Читать книгу Свадьба - Николас Спаркс - Страница 3

Невыносимо думать о том, что твоя жена, возможно, тебя не любит. Джейн унесла духи к себе, а я несколько часов провел на кушетке, гадая, чем все это может обернуться. Мне очень хотелось верить, что Джейн просто дала волю эмоциям и что я уделяю случившемуся больше внимания, нежели оно заслуживает. Но чем дольше я об этом думал, тем сильнее ощущал не только ее недовольство забывчивым супругом, но и какую-то застарелую меланхолию – как будто мой промах стал последней каплей в длинной череде ошибок.

Неужели наш брак разочаровал Джейн? Я понял это по выражению ее лица и принялся размышлять, что ждет нас в будущем. Может быть, Джейн задается вопросом, жить ли со мной и дальше. Не сожалеет ли она о том, что некогда вышла за меня замуж? Надо признать, мне нелегко давались рассуждения на подобные темы (а выводы вообще пугали), поскольку до нынешнего дня я предполагал, что Джейн столь же довольна мной, как и я ею.

Почему наши чувства изменились?

Наверное, многие сочли бы нашу жизнь заурядной. Как и большинство мужчин, я взял на себя обязанность содержать семью и целенаправленно делал карьеру. В течение тридцати лет я работал в юридической фирме «Эмбри, Саксон и Тандл» в Нью-Берне, и моих доходов (если разумно тратить деньги) вполне хватало. Думаю, нашу семью можно было назвать состоятельной. По выходным я с удовольствием играл в гольф и возился в саду, слушал классическую музыку и каждое утро читал газету. Джейн работала учительницей в начальной школе, но после замужества всецело посвятила себя воспитанию троих детей. Она занималась хозяйством, и самая ее большая гордость – это тщательно составленные фотоальбомы, раскрывающие историю нашей жизни. Мы живем в собственном доме, в гараже стоят две машины, даже фонтанчик в саду. Я – член клуба «Ротари»[1] и торговой палаты. За годы семейной жизни мы накопили достаточную сумму, чтобы спокойно уйти на пенсию, выстроили на заднем дворе деревянные качели, на которых теперь некому качаться, посетили десятки родительских собраний, регулярно участвовали в выборах и каждое воскресенье жертвовали в фонд епископальной церкви. Сейчас мне пятьдесят шесть, я на три года старше Джейн.

Невзирая на любовь к жене, иногда я думаю, что мы не подходим друг другу. Мы совершенно разные, и, хотя противоположности притягиваются, я чувствую, что мне повезло больше, чем Джейн. Я бы хотел стать таким человеком, как Джейн. Мое кредо – «Стоицизм и логика», а Джейн добрая и отзывчивая, у нее природная способность к сопереживанию, благодаря чему все ее так любят. Она часто смеется и легко заводит друзей. С течением времени я начал понимать, что изрядная доля моих приятелей – это фактически мужья подруг Джейн, но, наверное, так оно и бывает у большинства семейных пар нашего возраста. Впрочем, я благодарен жене: она выбирает себе друзей, неизменно памятуя обо мне, поэтому на вечеринках я не страдаю от одиночества. Если бы в моей жизни не было Джейн, возможно, я бы превратился в отшельника.

И еще меня очаровывает то, что Джейн выражает свои эмоции с детской непосредственностью. Если ей грустно, она плачет, если радостно – смеется, и, кроме того, Джейн обожает сюрпризы. В эти минуты она очаровательна, одни лишь воспоминания о каком-нибудь давнем сюрпризе способны пробудить в Джейн прежнее волнение. Иногда, когда жена дремлет, я спрашиваю, о чем она думает, и Джейн мечтательно вспоминает что-нибудь, о чем я давно забыл. И эта ее черта не перестает меня восхищать.

Джейн обладает на диво нежным сердцем, но она во многом сильнее, чем я. Ее ценности и упования, как и у большинства южанок, в основе своей имеют веру в Бога и семью, она видит мир лишь в черно-белых тонах и делит его исключительно на добро и зло. Трудные решения жена принимает мгновенно и почти всегда оказывается права, тогда как я, наоборот, начинаю взвешивать бесчисленные варианты и предугадывать собственные действия. В отличие от меня Джейн редко задумывается о том, что скажут другие, – это признак уверенности, которой так недостает мне. В этом я завидую жене.

Видимо, наши различия коренятся в воспитании. Джейн выросла в маленьком городке, она была младшей из четырех детей, и родители ее обожали. А я вырос в Вашингтоне в семье адвокатов, и мои родители редко появлялись дома раньше семи часов вечера. В итоге почти все свободное время я проводил в одиночестве – и до сих пор лучше всего чувствую себя в тишине кабинета.

Как я уже упоминал, у нас трое детей, и, хотя моя любовь к ним безгранична, они принадлежат Джейн. Она выносила их и воспитала; с ней они чувствуют себя гораздо уютнее. Иногда я жалею о том, что мало общался с ними, а затем утешаюсь мыслью, что Джейн вполне компенсировала им мое отсутствие. Теперь дети выросли и живут собственной жизнью. Сын переехал в другой штат, и мы считаем, что нам повезло, так как обе дочери регулярно нас навещают. Джейн заботливо держит в холодильнике любимые лакомства девочек на тот случай, если они проголодаются. Когда они приезжают, то болтают с матерью часами.

Старшей, Анне, двадцать семь. Она брюнетка с карими глазами, и ее внешность идеально соответствует характеру. В детстве она была мрачной и задумчивой – проводила целые дни, запершись в комнате, слушала музыку и писала дневник. Тогда она казалась мне совсем чужой; я неделями не слышал от нее ни единого слова и ломал голову над тем, чем вызвано такое отношение. Со мной она общалась лишь вздохами и кивками, а если я спрашивал, все ли в порядке, Анна смотрела на меня как на безумца. Впрочем, Джейн, кажется, не видела в этом ничего странного и считала, что Анна проходит типичную для девочки фазу развития, но дочь по крайней мере с ней общалась. Иногда, проходя мимо ее комнаты, я слышал, как Анна и Джейн шепчутся, но если они догадывались о моем присутствии за дверью, то немедленно замолкали. Позже, когда я спрашивал, о чем шла речь, Джейн пожимала плечами и отмахивалась, как будто их единственной целью было держать меня в неведении.

И все же Анна оставалась моей любимицей, потому что была первенцем. Видимо, она и сама это сознавала. Со временем я начал понимать, что даже в отрочестве она любила меня сильнее, чем мне представлялось. Я прекрасно помню, как Анна проскальзывала в кабинет, пока я возился с документами, и принималась бродить по комнате и рассматривать корешки книг, но стоило ее окликнуть, и она исчезала столь же тихо, как и появлялась. В итоге я научился не беспокоить дочь, поэтому иногда она проводила в кабинете целый час, наблюдая за тем, как я работаю. Если я смотрел на нее, она заговорщицки улыбалась и явно наслаждалась игрой. Теперь, как и прежде, я не всегда ее понимаю, но те моменты навечно запечатлелись в памяти.

Сейчас Анна работает в «Роли ньюс», но, кажется, мечтает стать писателем. В колледже она активно сочиняла, и все ее истории были такими же мрачными, как она сама. Помнится, я читал одну повесть, героиня которой, молодая девушка, становится проституткой, чтобы содержать больного отца, некогда изнасиловавшего ее. Добравшись до конца, я задумался о том, какой же вывод мне надлежит сделать.

Еще Анна безумно влюблена. Моя дочь, всегда крайне осмотрительная в вопросах выбора, становится стократ осторожнее, когда дело касается мужчин. Слава Богу, Кит прекрасно с ней ладит. Он – будущий ортопед и держится с уверенностью человека, знающего, почем фунт лиха. Джейн рассказала мне, что на первом свидании Кит и Анна отправились кататься на дельтаплане. Когда дочь привела его к нам знакомиться, он появился в спортивном пиджаке, чисто выбритый и пахнущий одеколоном. Мы пожали друг другу руки, Кит взглянул мне в глаза и сказал: «Я очень рад встрече с вами, мистер Льюис».

Джозеф на год младше Анны. Он всегда зовет меня отец, единственный из детей. И опять-таки у нас мало общего. Джозеф высок и строен, из одежды предпочитает джинсы, а когда гостит у нас на Рождество или День благодарения, то ест только овощи. В детстве он был тихим ребенком, но, как и у Анны, его сдержанность, судя по всему, распространялась исключительно на меня. Окружающие хвалили его чувство юмора, но, если честно, я редко замечал у Джозефа это качество. Мне частенько казалось, что сын пытается произвести на меня впечатление.

Как и Джейн, еще в раннем детстве он отличался чуткостью. От волнения Джозеф грыз ногти, так что начиная с пяти лет они у него постоянно были обкусаны до мяса. Разумеется, когда я предложил ему заняться изучением экономики, он проигнорировал мой совет и выбрал социологию. Теперь Джозеф работает в нью-йоркском приюте для женщин, подвергшихся дурному обращению. Он почти не рассказывает о своих делах. Наверное, он точно так же удивляется мне, как и я ему; и все-таки, несмотря на все различия, именно с Джозефом мы ведем те самые разговоры, о которых я так мечтал, когда дети были маленькими. Он очень умен и с отличием окончил колледж, у него широкий спектр интересов – от проблем дискриминации на Ближнем Востоке до фрактальной геометрии. Джозеф потрясающе честен, иногда до абсурда, и, естественно, все эти черты ставят меня в невыгодное положение, когда дело доходит до споров. Пусть иногда меня раздражает его упрямство, но в такие минуты я особенно горжусь тем, что Джозеф – мой сын.

Лесли, наша младшая, с упорством изучает в Уэйк-Форест биологию и физиологию, она мечтает стать ветеринаром. Вместо того чтобы проводить летние каникулы дома по примеру других студентов, она занимается дополнительно, надеясь получить диплом раньше срока, а по вечерам работает на ферме. Из всех троих она самая общительная и смеется точь-в-точь как Джейн. В детстве она тоже любила бывать в моем кабинете, но в отличие от Анны бурно радовалась, когда я уделял ей максимум внимания. Ребенком она с удовольствием сидела у меня на коленях и тянула за уши, став постарше, забредала в кабинет и рассказывала анекдоты. Мои полки завалены подарками от Лесли – глиняными поделками, которые она сама сделала, карандашными набросками, оригами. Лесли всегда была открыта для любви – она первой неслась обнимать и целовать бабушку с дедушкой и охотно смотрела романтические фильмы, свернувшись на кушетке. Неудивительно, что три года назад на встрече выпускников ее провозгласили королевой.

Лесли тоже очень добра. На день рождения она неизменно приглашала весь класс из опасения ранить чьи-либо чувства, а в девять лет однажды целый вечер бродила по пляжу, потому что нашла в воде часы и вознамерилась вернуть их владельцу. Из всех детей она причиняла мне меньше всего тревог; когда Лесли приезжает в гости, я бросаю все дела, чтобы провести с ней время. Ее энергия заразительна, когда мы вместе, я искренне удивляюсь своему счастью.

После отъезда детей дом изменился. Раньше в нем гремела музыка, а сейчас царит тишина, прежде кладовка была набита восемью видами сладких хлопьев, а сейчас можно обнаружить один-единственный. Мебель в детских комнатах осталась прежней, но теперь не сразу определишь, где чья спальня, потому что со стен исчезли плакаты и фотографии. В доме, где некогда нам так уютно жилось впятером, стало пусто, и эта зловещая пустота напоминала о том, какой на самом деле должна быть жизнь. Поначалу я полагал, что именно разлука с детьми повлияла на чувства Джейн.

И все же, невзирая на причину, я не мог отрицать, что мы отдаляемся друг от друга. Чем больше я думал об этом, тем чаще замечал, что трещина между нами становится все шире. Когда-то мы были влюбленной парочкой, потом стали родителями (нормальное и даже неизбежное явление, на мой взгляд), но спустя двадцать девять лет как будто вновь превратились в посторонних. Похоже, вместе нас удерживала лишь привычка. Мы мало соприкасались: вставали в разное время, проводили день в разных местах, а по вечерам предавались разным развлечениям. Я немного знал о делах Джейн и почти не рассказывал ей о своих. Даже не помню, когда мы в последний раз обсуждали что-нибудь экстраординарное.

Через две недели после годовщины, впрочем, такой разговор состоялся.

– Уилсон, нам надо поговорить, – сказала Джейн.

Я взглянул на нее. На столе между нами стояла бутылка вина, ужин был почти окончен.

– Да?

– Я хочу съездить в Нью-Йорк и погостить у Джозефа.

– Разве он не приедет на праздники?

– Я ведь собираюсь не на месяц. И потом, Джозеф не смог приехать летом. Я подумала, что ради разнообразия сама его навещу.

В глубине души я понимал, что уехать вдвоем на несколько дней – неплохая идея. Возможно, Джейн именно это и имела в виду; я с улыбкой взял бокал.

– Прекрасная мысль, – согласился я. – Мы не были в Нью-Йорке с тех пор, как Джозеф туда перебрался.

Джейн улыбнулась и опустила взгляд.

– И еще кое-что…

– Что?

– Ты ведь так занят, и я знаю, как тебе трудно куда-либо выбраться…

– Полагаю, что смогу выкроить пару дней, – сказал я, мысленно просматривая свое рабочее расписание. – Когда ты хочешь ехать?

– В том-то и дело…

– В чем?

– Уилсон, пожалуйста, выслушай, – произнесла Джейн и глубоко вздохнула, даже не стараясь скрыть усталость. – Мне бы хотелось погостить у Джозефа одной.

На мгновение я растерялся.

– Ты расстроен? – спросила она.

– Нет, – поспешно ответил я. – С чего бы мне расстраиваться? – Чтобы доказать свое спокойствие, я отрезал себе еще мяса. – Так когда ты собираешься ехать?

– На следующей неделе. В четверг.

– В четверг?

– Я уже взяла билет.

И хотя на тарелке у нее еще оставалась еда, Джейн встала и отправилась на кухню. Она избегала моего взгляда, и я заподозрил, что жена не договорила, но не знает, как бы сформулировать свою мысль. Я сидел за столом один, обернувшись, можно было увидеть в профиль лицо Джейн, стоящей около раковины.

– Надеюсь, ты хорошо проведешь время, – сказал я с напускной беззаботностью. – И Джозеф будет в восторге. Может быть, сходите в театр или еще куда-нибудь.

– Может быть, – отозвалась она. – Зависит от того, насколько он занят.

Джейн включила воду, и я понес свою тарелку в раковину. Жена молчала.

– Да, это отличные планы на выходные, – заметил я.

Она взяла тарелку и принялась ее мыть, а потом добавила:

– Да, кстати…

– Что?

– Я собираюсь остаться не только на выходные.

Я внезапно напрягся.

– А сколько же ты собираешься там пробыть?

Джейн поставила чистую тарелку на стол.

– Недели две.

Конечно, я не винил Джейн за то, что наш брак свернул с наезженной колеи. Я понимал, что по большей части сам тому виной, пусть даже еще и не осознавал, как и почему. Признаюсь, я никогда не был тем человеком, каким меня хотела видеть Джейн, даже в самом начале нашей семейной жизни. Она мечтала, чтобы я был чуть более романтичным – таким, как ее отец, Ной. Этот человек часами мог держать жену за руку или нарвать для нее букет полевых цветов по пути с работы домой. Их отношения очаровывали Джейн даже в детстве. Раз за разом я слышал, как она, болтая по телефону с сестрой, Кейт, удивлялась, отчего мне трудно быть романтичным. Не то чтобы я не пытался – просто, видимо, я понятия не имел, каким образом можно заставить ее сердце трепетать. В нашей семье как-то не принято было часто обниматься и целоваться, поэтому мне неловко выказывать эмоции в присутствии других, особенно детей. Однажды я заговорил об этом с тестем, и он посоветовал мне написать жене письмо. «Объясни, почему ты ее любишь», – предложил он. Это было двенадцать лет назад. Помнится, я попытался последовать его совету, но стоило занести ручку над бумагой, как из головы улетучились все подобающие случаю слова. В итоге я сдался. В отличие от Ноя я всегда испытывал смущение, когда речь заходила о чувствах. Я человек спокойный, надежный, верный, вне всякого сомнения. Но романтика для меня такая же тайна, как и переселение душ.

Просто удивительно, сколько мужчин мучится из-за таких же проблем.

Когда я позвонил в Нью-Йорк, к телефону подошел Джозеф.

– Привет, отец, – поздоровался он.

– Привет. Как дела?

– Ничего себе, – ответил он и после мучительно долгой паузы поинтересовался: – А у тебя?

Я переступил с ноги на ногу.

– Нормально. У нас здесь тихо. – Я помолчал. – Как там мама?

– Хорошо. Я ей скучать не даю.

– Покупки и экскурсии?

– Ну да. А в основном мы просто разговариваем. Я узнал много нового.

Я помедлил. Интересно, на что он намекает? Но Джозеф, видимо, не собирался развивать эту тему.

– Мама дома? – спросил я, изо всех сил стараясь говорить бодро.

– Нет, пошла в магазин. Вернется через пару минут, так что можешь перезвонить.

– Ничего страшного. Передай ей, что я звонил.

– Обязательно… – Джозеф сделал паузу. – Отец, я хотел кое о чем спросить.

– О чем?

– Ты действительно забыл про годовщину?

Я глубоко вздохнул:

– Да. Забыл.

– Как?

– Не знаю. Я все время помнил, а когда этот день настал, у меня просто вылетело из головы. Мне очень стыдно.

– Мама огорчилась, – сказал Джозеф.

– Несомненно.

На другом конце провода снова воцарилась тишина.

– Ты понимаешь почему? – наконец спросил сын.

Я не ответил, но прекрасно знал ответ.

Джейн не хотела, чтобы мы уподобились тем пожилым парам, которые неизменно пробуждали в нас сострадание. Такие люди обычно очень вежливы. Муж подвигает жене кресло и помогает снять пальто, жена заказывает любимое блюдо мужа. Они в точности знают вкусы и пристрастия друг друга (это достигается годами совместной жизни): яичницу не солить, а на тост намазать побольше масла.

Но потом, когда официант удаляется с заказом, оба не произносят ни слова. Они молча пьют и смотрят в окно в ожидании еды. Они могут еще обменяться парой слов с официантом – например, попросить кофе, – а затем немедленно погружаются в собственные мысли. В течение всего вечера они сидят, как посторонние, которые случайно оказались за одним столом. Создается впечатление, что наслаждаться обществом друг друга для них слишком большое усилие.

Может быть, это преувеличение, но порой я задумывался, что доводит людей до такой жизни.

И теперь, когда Джейн уехала в Нью-Йорк, меня вдруг посетила мысль о том, что мы, вероятно, катимся в ту же пропасть.

Встречая жену в аэропорту, я ощутил странное волнение. Это было неприятное чувство, и я с облегчением увидел мимолетную улыбку на лице Джейн, которая шла ко мне. Я забрал у нее чемодан и поинтересовался:

– Как поездка?

– Все хорошо, – улыбнулась Джейн. – Понятия не имею, отчего Джозефу так нравится Нью-Йорк. Там слишком шумно. Я бы не выдержала.

– Ты рада, что вернулась?

– Да. Только очень устала.

– Не сомневаюсь. Путешествия – это утомительно.

Мы помолчали. Я взял чемодан в другую руку.

– Как поживает Джозеф?

– Хорошо. Кажется, он слегка поправился с тех пор, как мы видели его в последний раз.

– Неужели в его жизни не происходит ничего необычного?

– В общем, нет, – ответила Джейн. – Он много работает. Такова уж его натура.

В ее голосе прозвучала непонятная грусть. Я задумался и тут же заметил юношу и девушку, которые обнимались и целовались с таким пылом, словно не виделись много лет.

– Хорошо, что ты снова дома, – сказал я.

Джейн взглянула на меня и перевела взгляд на багажный транспортер.

– Конечно.

Таково было положение дел год назад.

Хотелось бы мне сказать вам, что все наладилось сразу же после возвращения Джейн, но, увы, нет. Жизнь продолжалась, как и прежде, мы существовали сами по себе, один ничем не примечательный день сменялся другим. Джейн, в общем, не сердилась, но и счастливой не выглядела, а я понятия не имел, что предпринять для изменения неприятной ситуации. Как будто между нами незаметно выросла стена равнодушия и отчуждения. В конце осени, спустя три месяца после годовщины, я стал серьезно задумываться о будущем наших отношений. Я даже решился на разговор с тестем.

Если бы вы знали Ноя Кэлхоуна, то поняли бы, отчего я в тот день отправился к нему. Они с женой Элли перебрались в Крик-Сайд, в дом престарелых, одиннадцать лет назад, в сорок шестую годовщину брака. Я не удивился, не застав Ноя в комнате. Чаще всего, когда я его навещал, он сидел на скамейке у пруда. Я выглянул в окно, чтобы удостовериться.

Даже издалека я без труда его узнал – пряди седых волос, слегка развеваемые ветром, сутулые плечи, светло-синий свитер, который недавно связала для него Кейт. Ему было восемьдесят семь – вдовец с изуродованными артритом руками и слабым здоровьем. В кармане Ной носил пузырек с нитроглицерином и страдал от рака простаты, но куда сильнее врачей беспокоило его психическое состояние. Несколько лет назад они вызвали нас с Джейн и мрачно сообщили, что Ноя мучат галлюцинации. Я, впрочем, не особо поверил. Полагал, что знаю старика лучше, чем кто бы то ни было, и уж точно лучше, чем врачи. Не считая Джейн, Ной был моим самым близким другом; когда я увидел его одинокую фигуру, то немедленно вспомнил все, что ему пришлось пережить.

Его собственный брак завершился пять лет назад, хотя циники, наверное, скажут, что это произошло куда раньше. В последние годы жизни Элли страдала от болезни Альцгеймера, чертовски неприятного недуга. В конце концов, что представляют собой люди без воспоминаний и иллюзий? Наблюдать за течением болезни было все равно что смотреть фильм о неизбежной трагедии. Нам с женой приходилось нелегко, когда мы навещали родителей, Джейн хотела запомнить мать другой, какой она была прежде, и я никогда не принуждал ее ездить к ней чаще, потому что мне самому становилось больно. А Ною было тяжелее всех.

Но это уже другая история.

Выйдя из комнаты, я направился во двор. Утро выдалось прохладное, даже для ноября. Листва блестела в косых лучах солнца, в воздухе слабо пахло дымом. Это было любимое время года Элли, и я всем сердцем ощутил, как одинок Ной. По своему обыкновению, он кормил лебедя; я подошел и поставил пакет около скамейки. В нем лежали три буханки хлеба. Ной всегда просил привезти ему одно и то же.

– Здравствуйте, Ной, – сказал я.

Я понимал, что вполне могу называть его папа, как Джейн называла моего отца, но отчего-то мне было неловко, и Ной не настаивал.

Он обернулся при звуках моего голоса.

– Привет, Уилсон. Спасибо, что заглянул.

Я положил руку ему на плечо.

– Как поживаете?

– Могло быть и лучше. – Ной лукаво ухмыльнулся. – Хотя, впрочем, могло быть и хуже.

Именно этими фразами мы неизменно обменивались при встрече. Ной похлопал по скамье рядом с собой, я сел и взглянул на пруд. На его поверхности хаотично плавали опавшие листья, в воде отражалось безоблачное небо.

– Я хочу кое-что у вас спросить, – начал я разговор.

– Что? – Ной отломил кусок хлеба и бросил в воду. Лебедь быстро подцепил его клювом.

– Насчет Джейн, – добавил я.

– Джейн… – пробормотал он. – Как она поживает?

– Хорошо. – Я заерзал, почувствовав себя неуютно. – Она как-нибудь заглянет к вам.

В последние годы мы частенько навещали Ноя то вместе, то порознь. Интересно, о чем они говорили без меня.

– А дети?

– У них тоже все в порядке. Анна пишет статьи, Джозеф наконец нашел квартиру. Где-то в Куинсе, рядом с метро. Лесли отправилась на выходные в горы с друзьями. Она отлично сдала экзамены.

Ной кивнул, не спуская глаз с лебедя.

– Ты счастливчик, Уилсон, – сказал он. – Тебе повезло, что все они выросли прекрасными людьми.

– Конечно.

Мы помолчали. Если смотреть вблизи, морщинки на его лице напоминали ущелья, а сквозь истончившуюся кожу рук виднелись вены. В парке никого, кроме нас, не было. Холод загнал обитателей Крик-Сайда в дом.

– Я забыл про нашу годовщину, – вдруг сказал я.

– Э?

– Двадцать девять лет.

– Хм…

Было слышно, как шелестят на ветру сухие листья.

– Я беспокоюсь, – наконец признался я.

Ной внимательно посмотрел на меня. Сначала мне показалось, что сейчас он спросит о причинах беспокойства, но вместо этого старик прищурился, изучая мое лицо, а затем отвернулся, бросил лебедю еще кусок хлеба и заговорил. Голос у него был мягкий и низкий – старческий баритон с мягким южным акцентом.

– Помнишь, как я читал Элли, когда она заболела?

– Да, – ответил я, и на меня нахлынули воспоминания.

Ной читал жене отрывки из дневника, который он вел до того, как они перебрались в Крик-Сайд. Это была история их любви. Иногда, послушав мужа, Элли вдруг обретала ясность мысли, невзирая на разрушительное действие болезни. Увы, ненадолго – но в те редкие минуты улучшение было настолько несомненным, что в Крик-Сайд смотреть на чудо приезжали врачи из Чапел-Хилла. Чтение помогало Элли, вне всяких сомнений. Впрочем, специалисты так и не сумели выяснить почему.

– Ты знаешь, зачем я это делал? – спросил Ной.

– Наверное, это помогало Элли, – предположил я. – И потом, она ведь сама попросила вас.

– Да, конечно. – Ной сделал паузу. Воздух вырывался из его груди со свистом, точно из недр старого аккордеона. – Но не только. Я делал это и для себя. Мало кто понимал…

Ной замолк, но я сообразил, что он еще не закончил. Лебедь перестал описывать круги и подплыл ближе. Не считая черного пятнышка на груди размером с долларовую монету, он был цвета слоновой кости. Птица застыла на месте, когда Ной вновь заговорил:

– Знаешь, что я помню лучше всего?

Я понял, что он говорит о тех редких днях, когда Элли еще узнавала его, и покачал головой:

– Нет, не знаю.

– Как я влюбился. Вот что я помню. И когда ей становилось лучше, мы как будто начинали все сначала. – Ной улыбнулся. – Каждый раз, когда я читал Элли, то как будто вновь ухаживал за ней, и иногда она опять в меня влюблялась, совсем как много лет назад. Это самое удивительное чувство на свете. Всем ли выпадает такой шанс – влюбляться друг в друга снова и снова?

Он не ждал ответа, и я промолчал.

Мы провели вместе целый час, беседуя о детях и о здоровье. Ни слова более о Джейн и Элли. Разговор с Ноем заставил меня задуматься. Несмотря на тревоги врачей, Ной был в здравом уме. Он не только знал, что я непременно его навещу, но и угадал причину моего визита. В своей типично южной манере он подсказал мне решение проблемы еще до того, как я успел задать вопрос.

И тогда я понял, что следует сделать.