, что мы могли бы уличить преступника, разыграв сцену убийства, как артисты в «Гамлете» перед королем?

– Да, это хорошая идея. – Стрейнджуэйс отнесся к предложению с полной серьезностью. – Буду иметь в виду. Между прочим, – продолжал он, решив ковать железо, пока оно горячо, – если у кого-нибудь из вас есть и другие мысли по этому поводу, после обеда вы найдете меня в комнате мистера Эванса. Помните, все, что вам известно касательно Вимиса, любая мелочь, показавшаяся вам необычной, сколь бы незначительна на вид она ни была, может оказаться очень важной для расследования.

Прозвенел звонок, и Найджел вышел из класса, оставив позади себя дюжины верных поклонников, союзников, а возможно, и чрезмерно ретивых помощников.

Майкл с приятелем проследовали в общий зал, где их дружелюбно приветствовали собравшиеся там учителя. Тивертон протянул Найджелу портсигар и испытующе посмотрел на него.

– Что-нибудь не так? – Стрейнджуэйс взял сигарету и щелкнул зажигалкой. – Это ведь не опиум, я правильно понимаю? Или у меня чернильное пятно на кончике носа?

– Вот и конец еще одной иллюзии, – улыбнулся Тивертон. – Мне еще не попадались детективы, в которых герой, этот великий человек, не «извлек со всем тщанием сигарету», и всегда удивлялся, откуда бы такая разборчивость, если портсигар набит одними и теми же сигаретами марки «Плейерс».

– Просто болтовня, – заметил Рэнч, – трехсот страниц многовато для распутывания одного-единственного преступления, вот автор и заполняет пустоты то ли придирчивым выбором напитков, то ли курением, то ли совершением еще нескольких убийств.

– Будем надеяться, – оторвался от чтения «Дейли миррор» Симс, – что наш местный преступник не последует по третьему пути.

– О боже мой! – раздраженно повысил голос Рэнч. – Неужели так уж обязательно говорить на эту тему? Нам что же теперь, всем становиться маньяками, только потому что мы все подозреваем, что один из нас действительно маньяк?

Наступило напряженное молчание. Случилось, так сказать, первое явление правды, и, как обычно бывает в таких случаях, встретило оно соответствующий прием. Найджел скосил глаза на кончик носа и вроде бы погрузился в собственные мысли – на самом же деле тщательно вслушивался в звучание голосов. Гриффин отодвинул стул:

– Со стороны Исландии надвигается полоса низкого давления. Завтра пройдут ливни.

– Слушай, Рэнч, что это такое ты говоришь! – воскликнул Симс. – Ты что, действительно думаешь, что убийца – маньяк? Не очень-то вдохновляющее предположение.

– Ты-то, Симс, можешь не беспокоиться, никто тебя не тронет, – с едва скрываемым пренебрежением бросил Рэнч. Симс вновь погрузился в чтение газеты. Гэтсби, все это время тщетно пытавшийся вклиниться в разговор, откашлялся, оглядел, как гостеприимный хозяин, присутствующих, подчеркнуто проигнорировав Рэнча, и сказал:

– Ну и тему мы выбрали для разговора. Противно. Давайте сменим пластинку. Что скажете, Стрейнджуэйс, какой-нибудь прогресс наметился?

– Это не называется сменить пластинку, – воинственно сказал Рэнч.

Не обратив на него ни малейшего внимания, Гэтсби выжидательно посмотрел на Найджела с неестественным, как у подвергшегося гальванизации трупа, оскалом лица.

– Слишком мало времени прошло, мистер Гэтсби, – ответил Найджел. – К тому же я настолько увлекся жизнью подготовительной школы, что почти забыл, зачем приехал.

– И как вам наша жизнь? – с некоторой настороженностью осведомился Рэнч.

– Ну что сказать? Мне кажется, вашим мальчикам сильно повезло, что учатся они сейчас, а не тридцать лет назад. Отличный у вас общий зал. Смутно вспоминаю свою частную школу: окон нет, вместо них покрытая пылью застекленная крыша, рапира без наконечника в руках у одного и сломанная клюшка для гольфа в руках другого, на столе книга по латинской грамматике без переплета, бутылка прокисшего портвейна, подставка для зубных щеток. Отличная картина в экспрессионистском духе, образ школы начала ХХ века.

Послышался общий смех, который несколько необычным образом нарушил Гэтсби.

– В ваших воспоминаниях есть нечто, – глубокомысленно заметил он. – Да, говоря об образовании и о школе, я что-то никак не могу найти свою французскую книгу. – Он встал и начал проглядывать шкафчики, тянущиеся вдоль противоположной стены. – К тебе она случайно не могла попасть, Тивертон?

– Не могла, – отрубил Тивертон и круто повернулся на стуле. – И будь добр, не суй свой нос в мой шкафчик. Тебе прекрасно известно, что у нас в школе действует неписаный закон, запрещающий трогать в общем зале чужие вещи.

Симс встревоженно поднял голову, а Найджел снова скосил глаза к кончику носа.

– Ладно, ладно, – сердито проворчал Гэтсби. – Это я так, машинально. А ты, между прочим, «Любовника леди Чаттерлей» сюда не засунул?

Очередной взрыв возмущения со стороны Тивертона был остановлен появлением директора.

– А, вот вы где, Стрейнджуэйс? Знакомитесь… э-э… с гением мести? Вам что-нибудь нужно, мы можем быть чем-нибудь вам полезны?

– Да, я бы с удовольствием выпил чашку чаю.

– Чаю? Ах да, конечно, чаю. Я скажу, чтобы вам налили чашку чаю в столовой.

Найджел с видом – для себя – едва ли не робким поинтересовался, нельзя ли принести не чашку, а целый чайник; на что директор ответил согласием, хотя и с несчастным видом человека, которого приглашают принять участие в игре с неизвестными ему правилами. Найджел как раз наливал себе третью чашку, когда объявился Армстронг. Уже по самым первым его замечаниям Найджелу стало ясно, что суперинтендант готовится к словесной дуэли, и он решил взять инициативу на себя.

– Как вам известно, – начал он, – я приехал сюда с вполне неофициальной миссией расследовать данное дело в интересах школы. Хотелось бы с самого начала заверить, что вам я ставить палки в колеса никоим образом не собираюсь. Напротив, я надеюсь быть полезным в решении проблемы, что поможет восстановить репутацию школы или, по крайней мере, воспрепятствует нанесению ей дальнейшего ущерба. И даже если я буду вынужден заключить, что преступник все же связан со школой, я сделаю все от меня зависящее, чтобы содействовать вам в доказательстве его вины.

– Что ж, сэр, все это следует только приветствовать.

– Чашку чаю? Нет? В таком случае сигарету? Теперь о моих дальнейших действиях. Я знаю, что вам, профессионалам, до смерти надоели всякого рода упражнения любителей. Поэтому предлагаю собрать воедино имеющиеся факты, и пусть каждый держит свои версии при себе до тех пор, пока не создастся более или менее полная картина дела.

Секунду-другую Армстронг сосредоточенно изучал носки своих ботинок. Он испытал смутное неудовольствие от того, что Стрейнджуэйс с самого начала захватил инициативу, как не в восторге был и от предложения собрать все факты в одну корзину, ибо пока только он их и добывал. С другой стороны, любитель находился в куда более выгодном положении, если иметь в виду дальнейшие находки. Так что в целом игра явно стоила свеч – лучше всего будет заключить сделку. Исходя из этого, суперинтендант представил Стрейнджуэйсу детальный и исчерпывающий отчет по состоянию дел на данный момент.

– Итак, сэр, вы сами видите, – заключил он, – что, хоть и решили мы держать до времени свои версии при себе, все факты указывают пока в одном направлении.

– Миссис Вэйл и Эванс?

– Да, – кивнул Армстронг, несколько удивленный такой реакцией, – именно так, хотя я и не ожидал, что вы так легко со мной согласитесь.

– Ну почему же? Эванс – один из моих ближайших друзей, но из этого не следует, что я готов закрыть глаза на улики, свидетельствующие против него. Позвольте суммировать все вами сказанное. Убийство было совершено либо кем-то связанным со школой, либо не имеющим к ней никакого отношения. Местоположение всех известных полиции местных бродяг и воришек более или менее установлено, да к тому же не найдено никаких признаков ограбления жертвы. Это, а также полное отсутствие каких-либо возможных мотивов практически исключают второе предположение, хотя вовсе игнорировать разговор Рэнча с каким-то неизвестным мужчиной перед началом соревнований нельзя. Теперь первый вариант. Временные рамки установлены – от часа до двух тридцати. Между часом сорока пятью и двумя тридцатью стога сена находились в поле зрения Гриффина и служащего стадиона. Между часом тридцатью и часом сорока пятью на улице не было никого, но заранее рассчитывать на это убийца не мог, и для него было бы чрезвычайно рискованно нападать на мальчика в поле или тащить сюда тело в то время, когда из школы может в любой момент кто-то выйти. Остается промежуток между часом и часом тридцатью, когда Эванс и миссис Вэйл, по их собственному признанию, находились именно там, где впоследствии было обнаружено тело мальчика, в то время как передвижения всех остальных нам могут быть подтверждены.

– Иными словами, сэр, обвинение против этих двоих представляется единственно возможным решением загадки. Но…

– Но у вас нет никаких фактов в его поддержку, кроме тесемки, которая могла оторваться от любого из миллионов воздушных шаров, и серебряного карандаша, более напоминающего даже не карандаш, а сломанный тростник.

– Поразительно, мистер Стрейнджуэйс. Мне никогда еще не приходилось сталкиваться с делом, в котором было бы так мало вещественных доказательств. Я до боли в глазах прочесал все поле, как и другие спортивные площадки. Довел до изнеможения своими вопросами обслуживающий персонал. Обыскал комнаты учителей, хотя им говорить это не обязательно. И ничего, ну буквально ни крошки не нашел. Но мотив остается, и у мистера Эванса и миссис Вэйл он наиболее очевиден.

– К слову, суперинтендант, удивительно, с какой легкостью вам удалось добиться признания этого мотива.

Армстронгу явно сделалось неловко, но пропустить мимо ушей слова Стрейнджуэйса он не мог и вынужден был рассказать, к каким уловкам прибег в ходе последнего разговора с Майклом. Найджел задумчиво слушал, изучая кончик своего носа, потом вздохнул:

– Ну что ж, нельзя сказать, что вы в лайковых перчатках воюете. Только не подумайте, будто я упрекаю вас в чем-то. Конечно, вам, ребята, трудно было бы ловить преступников, держась правил, которые они нарушают. Но есть два момента, за которые ухватится адвокат ответчика…

Армстронг, который в начале встречи с этим любителям оказался вроде как в положении защищающейся стороны, теперь вполне обрел уверенность в себе и попросил объясниться.

– Первое. Вряд ли убийца с самого начала признался бы, что находился на месте совершения преступления. Скорее он бы попытался придумать себе алиби либо перенес тело в другое место.

– Это может быть смелая попытка блефа – отвести подозрения, сразу же поставив себя в наиболее уязвимое положение.

– Согласен, не исключено, и все же… ладно, оставим это. Второй момент состоит в следующем. Если допустить, что убийство было совершено по указанным вами мотивам, то все же непонятно, почему преступник с такой легкостью в них признался. Ключевые позиции без борьбы не оставляют, а, судя по вашему рассказу, Эванс не очень-то старался их отстоять.

– Ясно, сэр. Должен признать, раньше мне это в голову не приходило. Конечно, он мог просто не справиться с нервами, хотя после вчерашнего дельца мое мнение о мистере Эвансе улучшилось. Значительно выросло. Что ж, будем работать дальше. Вижу, в моих советах вы особенно не нуждаетесь, и все же позвольте кое-что предложить. Видите ли, мне никак не удается что-нибудь выудить из школьников…

– Чертовы снобы, во всяком случае, пари держу, большинство из них, – перебил его Найджел.

– Вот именно, сэр, – с благодарностью кивнул Армстронг, – а мне кажется, только они могут дать ключ к тому…

– …Что понуждало Вимиса столь успешно держать втайне, пока убийце не представилась возможность заставить его замолчать навсегда.

– Право, сэр, вы либо умеете читать чужие мысли… либо вам, а не мне следовало бы вести то дело, – с неподдельным восхищением сказал суперинтендант и, в очередной раз отказавшись от чая – к немалому облегчению Найджела, ибо заварки почти не осталось, а ему хотелось выпить шестую чашку, – вышел из комнаты.

До обеда Стрейнджуэйс ходил по спортивным площадкам школы. Пытался, без особого, впрочем, успеха, представить себе, как они выглядели в День спорта, – беговые дорожки, флаги, зрители, стога сена. Сунул нос в кладовку Маулди и прикинул, как там могло обстоять дело с мешками. Кто-то их передвигал. Кто? Убийца? Но в таком случае зачем ему вообще понадобилось переносить тело на сенное поле? Почему, почему, да потому, дурачина несчастный, что ему надо было выиграть время. Он знал, что в кладовку, скорее всего, заглянут до начала соревнований, а на поле почти наверняка нет. Он знал. Ты уже исходишь из того, что убийца знаком с внутренним распорядком школы. Но, даже если согласиться с этим, главный вопрос остается без ответа. Когда все это было проделано? Ты веришь, что Майкл и его молодая возлюбленная невиновны; хорошо, в таком случае остается время между тринадцатью тридцатью и четырнадцатью тридцатью. Первые пятнадцать минут исключаются, если только убийство не было совершено, пока Гриффин и Маулди оставались на Большой площадке. Это было сочтено невозможным. Но так ли это? По словам Армстронга, стены, окружающие сенное поле, достаточно высоки, чтобы за ними можно было скрыться, и выходит, убийца был вполне способен сделать свое дело, оставаясь невидимым. Но все равно надо учитывать то обстоятельство, что либо преступник, либо жертва, либо они оба, направляясь из школы к сенному полю, оставались в поле зрения. Разумеется, Гриффин и Маулди могли в тот или другой момент отвернуться, но вряд ли убийца готов был на это рассчитывать – в конце концов, он же не от одного борта к другому бросается во время качки. Убийца, способный так хорошо замести следы, – явно не из тех, кто в самый критический момент полагается на удачу.

Думай. В самом ли деле два тридцать – точное время? По медицинским показаниям смерть наступила не позднее четырех. А может, убийство было все же совершено не во время состязаний? Право, если разумным кажется предположить, что преступник не стал бы рисковать, полагая, что его могут увидеть двое, то уж тем более дико думать, будто он рискнул быть увиденным двумястами, или сколько их там было, зрителями. Допустим, убийство произошло вовсе не у стога сена, а тело перенесли туда позднее. Скажем, во время всеобщего чаепития. Тогда следует признать, что преступник – человек не из школы, потому что местонахождение и учеников, и учителей после чая и до отхода ко сну известно. Все это прекрасно, но зачем, во имя всех святых, кому-то понадобилось тащить тело на территорию школы и прятать его в стогу сена? Бред какой-то. Стог сена. Зачем он вообще понадобился? Вот где надо копать. Если удастся понять, ради чего было совершено убийство или хотя бы почему тело было спрятано именно здесь, в таком необычном месте, в таком людном месте, в таком невероятном месте, ключ к загадке будет найден.

Найджел неторопливо пошел назад к школе, нарочно отодвигая этот критически важный вопрос в сторону и ставя на его место другие, не столь важные, в надежде на то, что вскоре он сам угнездится где-то в глубинах сознания и в свой час прорастет ответом. К тому же в непродолжительном времени его внимание оказалось привлечено к иным актуальным делам. Найджел был после обеда в комнате Майкла, когда в дверь раздался настойчивый стук, и в комнате оказалось чье-то тело, скорость появления которого в подготовительных школах обычно свидетельствует о том, что ему придала ускорение чья-то посторонняя сила, источнику которой не хотелось быть первым. Тело покрыло расстояние в несколько футов и при ближайшем рассмотрении оказалось Анструтером. За ним следовал Стивенс, всячески старавшийся сделать вид, что не имеет никакого отношения к бесцеремонному вторжению однокашника.

– Извините, сэр, – хором произнесли оба, и оба же остановились, дружно залившись краской.

– Говори ты, Стивенс, – предложил Анструтер.

– Извините, сэр, можем мы сказать несколько слов мистеру Стрейнджуэйсу?

– Пожалуйста, – дружелюбно улыбнулся Майкл старосте, отмечая про себя, насколько не сходится его природная скромность со сдержанной и тоже естественной надменностью, которая исходит от его тщедушной фигуры.

– Мы сочли своим долгом, сэр, – обратился подросток к Стрейнджуэйсу, – сообщить, что утром в день убийства Вимиса за столом старосты зашел о нем разговор.

Найджелу стоило некоторого труда сдержать улыбку при столь торжественном зачине, и Стивенс продолжал:

– Видите ли, сэр, в последнее время он превратился в чистое наказание, мерзкий клещ, право, и нам показалось, что пора его укоротить.

Майкл беспокойно поежился. Не дай бог, выяснится, что все это была слишком далеко зашедшая шутка. И что затеял ее именно Стивенс.

– Конечно, сами мы ничего не могли предпринять. Перси – мистер Вэйл – вряд ли стал бы на нашу сторону, если бы мы пожаловались на школьника, подначивающего учителя. Так что мы решили попросить разобраться с ним моего брата и его шайку.

– Ну и как, попросили?

– Я потолковал с братом во время перемены, и он пообещал, что вместе с парой-тройкой ребят отделает его после соревнований. Они называют себя «Черным Пятном», это нечто вроде тайного общества. Ребяческая затея, конечно, но им вроде нравится. – Стивенс говорил с некоторой долей снисходительности, как взрослый со взрослым, но в то же время в голосе его угадывалась чисто детская тревога. В этот момент Стрейнджуэйс мог запросто проиграть сражение. Встань он в строгую позу ментора или, того хуже, попытайся высмеять всю эту историю, как чувствительный Стивенс навсегда залез бы в свою скорлупу и нить событий, которая в конечном счете привела к раскрытию преступления, даже не начала бы разматываться. Но Стрейнджуэйс не был ни моралистом, ни слепцом.

– Ясно, – сказал он, – действительно вы с братом могли бы попасть в неловкое положение, и, я думаю, ты совершенно прав, рассказав мне все. И конечно, тебе совершенно не о чем беспокоиться. Мне и в голову не приходит считать тебя или брата убийцами. Но если у тебя есть еще что сообщить, был бы чрезвычайно признателен, и, можешь быть уверен, дальше меня это не пойдет, если только я не сочту совершенно необходимым поставить в известность полицию.

– Очень любезно с вашей стороны, сэр. – Стивенс расплылся в благодарной улыбке. – Конечно, мой брат ни в чем не виноват. Но лучше бы он сам к вам пришел. Не то чтобы он испугался, но… как бы это сказать… решил, что вы сделаны из того же теста, что и этот полисмен Джонни.

– Я с большим удовольствием поговорил бы с твоим братом; как насчет второй половины дня?

– Сегодня его оставили после уроков, но он мог бы зайти к вам перед чаем, скажем, в половине пятого, если вам это удобно.

– А может, со мной выпьет чаю? Это возможно организовать?

– Уверен, будет только рад, сэр. Только вот не знаю, позволит ли мистер Вэйл, – с сомнением в голосе добавил Стивенс.

– Это я возьму на себя, – с непритворной мрачностью проговорил Стрейнджуэйс, и Стивенс с Анструтером вышли из комнаты, с робким восхищением поглядывая на Найджела. Они не подозревали, что вложили ему сейчас в ладонь один конец длинной и запутанной нити.