Читать книгу Дмитрий Томашевич. Он не был Генеральным конструктором - Николай Черныш - Страница 4

Утром Павел поднял Митю и Николая с утра пораньше – он ждал вестей с воли. Ждать какой-то еды от тюремщиков особенно не приходилось, поэтому воспользовались тем, что на скорую руку собрала мама. За скромным завтраком Павел продолжил своё повествование.

При всей своей занятости служебными и общественными делами, наш отец оставался прекрасным семьянином, отдававшим детям всё своё свободное время, и не только его. Он буквально вкладывал душу в воспитание детей. Любил возиться с малышами, поощрял увлечения детей, приобретал для них новинки литературы. Устраивал с их участием весёлые представления в дни престольных праздников. Он был неистощим на выдумки. По его инициативе в семье составился струнный квартет, в котором партию первой скрипки исполняла дочь Анна, второй – сын Евгений. Ваш покорный слуга играл на альте, а сам организатор квартета, до того успешно освоивший гармонь и цитру, с увлечением исполнял партию виолончели. На импровизированных концертах, когда съезжались гости, а это бывало часто, квартет исполнял произведения П.И. Чайковского и других известных авторов. Ноты не только выписывались из Москвы и Киева, но и переписывались от руки.

Долгими зимними вечерами семья собиралась в гостиной, где при свечах или свете керосиновой лампы затевались игры, где детям вслух читали книжки, а иногда и отец выступал в роли рассказчика разных «страшных» историй.

Надо только представить: окна разукрашенные инеем, на столе лампа, от света которой на стенах толпятся неясные тени…, сидящая на диване мама в окружении детей… и голос отца:

«Раз к вечеру я пошёл в обход леса на правую сторону. Походил по посадкам, уже спускаются сумерки – пора возвращаться домой. Взял верное направление, иду, иду, – и всё выхожу на то же самое место среди унылых осин – только своими жестяными листьями шелестят!..

Присмотрелся, снова взял верное направление, пошёл – и снова очутился на том же самом месте. Тьфу ты, нечистая сила! Кружит меня по лесу, не выпускает на опушку… Собрался с силами, иду, иду и снова на том же месте среди осин. Жутко! Уже совсем стемнело, я вижу, надо выбиваться из этого проклятого места.

Поднял голову, чтобы увидеть просвет неба (хоть бы луна взошла!) – как вдруг что-то холодное «чирк!» меня по носу. Я обошёл, но не испугался, начал ходить кругом, чтобы найти просвет, – как вдруг меня снова по голове что-то твёрдое холодное ударило. Я схватился руками за это твёрдое в воздухе – оказалось, холодные окоченевшие ноги человека, висящего на суку большой осины. «Эге-ге! Так вот куда меня закружила нечистая сила – на «шибеницю»[11], где повесился от горя неведомый человек!

Разглядывать было невозможно, надо кого-то позвать. Я вспомнил о своём постоянном спутнике – медном рожке на поясе – затрубил тревожный сигнал,… ещё и ещё раз! – разлетелось эхо по лесу…

Вскоре отозвался рожок казака Малафия с южной стороны, а за ним и Некрашевского с западной. Пришли на мой призыв, удивились открытому происшествию, вместе вышли из лесу. Некрашевского я послал к приставу, чтобы доложил о висельнике в лесу, сам стал приводить себя в порядок после этой страшной ночи. С тех самых пор это место в лесу, даже целое урочище называют «Шибениця». Люди всегда с опаской проходят через эти дебри, боясь увидеть ещё одного несчастного»[12]…

Чтобы успокоить притихших от страха слушателей, отец тут же переходил к шуткам-прибауткам. Нередко читал наизусть стихи. Особенно любил стихотворение Алексея Кольцова «Лес», посвящённое памяти А.С. Пушкина и написанное в 1837 году:

Людвиг Феликсович с ранних лет приучал всех детей к полезному труду в доме, на огороде и в саду. В семье благодаря отцу соблюдался определённый порядок, который поддерживался всеми безоговорочно. В арсенале воспитательных средств Людвига Феликсовича отсутствовал традиционный ремень. Лично мне, – подчеркнул Павел, – ззвестен только один случай, когда отец отходил брата Евгения ремешком. Тот устроил на чердаке химическую лабораторию, в которой проводил рискованные опыты. Один такой эксперимент закончился взрывом, не переросшим в пожар по счастливой случайности, но ставшим поводом для экзекуции.

Настоящей хранительницей семейного очага была наша мама, Клавдия Андреевна. Родив первого ребёнка в свои едва-едва семнадцать лет, она проявила настоящий талант материнства, который до поры до времени дремал в тайниках её души. Мужу и детям она посвятила всю свою жизнь. Их благополучие и здоровье было поставлено ею во главу угла.

Она свободно владела тремя языками – украинским, польским и русским, много читала. Помнила наизусть множество стихов. Несмотря на то, что на ней держался дом и немалое хозяйство, много времени уделяла детям, читала им книги, не ограничивала их в саморазвитии. Была глубоко верующим человеком, приучила детей к ежедневным молитвам, но спокойно восприняла наш отказ от религии, когда мы подросли. Клавдия Андреевна прожила нелёгкую жизнь, особенно много бед на неё свалилось, начиная с десятых годов ХХ века, о чём ещё будет повод рассказать, но все они не сломили её духа.

Окрестные крестьяне называли маму барыней, но это была скорее дань укоренившейся со старых времён привычке. Ну, какая ж это барыня, если она не чуралась огородных забот, привлекала в страдную пору детей для посадки рассады или прополки той же картошки? А как же иначе, ведь огромную семью надо было кормить, и тут без натурального хозяйства никак не обойтись. На лесных полянах паслись коровы, благодаря которым дети выросли на молоке в буквальном смысле. Осенью, в пору сбора урожая обширный погреб заполнялся картошкой, огромными тыквами, свёклой, морковкой, прочими плодами огорода, бочками с квашеной капустой и солёными огурцами, бутылями с яблочным соком и лёгким яблочным вином. Большой огород, живность и сад были весьма ощутимым довеском к жалованью отца семейства, это факт.

Я уже говорил, что Клавдия Андреевна и Людвиг Феликсович дали жизнь одиннадцати детям, но братик Саша умер младенцем в 1889 году. Эта беда произошла по недосмотру няньки, когда малыш съел слишком много так называемой пьяной вишни, то есть содержащие алкоголь ягоды из вишнёвой наливки[14]. Ребёнок отравился, и спасти его не удалось.

Таким образом, к середине 1900-х годов в семье насчитывалось 10 детей. Непреложным законом было то, что старшие дети опекали и заботились о своих младших братьях и сёстрах. Конечно, как это часто бывает, не обходилось без ссор и недоразумений – дети есть дети, но общая атмосфера была исключительно тёплой и дружественной. С самого начала установился порядок, при котором вся семья собиралась за столом в определённое время на утренний чай, он же завтрак, а затем на обед и ужин. Каждый знал своё место за столом. Кроме того, кто-то из девочек каждый день дежурил по столовой. В их обязанности входило накрыть стол и убрать его после трапезы. Общий сбор, однако, происходил далеко не всегда по той простой причине, что большую часть года кто-то из детей был вне семьи, – на учёбе либо в Белоцерковской гимназии, либо в Киеве. Дома они появлялись лишь в дни рождественских, пасхальных и летних каникул.

Начиная с 1893 года, когда стал гимназистом наш самый старший брат, первенец Виталий, в семье на протяжении десятков лет не переводились учащиеся гимназий и студенты киевских вузов. Получение детьми среднего, а потом и высшего образования стало не просто амбициозной целью родителей, но смыслом их жизни.

Учёба в гимназии или в реальном училище 20–30 лет назад стала делом обыденным, и в большинстве семей чиновников получением детьми среднего образования дело ограничивалось. Кто-то считал, что его вполне достаточно для дальнейшего успешного продвижения в жизни, и они были по-своему правы. Кто-то не имел средств для обучения детей в университете или институте, и в этом тоже была своя правда. Кто-то не видел в своих чадах задатков и способностей, а кто-то всерьёз не занимался выявлением и развитием этих самых талантов с самого раннего детства. К счастью, нашими родителями руководили другие настроения, над ними властвовали иные ценности. С раннего детства детям ненавязчиво прививали тягу к знаниям, интерес к науке и технике. Это происходило и в процессе ежедневного общения, и через личный пример, и посредством чтения книг и журналов, и путём предоставления детям определённой свободы в выборе увлечений и пристрастий. Поэтому, уже становясь гимназистами, сыновья и дочери твёрдо знали, что этим, то есть, гимназией их образование не закончится.

Двери белоцерковской гимназии для нас, детей дворянина Людвига Томашевича были открыты, но учёба в ней требовала ощутимых затрат. Белую Церковь отделяют от Ракитно 25 вёрст, которые в те времена были серьёзным препятствием – дорога туда и обратно каждый день отнимала массу времени и средств. Пришлось искать для новоявленных гимназистов пристанища в Белой. Вариантов было два: либо у родственников, если таковые были, либо в частном пансионе для гимназистов. Так случилось, что дети Людвига испытали оба. Поначалу, когда учились старшие дети – Виталий и Анна, они жили в доме младшего брата отца, дяди Владислава на улице Запровальной.

К тому времени наш дядя обосновался в Белой Церкви в качестве нотариуса. Со временем его семья, как и у старшего брата, разрослась, места для новых подросших племянников и племянниц явно не хватало, и в 1904 году Людвиг Феликсович с согласия гимназического начальства организовал небольшой пансионат для гимназистов в специально приобретённом для этой цели убогом строении на той же Запровальной. Назвать эту старую развалюху домом, значит согрешить против истины. Поэтому на её месте был выстроен небольшой новый дом. Наряду с детьми из других семей (за плату, разумеется), тут проживали Виталий, учившийся в выпускном восьмом классе, я с Евгением и Лидия с Натальей под неусыпным контролем хозяйки пансиона Елены Викентьевны Ковальской, нанятой для этой цели папой. Анна окончила семь классов женской гимназии годом ранее.

Так сложилось, что в какой-то момент число детей наших родителей, одновременно обучавшихся в гимназии, выросло до пяти человек! А если к ним добавить детей дяди Владислава, которые тоже тут набирались уму-разуму, то выходит, что в белоцерковской гимназии образовалась целая команда кровных родственников Томашевичей, которой никто из сверстников не мог противостоять.

Кроме проблем с жильём были постоянные заботы о питании, форменной одежде, учебниках и прочем, без чего не обходится учёба. Часть этих расходов покрывалась за счёт гимназистов-пансионеров, родители которых сдали своих детей под опеку той же Ковальской. Кроме того, все мы, Томашевичи-младшие, с раннего детства познавшие труд, и тут не оплошали. Практически все прекрасно учились и успевали подрабатывать репетиторством, избавляя, таким образом, родителей от излишних затрат. Заработанных, например, мною и Женей денег хватило даже на приобретение за 23 рубля вёсельной лодки-плоскодонки, которую назвали «Мрія». Впервые мы испытали её летом 1908 года, когда я со своим другом-одноклассником Володей Линником возглавили ватагу гимназистов и прибыли на каникулы из Белой Церкви в Ракитно, спустившись по Роси.

Твоё, Митя, появление на свет 27 сентября 1899 года все мы встретили, как должное. Ты стал восьмым среди живых детей наших родителей. Над именем долго не размышляли, а как-то сразу назвали Дмитрием, хотя для всех родных ты всегда был и останешься просто Митей. Если честно, то не полюбить тебя было невозможно: «Беленький, с синими глазками весёлый симпатичный мальчик, он всегда привлекал внимание и любовь членов семьи и гостей», – так описывала тебя, малыша старшая сестра. Ты стал любимчиком отца, который частенько с тобой игрался, а как только ты чуть подрос и научился уверенно сидеть, папа распорядился во время общей трапезы сажать тебя слева от себя на высокий стул.

С младенческого возраста у тебя была куча опекунов: и родители, и нянька, и старшие братья и сестры. Поначалу, конечно, сестры. Известно, как девочки любят возиться с младшими.

– Я до сих пор удивляюсь, – продолжал Павел, – как, несмотря на изрядное количество нянек, тебе уже в годовалом возрасте «удалось» пройти и через воду, и через огонь, о чём ты, конечно, помнить не можешь.

– Помнится, мама что-то мне рассказывала об этом, но подробности я, признаться, подзабыл, – отреагировал на последние слова брата Дмитрий.

– Сейчас я тебе напомню, – улыбнулся Павел.

– Итак, первое приключение произошло летом 1900 года на Роси – где же ещё! Жарким июльским днём вся семья выбралась в Песчаное, чтобы искупаться, а заодно и испытать купальню, построенную по распоряжению отца и при его непосредственном участии. Купальня – сколоченная из досок постройка типа веранды. Её укрепили на берегу у самого уреза воды. Открытая со стороны реки, она была оборудована двумя широкими ступенями для удобства входа в воду. Для пущей безопасности уже в воде из гладко отёсанных брёвен устроили четырёхугольный барьер, образуя «лягушатник» для не умеющей плавать малышни.

Пока взрослые раздевались, семилетняя Лида уже шагнула на ступеньки, торопясь окунуться раньше всех. В этой спешке она не заметила, как ты уже соскользнул с первой ступеньки на вторую, после чего оказался в воде!

Мгновение, и течение вынесло тебя из-под барьера в реку, а сквозь прозрачную воду сестрёнка с ужасом увидела распростёртое тельце ребёнка. Наконец, Лида опомнилась и закричала. Первым сообразил, в чём дело самый старший – Толя, который, не раздумывая, прыгнул в воду, как был в сапогах, схватил братишку за ногу и вытащил его из воды. Всё произошло так быстро, что ты даже не успел наглотаться воды. Вот так состоялось твоё второе крещение, теперь уже не в церковной купели, а, как и положено, – в реке.

Испытание огнём не заставило себя ждать. Дело было в сентябре того же года. Родители со старшими детьми уехали в лес набрать опят, а дома три сестры оставлены присматривать за тобой. Накануне ты сделал свои первые, ещё неуверенные самостоятельные шажки по земле. Незаменимая баба Явдоха орудовала на кухне возле печи. Никто не обратил внимания на то, как она вынесла золу из печки и высыпала на огород за клумбой. В этот момент тебе захотелось походить, и Лида, заметив это, поспешила на помощь. Придерживая за плечи, она повела тебя вокруг клумбы – и «вдруг Митя присел с оглушительным рёвом». Вступив босыми ножками в горячую золу, он от боли присел в ту же золу! Прибежавшая на крик ребёнка, «Баба Явдоха принялась «рятувати»[15] своими средствами, но плач Мити и наш тоже не прекращался». Последовало долгое лечение, но всё проходит, зажили и ожоги на твоих ногах и бёдрах, только в памяти «нянек» это событие запечатлелось на всю жизнь.

Ещё одним испытанием огнём, которое выпало на долю теперь уже всей семьи, был пожар на лесничестве в октябре 1901 года, когда тебе исполнилось 2 года. Возгорание, начавшееся на кухне, вовремя заметили, поэтому никто не пострадал за исключением одного из работников лесничества, который до самого последнего момента старался вынести из-под огня домашний скарб. Все ещё раз убедились, что соломенная крыша всем хороша, но вот горит она, как спичка. От большой хаты остались только стены. Пришлось подыскивать временное пристанище и на протяжении года терпеть временные неудобства пока шло восстановление лесничества. Этот случай стал своеобразной точкой отсчёта – «до пожара» или «после пожара».

И если эти три события не отложились в твоей памяти по причине малолетства, то случай, который произошёл с тобой уже в пятилетнем возрасте, ты наверняка запомнил на всю жизнь.

Итак, место действия – задний двор лесничества возле того самого погреба, который спустя полтора года стал тайным пристанищем, для охваченных страхом местных евреев. Построил его папа задолго до этих событий, чтобы обеспечить надёжное хранение плодов сада и огорода в зимний период. Это добротное сооружение снаружи напоминало детям распластанное на земле огромное допотопное чудовище: вот его горбатая длинная спина, вот каменная шея входа, вот его голова – вход, сложенный из толстых брёвен сруб, в котором над массивной дверью-пастью блестят на солнце небольшие оконца – глаза неведомого зверя. Вместо хвоста – развесистая шелковица, ветви которой в середине лета всегда усеяны множеством спелых сладких ягод – лакомство не только всей детворы, но и шумных стай грачей. Если вовремя не собрать урожай ягод, то они опадают на землю, где становятся добычей противно жужжащих ос.

Сёстры Лида и Нина устроились внизу на лавочке, рассматривая новую книгу, а ты сосредоточенно возился со своими игрушечными тележками, скатывая их со спины «чудища».

Внезапно ты заорал истошным голосом, моментально оторвавшим девочек от книжки – что такое? Что случилось с братиком? Подбежали, видят плачущего мальчишку, который показывает на ногу. Всё ясно – тебя ужалила оса, вот и красное пятнышко на бедре. Да, неприятно, но в большинстве случаев не смертельно. В этот раз всё развивалось быстро и даже страшновато: волдырями и сыпью величиной с горошину покрылась не только нога, но даже спина и грудь! Прибежавшая на крик дочерей мама в полной растерянности – что делать? Папа поехал за врачом, но это долго, а время уходит… И тут появилась добрая фея в лице незаменимой бабы Явдохи, которая без промедления принялась лечить тебя испытанными домашними средствами.

Приехавший вскоре врач Пивовонский осмотрел и послушал спящего пациента. Убедился, что сердце работает нормально, дыхание ровное. Выслушал доклад Явдохи и одобрил её действия. Взволнованным родителям сообщил, что это было отравление трупным ядом, который занесла оса[16]. Прописал микстуру, после чего откланялся.

К вечеру всё прошло, и ты вернулся к своим играм.

Спустя годы, встречаясь в Ракитно, мы все с удовльствием и грустью не раз вспоминали своё детство, наполненное разными приключениями. Говорили и о тех испытаниях, которые свалились на твою, Митя, головушку в раннем детстве. Мудрая Лида даже высказала предположение, что не иначе, как Бог послал на Митю эти испытания в детстве, чтобы подготовить к будущим превратностям судьбы.

В раннем детстве, это я хорошо помню, ты любил возиться со щенками, котятами, даже поросятами, коих было немало во дворе лесничества. Обожал поездки с отцом в таинственную чащу леса, где видел живых, а не на картинке зайчиков и диких коз. Прилип к пастушку Андрею, вместе с которым пас телят и свиней. Потом это увлечение животным миром прошло.

– Отношения в нашей семье, – это моё личное убеждение, – подчеркнул Павел, – складывались так, что происходило постоянное взаимовлияние всех на всех. Никто никогда не мешал саморазвитию детей, а любая здоровая инициатива не оставалсь без внимания. Даже самые старшие дети – Виталий и Анна – несмотря на весьма существенную разницу в возрасте, разделявшие их и, скажем, тебя, Митя, – 15 и 13 лет соответственно, своим отношением к учёбе и разносторонними интересами исподволь влияли на тебя. Конечно, тут присутствовало любовно-снисходительное похлопывание, но вместе с тем оба терпеливо искали и находили ответы на бесконечные твои «Почему?».

Виталий окончил гимназию с серебряной медалью в 1904-м. Двадцатилетний брат сразу же поступил в Киевский политехнический институт, после окончания которого стал специалистом по строительству и эксплуатации железных дорог. Его направили служить на Кольский полуостров, где тогда прокладывали Мурманскую железную дорогу. Получается, что Виталий мог видеться с младшими в Ракитно только в дни каникул, когда старший брат был уже студентом, а ты, Митя, только-только вступал в более или менее сознательную жизнь, и за малолетством не мог, например, участвовать в строительстве «Куреня», которое затеял летом 1902 года тогда ещё гимназист Виталий.

Мы все знаем, как дети любят устраивать во дворе так называемые «халабуды» типа шалашей из всяких подручных материалов. В них они хранят свои детские тайны вдали от взрослых. Виталий подошёл к этому делу основательно: организовал настоящую бригаду из младших братьев и сестёр, сделал чертёж, и стройка закипела. Общими усилиями устроили настоящий каркас из дерева, проёмы будущих стен заполнили плетнём из веток, обмазали толстым слоем глины, которую дружно месили ногами. Строили с увлечением, забывая об обеде. Кровлю из гонты делал сам Виталий, ловко укладывая эту дощатую черепицу. Получился настоящий домик, в котором хватило места всей ребятне.

С ранних лет Виталий пристрастился к фотографии. Начало этому увлечению сына положил отец, который приобрёл небольшой и довольно простой фотоаппарат «Гном», ставший спутником Виталия на многие годы.

Склонность Виталия к делам строительным особенно проявилась в годы, когда родители решили выстроить в Ракитно собственный дом в Синявском переулке. Вот как это было. И отец, и в ещё большей степени мама прекрасно понимали, что жизнь на казённой квартире в лесничестве не может быть вечной, поэтому мечта о собственном доме не покидала их. Воплотить её в жизнь помогло наследство, доставшееся маме в 1902 году после смерти её приёмной матери (Андрей Игнатьевич Лозицкий скончался раньше, скорее всего в 1887 году). Наследство это представляло собой солидную недвижимость в Тараще в виде добротного кирпичного дома с надворными постройками. Дом этот сохранился до настоящего времени в центре города. Сначала была мысль обосноваться в этой усадьбе, но потом решили её продать, а на вырученные деньги купили довольно старый дом в Ракитно. Преимуществом усадьбы была её величина – около полутора гектаров, что позволило сразу же заложить солидный сад и содержать большой огород. Для начала дом слегка подремонтировали, а спустя некоторое время рядом с ним построили новый. Вот его-то и проектировал студент Виталий Томашевич. Он же принимал деятельное участие в его постройке. Естественно, все дети по мере сил помогали в строительстве. Таким образом, перед выходом главы семьи в отставку, а это произошло в 1913 году, вся семья обрела собственное жильё. К этому времени тут уже подрос сад, бывший предметом неустанных забот родителей.

Анна, окончившая в 1903 году с золотой медалью Белоцерковскую семиклассную женскую прогимназию (неполную гимназию), намеревалась стать учительницей в школе, но 7 классов не давали на это права. Для осуществления мечты надо было окончить 8 классов. Родители, идя навстречу чаяниям дочери, отправили её в Киев, где она прошла курс 8-го класса в частной Фундуклеевской гимназии. Только по её окончании, Анна, наконец, получила право на работу учителем начальных классов школы. Васильковская уездная управа направила её на работу в Ракитнянскую двухклассную школу.

Трудилась Анна с увлечением и очень скоро завоевала авторитет среди учеников и их родителей, как искренне преданная своему делу учительница. В 1906 году её послали в Санкт-Петербург на двухмесячные учительские курсы. Тут она увлеклась идеями партии социалистов-революционеров (эсеров). По возвращении домой Анна не только успешно продолжала свою работу в школе, но и организовала нелегальную ячейку партии, привлекая в неё своих друзей.

Самая старшая из сестёр была умной и обаятельной девушкой. Она увлечённо играла на скрипке, ведя первую партию в домашнем струнном квартете, была запевалой туристских походов, в которых участвовало до двух десятков молодых людей из числа братьев, сестёр и друзей. Одним словом, это была жизнелюбивая талантливая натура, к ней тянулись люди, среди которых было немало её поклонников.

В 1909 году она вышла замуж, но, к великому сожалению, замужество не принесло её счастья. Вскоре после свадьбы её одолела неизлечимая болезнь, передавшаяся, по-видимому, от мужа. Два года усилий врачей не дали результатов, и 11 октября 1911 года Анна скончалась после долгих мучений.

Семейная трагедия усугубилась тем, что незадолго до этого заболела тифом наша сестрёнка Наташа, учащаяся 4-го класса гимназии, которую в тяжелейшем состоянии привезли из Белой Церкви. Смертельно больные сёстры лежали в соседних комнатах родительского дома. Наташа умерла 18 сентября. Надо ли говорить о том, какое это было горе для родителей – похоронить одну за другой двух дочерей?

Тебе, Митя, к этому времени исполнилось 12 лет, и ты должен помнить, какие это были жуткие для семьи дни.

– Да, да, – подтвердил Дмитрий, смахивая со щеки скатившуюся слезу, – такое невозможно забыть. Передо мной до сих пор стоят почерневшее от горя лицо папы, покрасневшие от слёз глаза мамы, множество людей, пришедших посочувствовать нашей беде.

– И если до трагических событий осени 1911 года жизнь нашей дружной семьи протекала вполне благополучно, – продолжал Павел, – то именно она, эта осень смертями двух сестёр положила начало цепи несчастий, которые обрушились на Томашевичей во втором десятилетии нового века.

– Если я не ошибаюсь, – заметил Павел, – более естественные и тесные отношения сложились у тебя с нами, близнецами, хотя нас с тобой и разделяют целых 9 лет.

Двойню, как тебе известно, наша мама родила 10 декабря 1890 года. Первым на свет появился я, а спустя полчаса – Евгений. Разнояйцевые близнецы, в отличие от однояйцевых, мы абсолютно не были похожи друг на друга. Ни внешне, ни характерами.

Я, говорю об этом без ложной скромности, с раннего детства заявил о себе как заводила многочисленных, подчас весьма рискованных предприятий, что, впрочем, не мешало успешной учёбе. Гимназию в 1909 году, как ты знаешь, я окончил с серебряной медалью.[17]

Женя был больше углублён в себя. Его интересовал растительный и животный мир. Он мог часами в одиночестве возиться со своим гербарием. Гимназические успехи его были скромнее моих, тем не менее, мы оба успешно поступили в том же 1909 году в Киевский Императорский университет Святого Владимира. Я – на физико-математический факультет, откуда вышел специалистом по физической географии, а если точнее – по метеорологии и климатологии. Женя выбрал медицинский[18] факультет и стал хирургом.

Двумя годами позднее к нам в Киеве присоединилась сестра Лидия, ставшая курсисткой на Киевских высших женских курсах[19], фактически той же студенткой ВУЗа. Мы трое, плюс наш с Женей друг и одноклассник Володя Линник, тоже студент физмата, а также подруга Лиды Зина Дзбановская сняли у престарелой вдовы-генеральши двухкомнатную квартирку в мансарде дома № 8 по улице Никольско-Ботанической. В комнаты-скворечни можно было попасть только по шаткой наружной лестнице. Эта обособленность была очень удобной: мы не беспокоили хозяйку, когда возвращались поздно вечером после занятий или долгих вечерних прогулок. Жили мы коммуной очень скромно, если не сказать бедно, что вынудило нас стать завсегдатаями вегетарианской столовой на улице Гимназической.[20] Здесь на столах всегда было вдоволь бесплатного хлеба, которым заедали стакан молока за 2 копейки. Отъедались только на каникулах в родительском доме.

Когда мы приезжали на летние вакации в родной дом, то ни о каких трудностях студенческого быта речь не шла. На первый план выступали рассказы о всяких забавных подробностях, согласно которым выходило, что жизнь студента в Киеве, это нечто романтическое, а потому безумно притягательное.

– Я хорошо помню эти ваши рассказы. Они мне так запали в душу, что не терпелось поскорее окончить гимназию и уехать в Киев, чтобы самому испытать все прелести студенческой жизни, – внезапно перебил рассказ брата Дмитрий. Потом извинился и продолжил:

– Меня привлекал Политех, где я мог бы тесно соприкоснуться с техникой, с машинами. Для вас ведь не секрет, что всякие механизмы меня притягивали с раннего детства. Ведь это только на первый взгляд кажется, что в селе, а как ни крути, но Ракитно, это большое село – ничего нет кроме полей и лесов.

Но это только на первый взгляд. На самом деле сельская провинция в своём ежедневном обиходе имеет неисчислимое множество простой и сложной техники. С раннего детства в деревне всех нас окружали, пусть иногда примитивные, но всё же механизмы: повозки, телеги, колодцы с воротом или «журавлём», прялки и ткацкие станки. С древних времён люди научились использовать энергию воды и ветра для устройства мельниц – на Роси в Ракитно была устроена плотина с мельницей, непростые механизмы которой приводились в действие огромным водяным колесом.

В нашем доме непременно были часы, охотничье оружие, граммофон, фотоаппарат, швейная машинка. В чайной общества трезвости, показывали синема с помощью настоящего чуда техники – кинопроекционного аппарата. Рядом в селе Синява сахарный завод с его аппаратами и оборудованием. Наконец, в Ракитно была железнодорожная станция, а это, прежде всего, паровозы – машины столь же огромные, сколь сложные и хитроумные.

Чёрная лоснящаяся громадина паровоза мгновенно поразила меня, – продолжал Дмитрий, – не только своими размерами, но и дивными механизмами, которые были приделаны к колёсам. Казалось, что эта машина вполне одушевлённая. Даже тогда, когда она просто стояла на станции в ожидании свистка кондуктора к отправлению, она не переставала жить своей таинственной жизнью. Паровоз попыхивал, то и дело, выпуская из трубы клубы пара. Внутри его огромного чрева что-то гудело и шумело, отчего вся эта необъятная махина подрагивала. Вдобавок ко всему периодически раздавалось резкое щёлканье, словно кто-то невидимый упражнялся с гигантским пастушьим бичом. Этот звук издавал тот же пар, выходящий из какой-то трубки. Через открытую дверь кабины машиниста можно было разглядеть блестящего от пота кочегара, который большой совковой лопатой ловко забрасывал в ненасытную топку уголь. Каждый раз, когда кочегар приближался к открытой дверце топки, пламя озаряло его лицо, покрытое чёрной угольной пылью, и оттого похожее на лицо африканского негра с картинки в книжке. Невозмутимый машинист в форменной тужурке стоял возле открытого бокового окна кабины и внимательно наблюдал за тем, как смазчик заливал масло в механизмы, не забывая, однако, краем глаза присматривать за манометром.

Интереснее всего было наблюдать, как паровоз отправляется в путь с прицепленными вагонами поезда. Сначала машинист давал гудок – басовитый, густой, – его нельзя было с чем-то спутать! Потом, откуда-то из-под колёс, паровоз с шумом выпускал густую струю горячего пара. Тут же вступали в дело мощные шатуны, которые вращали большие ведущие колёса с такой бешеной скоростью, что те пробуксовывали на месте, вследствие чего из-под них вылетал сноп искр и валил дым. Так продолжалось несколько мгновений. Внезапно эта прокрутка прекращалась, тяжёлый состав медленно трогался с места, постепенно набирая скорость. Незабываемое зрелище!

– О, да ты брат, прямо таки поэт! – воскликнул Павел. Его поддержал Коля Железников.

– Да, этого у Мити не отберёшь, он увлечён машинами крепко. Я сам был свидетелем того, как он дотошно пытался постичь устройство того же паровоза.

– Было такое, – подтвердил Дмитрий, – но начало детальному знакомству с миром техники было положено дома, когда мне захотелось разобраться, как работают часы-ходики с их неуёмным тик-так. Для чего тут висящая на цепочке гиря, которую каждый вечер баба Явдоха подтягивает вверх? Как приводятся в движение стрелки? Что там безумолчно тикает, в конце-концов? Любопытство преодолело страх быть наказанным в случае поломки ходиков, и однажды я рискнул заглянуть вовнутрь механизма. Там увидел кучу зубчатых колёсиков, соединённых друг с другом, а также рычажок, соединённый с маятником. Именно он был источником таинственного тикания!

Потом я рискнул приподнять гирю – часы остановились! Опустил в нормальное положение – часы не подавали признаков жизни! Неужели сломал? Замешательство длилось мгновение: я вспомнил, как после каждого подтягивания гири, баба Явдоха привычным движением руки приводила в действие маятник, после чего часы продолжали свою бесконечную монотонную песню. Попробовал качнуть маятник – часы пошли! Ага, значит, гиря своим весом заставляет крутиться все эти колёсики, а вслед за ними и стрелки. Но к чему тут маятник с качающимся равномерно рычажком? Я долго мучался над этим вопросом. Начал искать ответ в книжках. Не поленился зайти в мастерскую к часовщику. Наконец, тайна анкерного механизма, этого качающегося рычажка с маятником была разгадана – он обеспечивал равномерное движение шестерёнок, а стало быть, и стрелок!

– Думаю, что всем нам посчастливилось родиться именно в это время, которое ознаменовалось значительными достижениями в технике, это неоспоримый факт. На улицах крупных городов всё чаще и чаще можно было увидеть автомобили. К моменту, когда мне стукнуло 10 лет, уже летали первые самолёты, о чём с восторгом говорили очевидцы первых полётов в России. В 1909 году газеты сообщили, что в Киеве группа энтузиастов основала Общество воздухоплавания.

Тут Дмитрий ещё раз извинился перед Павлом за то, что перебил его интересный рассказ.

– Не переживай, брат, я ждал, что ты не преминёшь пропеть гимн технике, – усмехнулся явно довольный Павлуша, после чего продолжил своё повествование.

– Лида, которая была свидетелем твоих первых шагов, Митя, говорила мне, что с малых лет ты рос спокойным ребёнком, всё время что-то сосредоточенно мастерившим из подручных материалов. Позднее мы все заметили, с каким интересом ты присматривался к работе плотника, столяра или кузнеца в сельской кузнице. Окружающие не могли не заметить, что у тебя очень рано проявились способности и стремление делать что-то своими руками.

– Не мне тебе рассказывать, как первые опыты самостоятельного обращения с обыкновенным молотком, ножом, клещами и прочим инструментом нередко заканчивались ссадинами и порезами, но это никогда не останавливало тебя.

По примеру старших братьев и сестёр, активно поощряемый родителями, ты уже к семи годам научился читать, писать и считать в пределах первой сотни, но для поступления в первый класс гимназии этого было маловато. Поэтому в 1909 году тебя определили в приготовительный класс Белоцерковской гимназии.

Надо сказать, что на каждого человека, который впервые оказался вблизи здания гимназии, оно производило неизгладимое впечатление своей архитектурой. И первый вопрос, который возникал при виде этой красоты – как и откуда она здесь появилась?

Здесь Павел прервал свой рассказ и после небольшой паузы сказал:

– Для того, чтобы ответить на этот вопрос, я должен сделать небольшое отступление. Оно тем более необходимо, поскольку с Белоцерковской гимназией связаны судьбы почти всех Томашевичей-младших.

Итак, Белая Церковь, пережившая многовековую, часто драматическую историю, в XVIII веке была владением польской короны. В 1774 году король Станислав-Август Понятовский подарил Белоцерковщинуе коронному гетману Речи Посполитой графу Францишку Ксаверию Браницкому герба Корчак. Последний, однако, счёл за более выгодное для себя не поддерживать интересы Польши, и переметнулся на сторону России, которая при Екатерине Великой значительно усилилась. Позиции Ксаверия Браницкого укрепились после женитьбы на любимице и фрейлине Её Величества княгине Александре Васильевне Энгельгардт. «Свадьба превратилась в шумную манифестацию единства интересов России и Польши. Венчание состоялось в 1781 году в домашней церкви Зимнего дворца, а за свадебным столом присутствовала сама императрица. Дальновидный гетман получил и молодую красавицу-жену (вдвое моложе его), и тесную связь с императорским двором, и семейные связи с могущественным фаворитом Екатерины князем Григорием Потёмкиным, которому Александра Энгельгардт приходилась родной племянницей. Кроме того, вместе с молодой супругой коронный гетман получил 600 тысяч рублей приданого».[21]

Граф как будто знал, что в 1793 и 1795 годах произойдут два раздела Польши, после чего она на сто с лишним лет исчезнет с политической карты мира в качестве самостоятельного государства. А что же владения Браницкого? А ничего! Собственность на Белоцерковщину с её несметными богатствами и тысячами крепостных крестьян осталась за графом. Более того, она из года в год только преумножалась. Браницкие стали едва ли не самыми крупными землевладельцами на территории всего Юго-Западного края – так тогда называли Украинские земли.

Белая Церковь, в которой по состоянию на 1891 год насчитывалось 20703 жителя, в течение многих лет вплоть до 1917 года хоть и была резиденцией графского семейства, числилась всего лишь местечком Васильковского уезда. Богатые владельцы Белой Церкви постарались сделать всё для того, чтобы местечко застраивалось в соответствии со вкусами и доходами владельцев. В результате тут появились общественные и церковные здания, которые своей изысканной архитектурой не посрамили бы чести любого города России, а садово-парковый ансамбль «Александрия», названный так в честь графини Александры Васильевны, до сего времени радует и удивляет глаз многочисленных посетителей.

Огромными владениями нужно было управлять. Для этого из Польши приглашали соответствующих специалистов из числа обедневшей шляхты, которые в свою очередь обрастали семьями и детьми. Встал вопрос о том, что многочисленных отпрысков польской челяди Браницких надо где-то учить уму-разуму. И тогда наследник Ксаверия и Александры Браницких граф Владислав Ксаверьевич согласился профинансировать строительство здания для гимназии, которая была создана на базе двух католических коллегиумов – Винницкого и Белоцерковского. Таково было непременное условие графа – гимназия должна быть в Белой Церкви, а не в Виннице.

Открытие здания гимназии состоялось 19 августа 1847 года. Роскошное строение выдержано в стиле классицизма. Главный вход украсил портик с колоннадой. Ступени парадной лестницы, украшенные затейливым узором, были отлиты из чугуна по специальному заказу. Весь комплекс, включающий в себя учебный корпус, дом директора гимназии и хозяйственные постройки, сохранился до наших дней в первозданном виде.

Граф Владислав Браницкий не ограничился расходами на строительство. Он распорядился положить в банк капитал в размере 50 000 рублей, огромные по тем временам деньги. Они давали возможность иметь ежегодный доход в виде процентов, который вместе с министерскими дотациями обеспечивал нормальное финансирование всех потребностей гимназии. В 1848 году тут насчитывалось 168 учащихся, но вот незадача – 162 из них были католиками, что никак не входило в планы правительства, которое всячески проводило политику обрусения в местах бывшего польского владычества, поэтому с течением времени это соотношение менялось в пользу числа православных. В связи с этим нелишним будет отметить важное обстоятельство, способствовавшее тому, что дети Томашевичей беспрепятственно поступали и учились в гимназии за казённый кошт: их отец был литовцем и католиком, а это по традиции было негласным пропуском в гимназию.

Вот так в разговорах и воспоминаниях незаметно промелькнул и второй день сидения наших героев. Никаких новостей с воли он не принёс. Тем не менее, от наблюдательного Павлуши не укрылись некоторые обнадёживающие мелочи, о которых он решил пока не говорить Мите и Николаю, чтобы не сглазить… Стали укладываться спать.

Взбудораженный рассказом брата, Дмитрий никак не мог заснуть, беспрестанно ворочаясь на жёстком тюфяке. Воспоминания нахлынули на него…

Ко времени Митиного поступления в гимназию от собственного дома в Белой Церкви пришлось отказаться и продать его. Поэтому Лида, Наташа и Митя Томашевичи обосновались на снятой квартире недалеко от гимназии, на «Замке». Обстановка незнакомого города и чужого непривычного жилья явно ошеломили скромного и по сути дела сельского парнишку, которому всё было внове, в первую очередь шумный и дерзкий коллектив гимназистов. Ко всему этому он привыкал с трудом – часто просыпался среди ночи, и Лиде, которая засиживалась за уроками допоздна, поскольку днём была занята репетиторством, приходилось успокаивать брата.

Науки давались легко, особенно он успевал по математике. Из класса в класс переходил с наградами за отличную учёбу. Именно в гимназические годы Митя серьёзно увлёкся физикой и механикой. Сестра Лида вспоминала, как «он сооружал движущиеся поезда по железной дороге с целой сетью рельсов, с настоящим паровозом, сделал модель машины Уатта, основал целую мастерскую в комнате на чердаке». Конечно, это было нелегко, но важным подспорьем служили книги, брошюры и журналы с описаниями и чертежами различных устройств. Даже энциклопедия Брокгауза и Ефрона, выходившая том за томом на рубеже веков, дала, например, такую подробную статью об устройстве ракет, что можно было без особых усилий сделать из вполне ходовых материалов простейшую ракету для фейерверка.

Страсть к технике привела к тому, что уже в гимназические годы Митя освоил новую и необычную по тем временам профессию киномеханика, которая наряду с репетиторством стала источником дохода – он подрабатывал киномехаником в Ракитно уже в гимназические годы.

Митю привлекло то, что первый кинопроектор стал средоточием многих изобретений и остроумных конструкторских решений, и представлял собой довольно сложный оптико-механический аппарат[22], обращение с которым требовало не столько знаний и опыта, сколько предельной аккуратности. В течение всего киносеанса киномеханик или его помощник должны были вращать рукоятку привода механизма самого аппарата. Малогабаритные бензиновые мотор-генераторы для кинопередвижек появились не скоро, и вначале пользовались не электрическими, а керосиновыми или ацетиленовыми лампами. Основой киноплёнки на протяжении нескольких десятилетий была нитроцеллюлоза, то есть практически тот же порох, только в профиль, поэтому она возгоралась мгновенно. Это её свойство накладывало особую ответственность на того, кто имел дело с кинопоказом – управляться со сложным аппаратом, непременным элементом которого была лампа с открытым пламенем, в сочетании с горючей плёнкой мог только далеко не каждый человек.