Читать книгу Кому на Руси жить хорошо (сборник) - Николай Некрасов, Николай Алексеевич Некрасов - Страница 12

Морозно. Дорога бела и гладка,

Ни тучки на всем небосклоне…

Обмерзли усы, борода ямщика,

Дрожит он в своем балахоне.

Спина его, плечи и шапка в снегу,

Хрипит он, коней понукая,

И кашляют кони его на бегу,

Глубоко и трудно вздыхая…

Обычные виды: былая краса

Пустынного русского края,

Угрюмо шумят строевые леса,

Гигантские тени бросая;

Равнины покрыты алмазным ковром,

Деревни в снегу потонули,

Мелькнул на пригорке помещичий дом,

Церковные главы блеснули…

Обычные встречи: обоз без конца,

Толпа богомолок старушек,

Гремящая почта, фигура купца

На груде перин и подушек;

Казенная фура! с десяток подвод:

Навалены ружья и ранцы.

Солдатики! Жидкий, безусый народ,

Должно быть, еще новобранцы;

Сынков провожают отцы-мужики

Да матери, сестры и жены.

«Уводят, уводят сердечных в полки!» —

Доносятся горькие стоны…

Подняв кулаки над спиной ямщика,

Неистово мчится фельдъегерь.

На самой дороге догнав русака,

Усатый помещичий егерь

Махнул через ров на проворном коне,

Добычу у псов отбивает.

Со всей своей свитой стоит в стороне

Помещик – борзых подзывает…

Обычные сцены: на станциях ад —

Ругаются, спорят, толкутся.

«Ну, трогай!» Из окон ребята глядят,

Попы у харчевни дерутся;

У кузницы бьется лошадка в станке,

Выходит весь сажей покрытый

Кузнец с раскаленной подковой в руке:

«Эй, парень, держи ей копыты!..»

В Казани я сделала первый привал,

На жестком диване уснула;

Из окон гостиницы видела бал

И, каюсь, глубоко вздохнула!

Я вспомнила: час или два с небольшим

Осталось до Нового года.

«Счастливые люди! как весело им!

У них и покой, и свобода,

Танцуют, смеются!.. а мне не знавать

Веселья… я еду на муки!..»

Не надо бы мыслей таких допускать,

Да молодость, молодость, внуки!

Здесь снова пугали меня Трубецкой,

Что будто ее воротили:

«Но я не боюсь – позволенье со мной!»

Часы уже десять пробили.

Пора! я оделась. «Готов ли ямщик?»

– «Княгиня, вам лучше дождаться

Рассвета, – заметил смотритель-старик. —

Метель начала подыматься!»

– «Ах! то ли придется еще испытать!

Поеду. Скорей, ради Бога!..»

Звенит колокольчик, ни зги не видать,

Что дальше, то хуже дорога,

Поталкивать начало сильно в бока,

Какими-то едем грядами,

Не вижу я даже спины ямщика:

Бугор намело между нами.

Чуть-чуть не упала кибитка моя,

Шарахнулась тройка и стала.

Ямщик мой заохал: «Докладывал я:

Пождать бы! дорога пропала!..»

Послала дорогу искать ямщика,

Кибитку рогожей закрыла,

Подумала: верно, уж полночь близка,

Пружинку часов подавила:

Двенадцать ударило! Кончился год,

И новый успел народиться!

Откинув циновку, гляжу я вперед —

По-прежнему вьюга крутится.

Какое ей дело до наших скорбей,

До нашего нового года?

И я равнодушна к тревоге твоей

И к стонам твоим, непогода!

Своя у меня роковая тоска,

И с ней я борюсь одиноко…

Поздравила я моего ямщика.

«Зимовка тут есть недалеко, —

Сказал он, – рассвета дождемся мы в ней!»

Подъехали мы, разбудили

Каких-то убогих лесных сторожей,

Их дымную печь затопили.

Рассказывал ужасы житель лесной,

Да я его сказки забыла…

Согрелись мы чаем. Пора на покой!

Метель всё ужаснее выла.

Лесник покрестился, ночник погасил

И с помощью пасынка Феди

Огромных два камня к дверям привалил.

«Зачем?» – «Одолели медведи!»

Потом он улегся на голом полу,

Всё скоро уснуло в сторожке,

Я думала, думала… лежа в углу

На мерзлой и жесткой рогожке…

Сначала веселые были мечты:

Я вспомнила праздники наши,

Огнями горящую залу, цветы,

Подарки, заздравные чаши,

И шумные речи, и ласки… кругом

Всё милое, всё дорогое —

Но где же Сергей?.. И подумав о нем,

Забыла я всё остальное!

Я живо вскочила, как только ямщик

Продрогший в окно постучался.

Чуть свет на дорогу нас вывел лесник,

Но деньги принять отказался.

«Не надо, родная! Бог вас защити,

Дороги-то дальше опасны!»

Крепчали дороги по мере пути

И сделались скоро ужасны.

Совсем я закрыла кибитку мою —

И темно, и страшная скука.

Что делать? Стихи вспоминаю, пою,

Когда-нибудь кончится мука!

Пусть сердце рыдает, пусть ветер ревет

И путь мой заносят метели,

А все-таки я продвигаюсь вперед!

Так ехала я три недели…

Однажды, заслышав какой-то содом,

Циновку мою я открыла,

Взглянула: мы едем обширным селом,

Мне сразу глаза ослепило:

Пылали костры по дороге моей…

Тут были крестьяне, крестьянки,

Солдаты и – целый табун лошадей…

«Здесь станция: ждут серебрянки[1], —

Сказал мой ямщик. – Мы увидим ее,

Она, чай, идет недалече…»

Сибирь высылала богатство свое,

Я рада была этой встрече:

«Дождусь серебрянки! Авось что-нибудь

О муже, о наших узнаю.

При ней офицер, из Нерчинска их путь…»

В харчевне сижу, поджидаю…

Вошел молодой офицер; он курил,

Он мне не кивнул головою,

Он как-то надменно глядел и ходил,

И вот я сказала с тоскою:

«Вы видели, верно… известны ли вам

Те… жертвы декабрьского дела…

Здоровы они? Каково-то им там?

О муже я знать бы хотела…»

Нахально ко мне повернул он лицо —

Черты были злы и суровы —

И, выпустив изо рту дыму кольцо,

Сказал: «Несомненно здоровы,

Но я их не знаю – и знать не хочу,

Мало ли каторжных видел!..»

Как больно мне было, родные! Молчу…

Несчастный! меня же обидел!..

Я бросила только презрительный взгляд,

С достоинством юноша вышел…

У печки тут грелся какой-то солдат,

Проклятье мое он услышал

И доброе слово – на варварский смех —

Нашел в своем сердце солдатском:

«Здоровы! – сказал он, – я видел их всех,

Живут в руднике Благодатском!..»

Но тут возвратился надменный герой,

Поспешно ушла я в кибитку.

«Спасибо, солдатик! спасибо, родной!

Недаром я вынесла пытку!»

Поутру на белые степи гляжу,

Послышался звон колокольный,

Тихонько в убогую церковь вхожу,

Смешалась с толпой богомольной.

Отслушав обедню, к попу подошла,

Молебен служить попросила…

Всё было спокойно – толпа не ушла…

Совсем меня горе сломило!

За что мы обижены столько, Христос?

За что поруганьем покрыты?

И реки давно накопившихся слез

Упали на жесткие плиты!

Казалось, народ мою грусть разделял,

Молясь молчаливо и строго,

И голос священника скорбью звучал,

Прося об изгнанниках Бога…

Убогий, в пустыне затерянный храм!

В нем плакать мне было не стыдно,

Участье страдальцев, молящихся там,

Убитой душе не обидно…

(Отец Иоанн, что молебен служил

И так непритворно молился,

Потом в каземате священником был

И с нами душой породнился.)

А ночью ямщик не сдержал лошадей,

Гора была страшно крутая,

И я полетела с кибиткой моей

С высокой вершины Алтая!

В Иркутске проделали то же со мной,

Чем там Трубецкую терзали…

Байкал. Переправа – и холод такой,

Что слезы в глазах замерзали.

Потом я рассталась с кибиткой моей

(Пропала санная дорога).

Мне жаль ее было: я плакала в ней

И думала, думала много!

Дорога без снегу – в телеге! Сперва

Телега меня занимала,

Но вскоре потом, ни жива ни мертва,

Я прелесть телеги узнала.

Узнала и голод на этом пути.

К несчастию, мне не сказали,

Что тут ничего невозможно найти,

Тут почту бурята держали.

Говядину вялят на солнце они

Да греются чаем кирпичным,

И тот еще с салом! Господь сохрани

Попробовать вам, непривычным!

Зато под Нерчинском мне задали бал:

Какой-то купец тороватый

В Иркутске заметил меня, обогнал

И в честь мою праздник богатый

Устроил… Спасибо! я рада была

И вкусным пельменям, и бане…

А праздник как мертвая весь проспала

В гостиной его на диване…

Не знала я, что впереди меня ждет!

Я утром в Нерчинск прискакала,

Не верю глазам, – Трубецкая идет!

«Догнала тебя я, догнала!»

– «Они в Благодатске!» – Я бросилась к ней,

Счастливые слезы роняя…

В двенадцати только верстах мой Сергей,

И Катя со мной Трубецкая!