Читать книгу Охота на дракона - Николай Александрович Мальцев - Страница 3

Весна в Хафранге всегда была очень короткой. Наверное, потому, что не особенно отличалась от остальных времён года. Просто день становился немного длинней, чем зимой, и под скудным дождем пустынные земли покрывались редкими пятнами свежей травы, которую лето потом превращало в солому. Вот, пожалуй, и всё – чего ещё ждать от Хафранга? Все четыре сезона дневная жара и холод после заката, бесконечная сушь, когда солнце сияет на небе триста пятьдесят пять дней в году, камень, песок – и ни малейшей надежды на перемены. Здесь так было всегда.

Онис, ломая киркою камень для крепостей в далёком Зинданге, вдруг увидел перед собой крошечный белый цветочек, выросший прямо на стенке каменоломни. Из крошечной щели, заполненной пылью, глотнув дождевой воды, вылез тонкий побег. Раскрылись навстречу солнцу листочки, и нежные лепестки разорвали бутон. Значит, и правда – весна. Двенадцатая весна в Хафранге. Он был единственным, кто прожил здесь столько. Обычно мало кто из рабов выдерживал даже нескольких лет.

Бич надсмотрщика со свистом хлестнул его по спине. Всё правильно, нечего любоваться природой, когда в Зинданге ждут строительный камень. На то он и раб из покорённой страны, чтобы трудиться на победителя. А что наступила весна, Онис знает и так. Считать он не разучился, весеннее равноденствие было как раз на днях. Его-то никак нельзя пропускать. Потому что дальше нужно следить за Луной, дожидаясь, когда она станет круглой, как золотая монета, и наступят Священные Дни. Впрочем, это уже, наверное, ни к чему… Раб опять заработал киркой, и весенний цветок вместе с камнем, давшим ему приют, обрушился вниз. В Хафранге не место надежде.

***

Рабов, несмотря на строгости, всё-таки берегли. Зинданг уже покорил ближайших соседей, и приток свежих пленников сократился. Так что Смотритель Каменоломен принял все меры, чтобы работники были трудоспособны как можно дольше. Теперь каждые три часа рабы отдыхали и пили воду, кормить стали лучше, и охрана уже не смела убить просто для развлечения. Те, кто попал в каменоломни недавно, не могли оценить перемены, но Онис был благодарен чиновнику. За двенадцать лет этой каторги он испытал и побои, и голод. Убивали его раза три, особенно изощрённо за попытки сбежать. Но всегда, к удивлению палачей, он удивительным образом выживал и опять возвращался к работе. Впрочем, всё это было в начале. Онис быстро сообразил, что сбежать из каменоломен нельзя. Одолеть пустыню истерзанному рабу невозможно. В лучшем случае можно было рассчитывать оказаться в руках у кочевников, но тогда работа в каменоломне показалась бы раем.

Звон огромного гонга возвестил очередной перерыв. Измученные рабы, покрытые красно-коричневой пылью, сползались к бочкам с водой. Напившись, можно было немножечко полежать. Прямо здесь, возле бочек, под жгучим солнцем, на твёрдой земле. Онис устроился рядом с молодым пареньком, который появился на каторге меньше года назад. В каменоломне дружбы быть не могло, каждый оставался сам по себе, опасаясь сближаться с кем бы то ни было. Но этот парнишка Онису приглянулся, и старик взял его под своё покровительство. Научил немногим премудростям выживания, отговорил от побега, пару раз защитил – его, как старожила, уважали и опасались. Хотя никто не знал, сколько он здесь, и тем более сколько Онису лет. А узнали бы – не поверили.

– Весна, – сказал Онис, прикорнув на пыльную землю. Парень молчал. Звали его Гаральд, был он с далёкого севера и болтливостью не страдал.

– Сегодня я нашёл камнецветку, – продолжил старик, не глядя на собеседника. Говорил он негромко, чтобы соседи ничего не услышали. Тем, впрочем, было не до чужих разговоров – все вповалку дремали до нового звука гонга.

– Жизнь продолжается. Скоро луна станет полной, настанут Священные Дни…

Гаральд повернулся к нему и сердито сказал:

– Здесь нет ни весны, ни Священных Дней. Смерть – единственный праздник раба.

– Это не праздник, – усмехнулся старик. – Я здесь уже умирал, и, поверь, ничего приятного не было.

– Умирал? – не поверил юноша.

– За двенадцать лет было многое…

Гаральд вскочил.

– Не надо меня обманывать! Здесь нет никого, кто бы выдержал больше трёх!

– Сядь, мой мальчик, и не кричи. Не привлекай чужого внимания. Я не вру, в моём возрасте это уже неприлично.

– А сколько тебе? – присев, недоверчиво спросил северянин.

– Ты можешь не верить, но мне недавно исполнилось пятьсот сорок два…

***

По вечерам, когда незадолго до темноты рабы получали свой ужин и расходились по сложенным всё из того же камня баракам, охране было плевать, чем они там занимаются. Стража стояла только у выхода из ущелья, в котором жили невольники, поскольку с других сторон его окружали неприступные скалы. Здесь каждый мог заниматься тем, чем было угодно, хотя большинству хотелось лишь спать. Однако и здесь ночная жизнь если не процветала, то теплилась – играли в азартные игры, торговали дурманом и продажной любовью. Деньгами служили недоеденные остатки пайка. Здесь даже было несколько религиозных общин, собиравших немалую паству. Религии, часто непримиримые между собой, в гротескном мире каменоломни вполне уживались и даже сотрудничали.

Когда Онис и Гаральд после заката вышли прочь из барака, никто не обратил на это внимания. Но они пошли не играть в самодельные карты и не молиться богам. Юноша и старик хотели поговорить.

– Я родился пятьсот сорок два года назад в Иларе, в семье бедняков, – начал рассказывать Онис, когда оба присели в темноте под скалой. – Двенадцать лет назад страну, в которой я жил, захватила зиндангская армия, меня взяли в плен и отправили в каменоломни Хафранга.

– Но людям не дано столько жить! – усомнился Гаральд.

– Да, не дано. Если они не просят…

***

Онис припомнил, как часто в детстве мечтал стать богатым и знатным, чтоб не работать за медный грош от зари до зари, а ездить в золочёной карете и плавать под белым парусом. Одеваться в роскошное платье. Жить во дворце. И есть. Есть что угодно, до сыта… Для него, выходца из низов, к этой цели вели три пути. Один – вступить в армию, и, ежели повезёт, дослужиться до высоких чинов. Второй – освоить какое-то ремесло и научиться делать своё дело лучше других. Третий путь вёл с большим успехом на плаху, и от него Онис сразу же отказался. Выбрал второй.

Ему всегда нравились книги. Парнишка часами с замиранием сердца стоял у прилавков, на которых были разложены большие тома и старинные свитки. Он сам (ну, почти что сам) научился читать и писать, и когда господин Переписчик Книг глянул на почерк замызганного кандидата в ученики, то остался доволен.

После нескольких лет обязательной работы по дому мастер доверил Онису вначале то, что попроще, а потом, оценив талант подмастерья, переложил на него львиную долю работы. Сам он больше сидел в трактире и пропивал заработанные Онисом деньги. Вот почему, когда его попросили срочно скопировать редкий старинный свиток, руки его дрожали, и работу пришлось выполнять подмастерью.

Онис расправил жёлтый пергамент на рабочем столе, взял чистый свиток – и обомлел. Рукопись была написана на прежде невиданном им языке! Ему приходилось копировать тексты, написанные незнакомыми буквами – в мастерство переписчика входило умение до малейшей подробности воссоздать любые значки, пусть даже и непонятные. Но здесь строчки вились сверху вниз и состояли из столь вычурных закорючек, что для изучения их пришлось вооружиться круглым куском полированного хрусталя. Текст был совсем небольшой, но сделать такую работу до вечера не представлялось возможным. Впрочем, впереди была ночь – заказчика ждали утром.

В то время тоже было весеннее полнолуние. Когда, уже заполночь, измученный Онис закончил работу, огромный сияющий диск Луны соперничал с догорающими светильниками. Юноша погасил их один за другим и ещё разок посмотрел на свою работу. Он превзошёл самого себя. Таинственный текст был скопирован так, что различить два пергамента было почти невозможно. Онис зевнул, улыбнулся и сказал сам себе, что это – последняя ученическая работа. Завтра хозяин будет просто обязан объявить его мастером!

Вдруг ему показалось, что по старинному тексту пробежала какая-то рябь. Помотав головой, прогоняя усталость, юноша склонился над манускриптом. В свете Луны на нём проступали совершенно знакомые буквы – надпись, сделанная на его родном языке.

– Мой мастер ничего не знал о магических надписях, – улыбаясь воспоминаниям, говорил Онис Харальду. – О них вообще мало кто знает. Я тогда тоже не знал, это уже потом, лет через двести… В общем, у магов есть такой способ тайнописи, когда буквы читаются лишь в определённых условиях. Эта надпись была видна только в свете полной Луны. Не знаю точно, но, скорее всего, лишь в весеннее полнолуние, в Священные Дни…

Дрожащие строчки были просты и понятны и поневоле врезались в память. Впрочем, тогда Онису показалось, что это всего лишь сон наяву, игра уставшего мозга, но через множество дней письмена всплыли в памяти и круто переменили всю его жизнь. Тогда же измученный юноша просто отправился спать. А утром решительно заявил, что его ночная работа вполне годится как испытание мастерства, и если хозяин не объявит его полноправным мастером, он её разорвёт. Заказ-то был сделан совсем не ему!

Ещё до обеда, сопровождаемый проклятьями Переписчика, уже приложившегося к бутылке, новый Мастер покинул его хоромы. После утренней брани с хозяином и хозяйкой ночное приключение окончательно стало казаться сном.

***

Получив звание мастера, Онис принялся за работу. Вначале было непросто – новичку приходилось хватать любые заказы, чтоб как-то себя проявить. Но помаленечку дело пошло, и уже через пару лет молодой переписчик сумел покинуть тёмный, душный подвал и перебраться в приличную мастерскую. Его умение оценили. Теперь, кроме бездарных стихов и скучных писем в деревню на рабочем столе у Ониса стали встречаться действительно интересные экземпляры. Илар был огромным по́ртом, куда сходились пути со всего бесконечного мира, местом встречи купцов, мастеров, учёных и магов, городом разноязыкой толпы. И не было ничего удивительного, что переписчикам приходилось копировать торговые соглашения, написанные Заурангским и Ельским торговцами на их родных языках, лантанские трактаты по медицине, философские свитки из Хинда и вообще неизвестно откуда пришедшие магические писания.

Мастер с любовью и трепетом раскрывал тома, переплетённые в кожу, раскатывал пожелтевшие свитки, испещрённые рисунками и письменами, перебирал связки тонких дощечек, покрытых резьбой, и целый таинственный мир проходил пред его глазами. Вначале очень хотелось каждый раз сделать две копии – заказчику и себе, но было понятно, что на это не хватит никакого свободного времени. Тогда Онис стал копировать небольшие части заказов, казавшиеся особо красивыми. И скоро в его коллекции были десятки отрывков из рукописей, которые сам он не мог прочитать. Но рассматривать их, гадая, что значат неведомые значки, было изысканным удовольствием!

Однажды Онис допоздна засиделся над рукописью. Работа его увлекла, и, сам не замечая того, он трудился до самой полуночи. Наконец, оторвавшись от дела, мастер поднял глаза – в окне, выходящем на юг, сияла огромнейшая Луна. Это было первое весеннее полнолуние, Священные Дни, и, протирая уставшие от работы глаза, Онис вспомнил свою последнюю ученическую работу. Ровно два года назад… Тогда на пергаменте, испещрённом Синскими иероглифами, ему померещилось заклинание. Очень, очень простое… Ну, да, ну, конечно!

Юноша с лёгкостью вспомнил те несколько слов, что составляли волшебную формулу. Кроме того, в таинственной надписи говорилось, что, если произнести заклинанье в Священные Дни, обернувшись к полной весенней Луне, это обеспечит целый год жизни, какого бы возраста человек не достиг и какие бы болезни и беды на него не обрушились.

– Забавно, – подумал Онис, всё ещё считая свои воспоминания сном. – Вспомнилось всё, до последнего слова!

Он обернулся к Луне, пылающей золотом, и произнёс так вовремя всплывшее в памяти заклинание. И ничего не случилось. Не было ни грома и молнии, ни адского пламени, ни пения ангелов – ничего. Стыдясь самого себя и посмеиваясь над безумием праздничной ночи, юноша аккуратно сложил рабочие инструменты и отправился спать.

Наутро всё было по-прежнему. Через неделю и через месяц ровно ничего не случилось. А потом, в конце лета, вспыхнул пожар.

Трудно сказать, забыл ли Онис потушить один из светильников, или кто-то из конкурентов решил осадить молодого выскочку из низов, но огонь загорелся внутри рабочего кабинета, где пищи ему было хоть отбавляй. Мгновенно вспыхнули пергаменты и бумага, запылало лампадное масло из лопнувших от жара бутылей, взвились факелами связки свечей. Треща и ревя, пламя стремительно разбегалось по дому, но мастер успел бы выскочить прочь. А он кинулся в мастерскую, спасать свои книги…

Если это был, и правда, поджог, то смерти злодеи совсем не хотели. Им было нужно не погубить молодого Переписчика Книг, а только поставить его на место. И если кто-то из них был в толпе, когда из груды горящих углей пожарные вынули почерневшее тело Ониса, то, наверное, пожалел о парне вместе со всеми.

Мастера отвезли в мертвецкую при городской больнице для бедноты, поскольку ни родни, ни достаточных денег он не имел. А там, укладывая на каменный пол его обожжённое тело, санитары с удивленьем и ужасом увидали, как оно открывает глаза. Примчавшийся врач ощутил дыхание и нащупал пульс. Пожимая плечами, он велел нести ожившую головешку в лечебницу и там уже дожидаться конца.

Ждать пришлось очень долго. На удивление всем, Онис пошёл на поправку. Кожа, сгоревшая практически вся, на глазах вырастала гладким розовым слоем, оттесняя безобразные кроваво-чёрные пузыри. На второй день больной запросил пить и есть, а через неделю с трудом, но сам поднялся с постели. Удивление медиков перешло все границы, а врач, лечивший сгоревшего мастера, получил славу лучшего в городе. Один только Онис всё понимал, но, конечно, молчал. Странное заклинание, произнесённое в ночь Весеннего Полнолуния, показало себя на деле.

***

– Подумать только, что пожара бы не случилось! – покачал головою старик, глядя на взошедшую над высокой скалою Луну, уже почти круглую. – Второй раз, через год, я бы и не подумал опять прочесть заклинание. Жил бы, как все, и умер в положенный срок. Но этот случай всё изменил. Возможно, совсем не случайно именно в нужное время, под светом полной весенней Луны, оказался в моих руках таинственный свиток. И пожар этот был не случаен. Кто-то, или же что-то, вело меня к непонятной мне цели. Вело больше, чем половину тысячи лет. Но цель эта мне до сих пор не понятна… Я просто жил, как умел, своими радостями и своими заботами, и от прочих людей отличался лишь тем, что ежегодно, весеннею ночью, читал заклинание.

Ещё, в отличие от других, Онис часто переезжал из города в город и никогда не имел ни семьи, ни близких друзей. Это было необходимо, иначе скрыть свою тайну мастер не мог. Вначале, по младости лет, он хотел приобщить к заклинанию то друзей, то кого-то из девушек. Но сразу решиться не мог, а потом, спустя какое-то время, вдруг понимал, что никто из них посвящения в тайну не стоит. С возрастом Онис настолько привык к одиночеству, что уже с ужасом думал о том, что мог бы, к примеру, сдуру создать семью и столетья томиться рядом с каким-то другим человеком!

Переписывать книги он перестал лет после ста. Во-первых, не так уж много было вокруг мастеров его уровня, чтобы можно было среди них затеряться. Во-вторых, денег он уже заработал с избытком, и, удачно разместив свои капиталы, мог безбедно жить на проценты. Но именно – только безбедно. Шиковать было очень опасно, жить на широкую ногу значило быть на виду. Вот и выбрал Онис тихое, незаметное бытие, блуждая из города в город и из страны в страну. И помня Священные Дни.

Вообще-то жизнь его радовала. Физически Онис перестал изменяться лет в пятьдесят, навсегда оставшись крепким пожилым человеком. Ему нравилось путешествовать, навещая одни и те же места через много десятков лет. Память оставалась ясной и крепкой, Онис с удивлением замечал, что всё помнит прекрасно. Он даже освоил десятка два языков и несколько сложных наук, которые, впрочем, на деле применить не пытался. Он просто жил в своё удовольствие, не оглядываясь назад и не заглядывая вперёд – какой смысл, когда с обеих сторон практически вечность? Жил, чтобы жить.

Всё изменилось, когда проснулся Зинданг. Захолустная империя на границе с пустыней не менялась веками, никому не интересная и не нужная. До тех пор, пока вместо старой, окостеневшей от веков управления династии не воцарился новый властитель, который сумел внушить своим подданным уваженье к самим себе и презренье ко всем окружающим.

Когда воспрявший Зинданг стал закупать металл и сманивать к себе мастеров, никто и подумать не мог, что уже через несколько лет его армия хлынет через границу, одного за другим порабощая соседей. Новые провинции растущей империи получали управление из зиндангцев, платили налоги золотом и рабами, но в жизни простых людей мало что изменялось. Они как работали при прежних правителях, так работали и теперь, разве что появилась возможность за хорошую плату завербоваться в армию императора, да преступников теперь не сажали в тюрьму, а отправляли на юг в колоннах рабов. Может, поэтому поначалу рост империи был лёгким и быстрым.

Однако по мере того, как всё новые земли подминались империей, отношение к побеждённым становилось всё хуже. Зинданг стал сильнее всех и богаче всех, и больше не церемонился с новыми гражданами. Они становились людьми последнего сорта, рабы стали стоить меньше собак, из побеждённых стран вывозилось практически всё. Люди сопротивлялись упорно, зная уже, какая участь их ждёт. И это упорство шло им только во вред.

Онис, побывавший в Зинданге в самом начале его возрождения, сразу же понял, чем кончится дело. И потому, чем более расширялась империя, тем дальше он отъезжал от её границ, полагая, что, в конце концов, всё как-нибудь образуется. В этом была ошибка – попади он в Зинданг пораньше, когда правитель ещё боялся сопротивления, так бы и жил себе богатый старик на просторах империи, щедро платя налоги и ничего не боясь. Но война застала его тогда, когда уже было поздно становиться зиндангцем. Оставалось стать только рабом.

– Почему же ты не сумел откупиться?! – воскликнул Харальд. – Ну ладно, деньги пропали. Но твои знания, твоё мастерство стоят дорого! А секрет заклинания просто бесценен!

– Вначале я думал об этом, – усмехнулся старик. – Но тогда в писцах и учёных империя уже не нуждалась. Я предложил начальнику рабского каравана секрет вечной жизни, но он посмеялся надо мной и сказал, что купит его лет через десять, если я не подохну в каменоломнях.

– Но ты не подох!

– Не подох, но кто же об этом знает? Здесь я всего лишь раб, один из множества ничтожных людей. Нас никто не различает по имени и даже не помнит в лицо. Одни умирают, другие приходят – важно лишь количество. Даже когда я вставал после смертельных ранений, стража не допускала меня до начальства. Просто не верили, несмотря ни на что!

Старик и юноша помолчали. Потом Онис вздохнул и сказал:

– Двенадцать лет я прожил надеждой. Надежда есть и теперь, но я устал дожидаться. Конечно, лет через тридцать всё это может закончится. Не знаю как, но кончится обязательно – или падёт Зинданг, или придут другие правители. Но мне надоело. Устал. Это – не жизнь, и продлять такое существование я не намерен. Этой весной я не стану читать заклинание. Думаю, груз сверх срока прожитых лет раздавит меня очень быстро. Я стану свободен…

Харальд хотел ему возразить, но не ответил ни слова. А Онис продолжил:

– Но я не хочу, чтобы мой секрет умер вместе со мной. Я скажу тебе заклинание. Ты молодой, для тебя три – четыре десятка лет – это не срок, когда в конце каторги ждёт свобода.

– Я здесь около года, – сказал задумчиво Харальд, – и, честно сказать, уже думал о самоубийстве. Надежда, отодвинутая на половину столетья… Она попросту исчезает…

– Дело твоё, – проворчал старик. – У тебя есть время подумать – Луна округлится лишь послезавтра. Слушай…

Он наклонился к самому уху товарища и несколько раз прошептал заветную формулу.

– Запомнил? – строго спросил старик.

Юноша молча кивнул. Онис дружески хлопнул его по плечу, встал и ушёл во тьму.

***

Харальд сидел под скалой до тех пор, пока полнеющая Луна не спряталась вновь за скалистой стеною ущелья. В уме его снова и снова звучали простые слова заклинания, а перед внутренним взглядом в бесконечность тянулись десятки лет работы в каменоломне. И слабая, едва заметная искра надежды маячила где-то среди беспросветного мрака. То слегка разгораясь, то погасая совсем…