Читать книгу Быть Человеком - Николай Дегтярёв - Страница 2

Степан лежал на берегу протоки, на тёплом, мелком и мягком песке. Позади, на бугре, монотонно гудела мельница. Тёплое солнце и лёгкий ветерок ласкали загорелое тело семнадцатилетнего парня. Вспомнилось, как в этой протоке он ещё до школы научился плавать. Отталкиваясь одной ногой от песчаного дна, в какой-то момент плыл, интенсивно бултыхая руками и ногами, постепенно продвигаясь вдоль берега. Время нахождения на плаву становилось всё больше и больше. Мама невдалеке стирала половики и ещё какие-то тряпки, изредка поглядывая на дитя. Стёпа, брызгая во все стороны, радостно подбежал к маме:

– Мама, я плавать умею!

– Топориком?

– Как это?

– Если топор бросить в воду, он долго будет плыть?

– Но я не тону, а плыву.

– Ну-ка, покажи.

Степа зашёл по пояс в светлую воду, вдохнул полные лёгкие воздуха, вытянул вперёд руки и, сделав резкий толчок ногой, интенсивно работая ногами и руками, надув щёки и окружив себя массой брызг, поплыл. Воздуха хватило метра на три.

– Мама, видела?! – тяжело дыша, прокричал пловец.

– Молодец! Но дышать не забывай.

– Что я, маленький, что ли? Дышу…

– Ну, коли научился плавать, то плавай в трусах, а то вон, видишь, девочки идут.

Степан быстро выскочил на берег, забежал за лодку и, надевая трусы, хлюпнулся в воду. Подошедшие девочки звонко рассмеялись.

Вспоминая этот эпизод, Степан рассматривал плывущие по небу кучевые облака и снисходительно, по-взрослому, улыбался.

Откуда-то появился Юрка Жунковский:

– Стёпа, ты что, все каникулы будешь загорать?

– А когда загорать? На то и лето – зимой холодно.

– Работать пойдёшь?

– Думаю вот на кирзавод податься. На прошлых каникулах заработал себе на рубашку, брюки и ботинки.

– Давай к нам в бригаду – мы в Поляне гараж строим. Никлоша обещал по пять рублей в день платить.

– Что ты врёшь! Это же не золотой прииск – такие деньги…

– Что я, тебе врать буду?! Мы с Витькой уже работаем.

– А кто такой Никлоша?

– Некоторые зовут Миклош, это его лагерная кличка. Климов Николай Иванович на войне был лётчиком, сбил три фашистских самолёта, служил до 1954 года, капитан, кавалер ордена Красного Знамени, медалей куча.

– Ничего себе зэк!

– Бывший зэк. Он давно сидел, а кличка осталась.

– А возьмёт он меня?

– Конечно возьмёт: ты вот какой здоровый детина – на тебе пахать можно!..

– Нет, нельзя, я же не лошадь и тем более не ишак.

– Да ладно выпендриваться…

– Я подал документы в мореходку, но пока можно поработать. А за что он сидел?

– Он на эту тему не разговаривает. Если верить слухам: здание треснуло, которое он строил, будучи прорабом… Идём, он сейчас дома.

Николай Иванович, мужчина среднего роста и зрелого возраста, с большим горбатым носом, в чёрных семейных трусах и синей майке, подошёл к калитке, с трудом сдерживая беспородного лохматого пса.

– Чего шляетесь?

– Да вот Степана привёл.

– Ты что: вертухай[1] – приводить? Ну и как: конвоируемый не пытался сбежать?

– Я сам пришёл, – вмешался в разговор Степан, – на работу пришёл проситься.

– Так просись.

– Возьмёте?

– Возьму. Завтра – понедельник, автобус – в семь сорок. Подходите вместе с Юркой на остановку. Как отец себя чувствует?

– С санатория отправили в больницу, сказали, что туберкулёз вылечили, теперь сердце надо лечить.

– Где он?

– В Белогорске, в туберкулёзной больнице.

– Всё понятно. Одевайся по-рабочему. И не опаздывать!

Бригада строила шлакобетонный заливной гараж в селе Поляна, рядом с берёзовой рощей. Группа мужиков и подростков сидели возле костра в ожидании начала рабочего дня.

– Здравствуйте, – как-то неуверенно произнёс Стёпа, а про себя подумал: «Зачем нужен костёр, когда солнце уже жарит во всю Ивановскую?!»

– Здорово, коли не шутишь, – первым ответил дядя Толя Понкратьев. Остальные строители вразнобой что-то пробурчали, делая вид, что им абсолютно неинтересно, кого ещё «принесло» в бригаду. Грохоча на ямах, подошёл самосвал ГАЗ-51.

– Юра, Стёпа, Витька! Берите лопаты, верхонки – и вперёд, на цементный склад, в Серышево. Юра, ты что-то привозил из дома?

– Что?

– Рот и нос чем будете закрывать?

– Лежит в вагончике, половина ещё осталась.

– Бегом, чтобы мне самосвал не простаивал.

Юра быстро принёс из бытовки кусок старой маминой ночной рубашки:

– Здесь ещё не на одну машину материала хватит.

Пока Степан притащил лопаты, Юра завязал узлы по углам носового платка и натянул на голову.

– А у тебя есть носовой платок?

– Нет, конечно.

Николай Иванович протянул свой платок:

– Прикрой голову, а то потом придётся кувалдой цемент отбивать.

Степан рассмеялся, представив, как с его головы кувалдой сбивают куски цемента. Ребята быстро побросали лопаты в кузов, втроём заскочили в кабину, и самосвал тронулся.

Не прошло и четверти часа, как ГАЗ-51 заехал под большой навес, обшитый самодельной дранкой.

– Начинайте грузить – я пошёл, отдам накладные, – на ходу бросил водитель Антон.

Ребята молча облачились в «спецовки», натянули на головы завязанные по углам носовые платки, повязали на нос и рот повязки из тёти-Юлиной «ночнушки» и молча приступили к погрузке цемента. С первой лопаты Стёпа почувствовал тяжесть: «Это тебе не шлак на кирзаводе кидать, и даже не песок».

– Ничего, – Юрка как будто прочитал его мысли, – привыкнешь.

– А что тут привыкать? Бери больше – кидай дальше. Пока летит, отдыхай.

– Не кажи гоп, доки не перескочив.

Степан ничего не ответил, продолжая монотонно бросать цемент. Усталость подкрадывалась незаметно: сначала начали уставать руки, потом плечи, спина. А вот когда начала подводить дыхалка, Стёпа понял, что пора отдохнуть:

– Не пора ли нам пора…

– Что мы делали вчера… – закончил прибаутку Юрка.

Грузчики вышли на свежий воздух, степенно сели на старый, вывороченный с корнем тополь, давно лежавший под забором. Здесь как ни в чём не бывало чирикали воробьи и освежал лёгкий ветерок. На небе застыли в ожидании ветра белые пушистые облака.

– Пойду воды принесу, здесь колодец недалеко, – засуетился Юрка.

– В чём, в ладошках?

– В складе на гвозде висит старый солдатский котелок.

Через пять минут ребята с удовольствием пили ледяную воду.

– Хорошо, – как-то мечтательно протянул Стёпа.

– Хорошо отдыхать, когда работа сделана.

– Это точно. Пойдём, пока лень не одолела.

Через час – по команде Антона:

– Хорэ, а то рессоры не выдержат.

– Вы отдыхайте, пока я отвезу цемент.

Не прошло и получаса, как самосвал снова стал под погрузку.

– Я ваши сидорА[2] привёз. Никлоша сказал, что нечего ездить, больше времени останется на отдых.

После обеда ребята нагрузили ещё одну машину и, по команде прораба, вернулись на стройку.

– Размялись, теперь пора за работу браться, – пошутил Никлоша.

Одно хорошо: дышать можно полной грудью без всяких повязок. Готовый к заливке бетон надо было нагрузить подборной лопатой в носилки, отнести по деревянному гнущемуся под ногами трапу и высыпать в опалубку. Работа быстро втянула в свой водоворот, но к концу дня носилки казались тяжелей, руки плохо слушались, а ноги передвигались с трудом. К восьми часам вечера работу закончили, помыли и перетащили инструмент в кузов-будку, оборудованную под бытовку.

Сбросили спецовки, наскоро ополоснулись из шланга и чуть ли не бегом двинулись на остановку. Последний автобус «Серышево – Белогорск» проходил Поляну в половине девятого. Местные мужики Спиридон и Афоня на трофейном мотоцикле «Харлей» уже умчались домой в Серышево – благо дом рядом, можно на работе не переодеваться. Пока ждали автобус, Никлоша провёл планёрку прямо здесь, на остановке:

– Работали по-ударному, но можно лучше. Утром долго раскачивались, а после обеда долго очухивались от переедания. Юра, тебе объявляю благодарность за правильно организованную работу с новичком.

– Я тут при чём?

– Не буду же я Степана хвалить, чтобы его не испортить. Вместе вы с цементом справились на час раньше нормативного срока, а это дало возможность поработать вам непосредственно в заливке фундамента. Наш девиз?

– «Ударный труд и примерное поведение, приближает твоё освобождение».

– Ты объяснил новичку от чего освобождение?

– Нет. Сейчас объясню.

– Не надо, пусть Витька объяснит: он собирается в милиции работать – пусть тренируется.

– Освобождение от лени и безденежья, – чётко отрапортовал Витька Жунковский.

В этот момент подрулил автобус…

Через неделю Николай Иванович направил Юрку, Стёпу и Ибрагима, как он выразился, «в командировку» на Томский карьер – грузить гравий.

– Работа не пыльная, в отличие от цемента. Пару самосвалов вам для начала хватит. Когда нагрузите второй, ваша работа на сегодняшний день окончена. На объект можете не приезжать.

– А как же мы трое в кабине поедем? Это тебе не в Серышево, рядом, – здесь на ГАИ можно нарваться.

– Вас двоих отвезёт Афоня на «Харлее», а ты, Стёпа, садись в самосвал. На последнем рейсе вернётся Ибрагим, он из Поляны, а вы, «томские ротаны», останетесь дома. Лом и лопаты с верхонками не забудьте.

Афоня – сорокалетний, коренастый мужик – был слегка придурковат: его любимое слово «шуруй», которое он произносил как «шуругуруй» и вставлял в свой разговор слишком часто, напоминая окружающим о своих странностях.

Карьер разделял село Томское на две части, в большей находилось правление колхоза имени Свердлова и МТС[3]. Клуб и начальная школа располагались в меньшей части села. Но почему-то именно центральную усадьбу называли Нахаловкой. «Наверное, когда строилось село, в самом удобном месте поселялись самые нахальные люди», – подумал Стёпа. Когда-то здесь проходила узкоколейка, гравий возили для насыпи Амурской железной дороги, впоследствии объединённой с Забайкальской. Теперь этот полузаброшенный карьер использовали только на местные нужды.

Водитель Генка сам выбрал место добычи и погрузки гравия:

– Вот здесь долбите.

Стёпа большим ломом принялся размельчать спрессованный песчано-гравийный грунт под нависшей метров на десять стеной. Генка, мужик лет за тридцать, сразу взял на себя роль негласного бригадира:

– Самозванцев нам не надо, бригадиром буду я. Ты, парень, осторожней, а то обвалится – не успеешь убежать.

Стёпа, увлёкшись работой, не обратил внимания на предупреждение шофёра. Гравий поддавался легко, осыпаясь чуть ли не под кузов самосвала. Юра с Ибрагимом начали загружать самосвал. Постепенно руки привыкли к лопате, появился рабочий ритм, дыхание стабилизировалось, но кузов наполнялся медленно. После первого «перекура», так называли в некурящей бригаде перерыв, самозваный «бугор» дал команду:

– Братва, знаете, что означает поговорка: «Работаешь стоя, отдыхай сидя»?

– Человек устаёт от одних действий быстрее. Надо меняться местами.

– Я пойду гравий долбить, – первым согласился Ибрагим и, не дожидаясь согласия, взялся за лом и начал вгрызаться в неподатливый грунт. Долбил ожесточённо, со злостью и остервенением, не обращая внимания на окружающую действительность. Работа его увлекла или обида на товарищей, которые недооценили его столь сложную натуру. Вдруг стена шевельнулась и гравий резко сполз со стенки, по пояс засыпал бедолагу, придавив его к заднему борту поднятого кузова самосвала. Стёпа с Юрой успели отскочить и сразу бросились откапывать товарища. Водитель мигом заскочил в кабину, но попытки сдвинуть самосвал с места остались тщетны, поскольку гравием полностью засыпало задние колёса. Солдаты, грузившие невдалеке гравий, моментально прибежали на помощь. Пока откапывали, пострадавший не проронил ни слова, стоял как чурбан, только глаза округлились и испуганно взирали на спасителей. Наконец подъехал военный ЗИЛ-157 и быстро выдернул самосвал из кучи гравия Минут через пять пострадавший уже лежал на этой самой куче гравия. Брюки были мокрые.

– Мочевой пузырь раздавило, – констатировал один из солдат.

– Лишь бы яйца остались целы, – поддержал сослуживец.

– Надо отвезти в больницу, – предложил Юрка.

– Что случилось?! – командирским тоном спросил старшина-сверхсрочник, вернувшийся из деревни.

– Да вот – парня придавило гравием.

– Рядовой Афонько, бегом за плащ-палаткой! Чего стоите?! Быстро за лопаты – отрыть борт. Шилин и Петров, в машину. А ты чего стоишь?! Марш за руль!

Через три минуты машина увезла Ибрагима в Белогорский военный госпиталь. Больше он на стройке не появлялся.

Тридцатого июня, вернувшись с работы, Стёпа не застал дома маму. Подошёл сосед дядя Федя и пояснил, что она ещё в обед уехала в больницу к отцу и до сих пор не вернулась. Во время разговора напротив дома остановился рейсовый автобус, из него вышла мама и, не скрывая слёз, с трудом подошла к калитке:

– Папа умер.

Состояние беспомощности охватило Степана. Никакие слова не приходили на ум, чтобы как-то успокоить мать. Дядя Федя немного посидел на крыльце и, тоже ничего не сказав, ушёл.

Трифон Андреевич был известным человеком в районе: работал в райкоме партии, замполитом Томской МТС, председателем колхоза имени Свердлова, но проводить его в последний путь почему-то пришло мало народу, что удивило Стёпу: «Всю жизнь работал для людей, семья была на втором плане, а хоронить желающих мало».

Мария Ивановна в восемнадцатилетнем возрасте вышла замуж за флотского офицера. Не всегда гладко проходила жизнь, но шестерых детей родили и поставили на ноги: Толик – в интернате, остальные разъехались кто куда. Степан крепко задумался: «Вот уеду в училище, мама останется совсем одна. Всю жизнь жила в окружении детей, был муж, а теперь – одиночество… Как я могу её оставить?»

– Мама, я написал письмо в мореходку, чтобы вернули документы. До армии поживу дома, с тобой.

– Как хочешь… Но помни, что папа твой на море туберкулёз заработал.

На следующий день после похорон отца Стёпа вышел на работу.

Николай Иванович не одобрил его решение – забрать документы из училища:

– Один раз дашь себе слабину: отступишь назад – и потом начнёшь катиться по воле житейских волн, так и не станешь человеком.

– Стану! – твёрдо ответил Степан и пошёл «хорохорить» бетон.

По окончании возведения гаража в селе Поляна Николай Иванович оставил Стёпу в своей бригаде для строительства зерносушилки в селе Пригородном. Во многих колхозах и совхозах в этот период шла модернизация зерновых дворов. Оборудование привезли, а без соответствующей печи зерно не просушишь. В более раннем возрасте Стёпе приходилось на летних каникулах перебрасывать зерно при помощи транспортерной ленты и деревянной лопатой из одной кучи в другую, пока зерно не проходило через сушилку. Этот круглосуточный процесс казался Стёпе бессмысленным, пока он сам не почувствовал чрезмерное тепло в большой зерновой куче, которая оказалась на какое-то время забытой бригадиром зернового двора. В ночную смену он задремал, зарывшись в пшеницу, а проснулся от сна, в котором ему снилось, будто он спит на русской печке, а под ним становится всё жарче и жарче.

– Ты что, заснул?

Степан открыл глаза, перед ним стоял Петя Павленко.

– Нет, задумался. Вспомнил, что зерно может «сгореть», если его не «хорохорить».

– Пока умный думает, дурак уже работает. Скоро Никлоша подъедет, а мы сегодня маловато углубились.

– Это не глина, а резина – лопата не берёт, лом отскакивает…

– Поэтому Никлоша эту глину «ломовой» называет.

– Ладно! Глаза боятся, а руки делают.

Ребята попрыгали в котлован будущего фундамента зерносушилки глубиной в метр. Сапоги с трудом отрывались от вязкой глины. Но только углубились, подъехал Никлоша:

– На месте топчемся?

– Больше негде, – ответил Стёпа.

– Вы что?! Без надзора не можете работать?!

Никлоша запрыгнул в котлован, взял лом, кувалду и начал спокойно отковыривать кусок за куском твёрдую и скользкую глину.

– Вот так надо работать, не спеша, спокойно, тогда будет результат. Понятно?

– Оно-то понятно, но у вас силы больше, чем у нас двоих, – начал оправдываться Петя.

– У тебя маловато, у Стёпы многовато, в среднем – нормально. Возьмите «кувалдометр»[4], вбивайте клин, двигайтесь вглубь ещё на полметра.

– Николай Иванович, вы говорили, что надо два метра глубины при таком грунте. Мы с инженером совхоза всё рассчитали. Сегодня привезут бутовый камень, пойдёт на основание фундамента, а дальше усилим арматуру и зальём бетоном. Я договорился с кладовщиком, он где-то достал цемент марки ШПЦ[5] – это надёжно.

– Вручную будем мешать бетон? – робко спросил Стёпа.

– Сегодня подвезут и подключат бетономешалку. Что-то мы сегодня разболтались. Обедайте, а мне ещё в РСУ[6] надо смотаться.

– Мы уже пообедали, Николай Иванович.

– Ну, тогда я спокоен – успеете. Да, завтра ещё одного специалиста берём – каменщика, зовут Антон.

С этого дня произошёл перелом в работе: усталость отошла на второй план, появились энтузиазм и рабочая энергия. Работа закипела – сушильную печь сдали в срок.

Отдохнув неделю, поехали возводить очередную печь в Белоцерковку. Здесь земля оказалась песчаной, фундамент много времени не забрал, печка росла на глазах.

Но в один прекрасный день в селе появился «кукурузник»[7], который обрабатывал колхозные поля какими-то химикатами. По выражению лётчика, «делал прополку». «Парковался» самолёт на поляне вблизи зернового двора. Николай Иванович, бывший лётчик-истребитель, в 1954 году «подчистую» списанный из авиации из-за последствий болезней, вызванных контузией, полученной на фронте, быстро нашёл общий язык с коллегой Семёном. Их объединила одна общая страсть к голубому бездонному небу. К великому сожалению пилотов, страждущих романтикой неба, в магазине спиртного не было.

– Уборочная, однако. Вино продают только на центральной усадьбе Белогорского совхоза, – пояснила продавщица Алдана.

Из магазина ноги сами повели к самолёту.

– Вот, знакомься: Николай Иванович. На этой конструкции я работаю, а летал на ТУ-104.

– Его в НАТО называют верблюдом. А правильно – «кукурузник», как Никиту[8].

– Я про ТУ-104.

– А я про Ан-2.

– Поговорили! А не слетать ли нам «за горючим»?

– Я не возражаю.

– Готовь двигатель, я сейчас дам указание своим гаврикам и через пяток минут буду.

Никлоша вернулся ровно через пять минут. Самолёт уже был готов к полёту:

– Права не забыл? А то гаишники остановят.

– Не права, а «Свидетельство пилота». Автомобильных прав у меня нет, как и машины.

– А я вообще машину водить не умею! – с гордостью произнёс Никлоша.

– Я тоже.

И оба дружно захохотали.

Самолёт, немного пробежав по скошенному лугу, быстро набрал высоту и скрылся за берёзовой рощей.

– Я летал на таком самолёте, – похвастался Степан, – интересно. Все дороги кажутся ровными, и вся земля как будто расчерчена чертёжником и раскрашена художником. Красиво!

– Не страшно?

– Есть мало-мало, особенно когда он проваливается.

– Как это проваливается? Там что – ямы? – засмеялся новенький.

– Ты напрасно смеёшься, Антоша, там действительно есть воздушные ямы.

– Те ямы нам до фонаря, а свою траншею мы уже бетоном залили.

– Ладно, надо сегодня до первого свода кладку поднять. Никлоша завтра с утра будет свод выкладывать.

– По местам! – то ли шутя, то ли серьёзно крикнул Антон. – За работу!

В пять часов вечера, как только кладку вывели до нужного уровня, прилетел «кукурузник». Ребята весело побежали к самолёту. Открылась дверь, первым спустился на землю Семён:

– Почётный караул, по местам! Встречайте командира.

Лётчик с трудом держался на ногах, но был весел и доброжелателен:

– Ребята, вы молодцы, а какой у вас прекрасный начальник – лётчик-истребитель, прошу не забывать.

В дверях самолёта появился Никлоша, он тоже широко улыбнулся и произнёс странную фразу:

– Дайте мне воды и сахару туды.

Петя быстро побежал к алюминиевой фляге, стоящей в тени орешника, черпанул кружку ещё не остывшей за день воды и мигом вернулся к самолёту. Никлоша без остановки выпил полкружки, остальная вода сбежала по подбородку на выпирающееся под рубашкой пузо:

– Дайте мне воды и сахару туды, – с трудом ворочая языком, снова произнёс Никлоша и упал в траву. Повернулся на спину, улыбнулся, увидев над собой небо, и захрапел.

– Пойду и я спать, – прошептал лётчик и полез в самолёт.

Через минуту из открытых дверей донеслось:

Ребята немного постояли и пошли на объект.

К концу лета печь была сдана в постоянную эксплуатацию, небывалый урожай пшеницы был спасён. Зерно вовремя просушили и сдали на элеватор, засыпали в колхозные закрома. Колхозники остались довольны хорошими трудоднями[9].

Заработанные 150 рублей Степан отдал матери. Юра купил баян за 136 рублей, остальные «работяги» потратили свои кровные на одежду и другие бытовые мелочи. Все остались довольны проведёнными каникулами.

В десятый класс Стёпа не пошёл, документы из Иманской мореходки – 559-й школы рядового плавсостава ВМС – тоже вернулись. На душе появилось ощущение какой-то пустоты и неудовлетворённости. До Стёпы наконец-то стало доходить, что он уже не ученик, что детство прошло, а радости почему-то никакой нет. Зарабатывать деньги – это та конечная цель всей учёбы в школе? Нет, что-то не так.

Степан шёл куда-то в сторону речки, не думая ни о чём и не зная, куда и зачем бредёт. Ноги привели на берег протоки, туда, где он научился плавать. Не раздеваясь, он лёг на песок. Стало грустно-грустно: «Это же конец – конец детства, переход в другое измерение, это уже никогда не вернётся». Он лежал на спине, не замечая слёз, бегущих из широко открытых, таких же голубых, как небо, глаз. Вдруг он почувствовал себя легко-легко и, слегка поднатужившись, поднялся над землёй. Выше, ещё выше – и перед ним открылся вид на речку, прибрежные луга, тальник. Мама идёт по тропинке с полным подойником молока. Но она не видит сына, а спуститься ниже никак не получается. Стёпа собрал все силы и крикнул: «Мама!» – и проснулся.

– Ты чего орёшь? – прокричал с приближающейся лодки дед Гамай.

– Это я во сне, – буркнул Стёпа, отряхнул песок и пошёл домой.