Читать книгу Мэтр и Мария - Николай Дорошенко - Страница 7

«Кресты»! Знаменитая российская тюрьма, которая в документах называется ИЗ-47/1, и является Следственным изолятором или СИЗО. Да, именно здесь томятся до самого приговора суда подследственные, подозреваемые в совершении преступлений. Есть, конечно, и в районах города свои изоляторы, но там держат «птицу» помельче. В «Крестах» же обитают те, кто высокого, так сказать, полета. То есть, самого низкого… Тьфу ты, запутаешься даже. На их языке, воровском, конечно же – высоком, а для нас, пострадавших – низкого. Самого низкого.

Куда прикажете доставить Ивана Безуглоффа? В районный изолятор или в «Кресты»? Ох уж эти кресты, часто приходится употреблять это слово в романе, на всякий манер, по разным поводам. Да ведь и всякого вида крестов понавыдумывали немало. Вот эти два креста на Арсенальной набережной состоят из тюремных корпусов, крестообразных по форме. В камерах изолятора многие годы содержится больше подследственных, чем планировалось при его строительстве. Вместо двух тысяч сидело десять и больше.

Подозреваемого в совершении террористического акта в центре Санкт-Петербурга, да еще в отношении высокопоставленной особы, целого вице-губернатора, должны поместить – это по любому – в Кресты. И привезли Ивана Николаевича Безуглоффа туда под утро, в персональном автозаке, ошеломленного, злого, заволокли в камеру и заперли.

– Влетит нам, если этот террорист нападет на интеллигентика, – поделился опасением дежурный офицер Садовский с начальником караула Журбиным.

– А где мы возьмем одиночку? В таких сейчас пожизненные сидят, пока их в тюрьмы не отправят. Это им там, наверху, легко сказать: от всех изолировать.

– Ничего, скоро в Колпино переедем, там будет всем просторно.

– Хватит прикалываться, – незлобиво ответил Журбин. Он не хотел этого переезда. И кто бы захотел, когда в это Колпино через весь город надо будет ездить на службу.

Безуглофф оказался в тесном помещении, занятом жесткой двухъярусной кроватью, столиком и двумя табуретами. На противоположной от двери стене – зарешеченное оконце. Иван долго стоял так, глядя на решетку, все еще не веря в происходящее с ним. Над верхним ярусом кровати на стене была намалевана картина в духе знаменитых тюремных наколок – купола церквей с крестами, ангелы и демоны, причем в правом углу качек с крыльями держал за горло рогатое отродье из преисподней.

В камере, куда определили Безуглоффа, был всего лишь один человек. «Всего лишь», это потому, что в других камерах жили очень скученно, и даже спали по очереди. Этот единственный находящийся здесь узник лежал на топчане, свернувшись калачиком, лицом к стенке.

Всю ночь проведший на ногах Иван взобрался на второй ярус, лег на спину, и вмиг заснул.

Выспаться ему не дали. Ранним утром заставили оправиться и позавтракать, а потом повели по коридорам тюрьмы. Обстановка пугающая – все вокруг из кирпича и железа. Под ногами металлический настил, двери обиты железом. Конвоиры привели Безуглоффа в какую-то башню с куполом, по наклонным лестницам, опять же, железным, спустили на первый этаж, потом все шли по коридору, в котором периодически преграждали путь решетчатые загородки, и охранники специальными ключами открывали двери, пропускали дальше.

– Отсюда не сбежишь, – горестно заключил новоявленный террорист. – Ничего, все выяснится. Отпустят.

Наконец Безуглоффа привели в небольшую комнату, в которой были только стол, стул и табурет. И зарешеченное окошко. И женщина за столом. Молодая, миловидная. Она просматривала какие-то бумаги в тоненькой папочке.

– Иван Николаевич Безуглофф? – спросила женщина, и пристально посмотрела на вошедшего. Ивану даже показалось, что она запоминает его внешность навсегда.

– Да, Иван Безуглофф, писатель, автор сценария нашумевшего…

Женщина не дала ему договорить:

– Да уж, нашумели. Меня начальство заставило все дела бросить, срочно ехать сюда. Еле успела ребенка в садик отдать. Не живется вам, мать вашу. Так и норовите сделать какую-нибудь глупость, а мы потом с вами мучимся. Ты бы хоть знал, сценарист хренов, что такое быть следователем, растить двух малолетних детишек и расследовать сразу десять-пятнадцать уголовных дел. Вы, сценаристы, хоть раз побывали бы в нашей шкуре, не снимали бы всякой хрени! Про жизнь снимать надо, а не нервы зрителю щекотать всякими извращениями. На работе с уголовниками общаешься, домой придешь, телевизор включишь – опять они! Только на экране все глупее и тошнотворней. Вы клеите какое-то жестокое подобие жизни. Жутко любительское подобие. У меня дядя родной в кино работает, так он принципиально не участвует во всякой «кино-убойной» теме. Поэтому и сидит без работы, честно говоря. Так что, не раздражай меня и отвечай на вопросы конкретно. Фамилия, имя, отчество?

– Безуглофф Иван Николаевич, сцен… Простите…

– Спасибо. Я следователь по особо важным делам Светлана Владимировна Грубич. Дежурный следователь, потом вам назначат постоянного. А то и двух, судя по резонансности Вашего дела.

– Светлана Владимировна! Это грубейшая ошибка! Я пока не знаю, в чем меня обвиняют, но я категорически с этим не согласен!

– Ага, из той серии, что Пастернака не читал, но осуждаю.

– Совсем не та аллегория. Не считайте меня неучем, госпожа следователь, или как вас теперь называть.

– Называйте по старинке – товарищ следователь, мне еще раз перестраиваться некогда. И отвечайте на вопросы. Вы являетесь агентом американской разведки? Английской? Китайской?

– Да вы что? Я советский человек. То есть россиянин…

– Учтем. Итак, почему вас сюда доставили? Ваша версия?

– Я не знаю почему, а началось все это вчера вечером. Какой-то иностранец, бодибилдер, предсказал смерть моего работодателя. Он назвался профессором этим, как его, Елагиным. И точно! Дэвид Розгир погиб именно по предсказанию этого Елагина.

– Дэвид? Иностранец?

– Да нет же, он был иностранцем… То есть, сначала он был советским человеком, потом иностранным гражданином, потом снова россиянином, когда можно стало.

– Что вы несете?! – не выдержала Светлана Владимировна. – Отвечайте, он иностранец?

– Да.

– Это по его заданию вы совершили нападение на вице-губернатора?

– Да нет же, ни на кого я не нападал, и никакой я не агент, и Дэвид не совсем иностранец.

– Вы хотели взорвать чиновника?

– Боже упаси! Я и взрывать ничего не умею.

– Тогда откуда в карете, на которой вы наехали на мерседес вице-губернатора, взялись следы взрывчатки?

– Не знаю.

– Так, теперь такой необычный вопрос. Почему вы сменили фамилию?

Иван удивился многознанию Светланы Владимировны. Действительно, когда он написал первый свой опус, то задумался над благозвучностью своей фамилии – Понырев. Автор сценария – Понырев. Не по-современному как-то, не писательская фамилия. Недаром же его дед писал стихи под псевдонимом Бездомный. Тоже не фонтан, все равно, что Бомжомный. Знала бы Светлана Владимировна, сколько вариантов перебрал Иван Николаевич! И Солнцев, и Ярополков, и Исповедальный, и даже Кацев. Все не то. И однажды Дэвид, знавший о псевдониме деда Понырева, обратился к нему: «Здорово, Безуглов!». Вот оно! Безуглов! А по-западному – Безуглофф. Ваня Понырев написал заявление в ЗАГС о смене фамилии и вскоре стал Иваном Николаевичем Безуглоффым. Потом он и имя хотел сменить, но не решился, в его роду были только Иваны и Николаи. Как объяснить этой следовательше свое решение по смене фамилии?

– Понимаете, мой дед писал стихи, был поэтом, – зашел Ваня издалека.

– Поэтом был или писал стихи? – строго спросила следователь.

– Поэтом… Писал до какого-то времени, потом перестал.

– Если перестал, значит, поэтом не был. Это он вам посоветовал сменить фамилию?

– Нет, что вы, я его почти не знал. Его выпустили, когда я только родился, и он вскоре скончался.

– Откуда его выпустили? Он рецидивист, сидел?

– Нет, выпустили из психиатрической больницы.

– То есть, вы даже не скрываете тот факт, что ваш дед был психически нездоровым?

– А зачем мне скрывать? То дед, а то – я.

– А то, что ваши действия походят на поступки сумасшедшего, уважаемый Иван Николаевич. Это не дедовские времена, это современность. У нас есть видеозапись происшествия, посмотрев которую, я могу сделать пока только два заключения: или вы психически нездоровы, или вы действительно террорист. На записи прекрасно видно, как вы в качестве возницы погоняете лошадь, впряженную в карету, которая выскакивает на встречную полосу и таранит автомашину. Причем лошадь удирает, вы тоже удираете, а на месте остаются пострадавшие вице-губернатор и его водитель. Как вы это объясните?

Безуглофф с трудом переваривал услышанное… Карета… Лошадь…

– Это вы обо мне? – тихо спросил он.

– Нет, о дедушке вашем, – подковырнула Грубич.

– Там не было кареты. Была повозка, был ослик.

– Ослик с повозкой разгромили бронированный мерседес вице-губернатора?!

– Но так случилось, давайте я вам расскажу все с начала.

– И то, правда. Давайте. Я записываю.

– Во время нашей встречи с Розгиром…

– Не поняла. Кличка, что ли?

– Нет, Светлана Груб… Владимировна… Это фамилия такая, Розгир. Продюсер наш. Во время нашей с ним встречи в Александровском парке…

– Это в Москве?

– Да почему в Москве? У нас, здесь, где Зоопарк, Мюзик-холл, тоже есть Александровский парк, как в столице. Я же не виноват, что названия одинаковые и в Москве и у нас.

– И Патриаршие пруды у нас есть?

Подозреваемый наморщил лоб.

– Ладно, давайте, по сути, – следователь остановила Ивановы поиски в области топонимики города.

– Мы пришли в этот парк с Дэвидом обсудить рабочие вопросы.

Иван всем своим выражением лица и тела выпятил факт, который должны были по достоинству оценить все окружающие и пасть на колени:

– Мне заказали сценарий на теологическую тему.

Эти слова, которые, по мнению Ивана, должны были заставить уважать его, следователь даже не услышала.

– Что было дальше?

– Дальше было невероятное. Этот человек как будто включил нам фильм в формате «три дэ» прямо перед скамейкой, на которой мы сидели.

– Он что, натянул экран в воздухе прямо в парке и выключил солнце?

– Да нет, что вы, ничего такого он не делал. Не подумайте опять, что я сумасшедший. Фокус это был, или гипноз, не знаю. Я чувствовал себя в абсолютной реальности, будто находился в самом кино, в его сценах. Я слышал запахи, страдал от жары, хотя у нас сейчас только апрель. А когда это наваждение прошло, оказалось, что уже вечер. У меня осталось полное впечатление, что я и Дэвид побывали во дворце царя Ирода. Честно говоря, я испугался.

– Чего?

– Той реальности, в которую попал.

– Так, что было дальше?

– Мы распрощались с этим странным типом, пошли по своим делам расстались с продюсером Розгиром на углу Кронверкского проспекта с Кронверкской улицей. А через мгновение я услышал страшный шум и крик. Это сосуля убила Дэвида. А этот, виновник его гибели… Я уже в третий раз рассказываю все, как было, а мне не верят! Время проходит, – он может сбежать!

– Не беспокойся, уже мотоциклетки с пулеметами и бронетранспортеры с бомбами обследуют весь город, – успокоила Светлана Владимировна.

– Слава Богу! Он очень коварен, он очень силен.

– Тебя вызовут, опишешь облик подозреваемых.

– Да, конечно. А скажите, там, в камере со мной какой-то человек. Он не опасен?

– Не знаю. Но думаю, что не больше, чем вы. Выживай, товарищ сценарист. Но если ты, сейчас же, не расскажешь, кто твои сообщники и зачем вы хотели устранить товарища Перекрестина, я посажу тебя в камеру с самыми злыми уголовниками. Они тебя опустят в первую же ночь. Подумай.

Безуглофф знал из сериальных сценариев характеры мерзких оперов и подлых следователей. Но видеть натуральный персонаж не доводилось. Теперь ему казалось, что он правильно представлял себе образ существа в погонах – этот профессиональный холодный взгляд, ехидную угрозу, безразличие к личности. Она, следователь, убеждена, что он, художник пера Безуглофф – преступник! А это совсем не так! Да смешно, в конце концов!

– Вы меня обязаны отпустить или препроводить к самому большому своему начальству. Вчера в Александровском парке мы столкнулись с группой…

– Ты уже говорил. Все, тебе официально назначат следователя, будешь ему байки рассказывать. Уведите!

Безуглоффа выводили из камеры под горькие и тихие стенания товарища следователя.

– Понавыдумывают такого, что хоть стой, хоть падай. Сценаристы хреновы! У них кровища течет с экранов, а как сами столкнутся с опасностями, так у них мозги вылетают. Кино ему показали с дворцом Ирода, как будто наяву, вот он в штаны и наложил.

И Светлану Владимировну прорвало, она в голос выкрикнула вслед сценаристу:

– Тут с двумя детьми не управиться! Это же страшнее Ирода! Родил бы сам, попробовал, что это за муки, а потом повоспитывал бы. Вот где ужас! Сценаристы хреновы.

Светлана Владимировна порывисто собрала документы и выскочила из помещения.

В этот же день для следственных действий в очередной раз вызвали и соседа Безуглоффа по камере. Его привели к следователю Степану Степуре, который как-то торжественно заявил:

– Я понял, почему ты не хочешь признаться. Ты одержим дьяволом. А посему мы проведем для тебя отчитку, и ты поймешь, что нельзя глумиться над святостью, и ты сознаешься. А теперь я обращаюсь к лукавому, который в тебе: ты слышишь меня, Сатана? Оставь этого человека!

При этих словах в камеру вошел крепкий священник с большой седой бородой и молодой человек в рясе, который тут же стал размахивать кадилом.

– Приступайте, – разрешил следователь.

Священник извлек из кармана крестик на грубой веревке и протянул Мэтру.

– Надень его.

– Что значит, надень? Я устал говорить здесь всем, что к людям обращаются на Вы. Никак не думал, что, то же самое должен говорить седому и наверняка воспитанному человеку.

– Извините за грубое обращение, – притворно наклонил голову поп, и уже с угрозой приказал:

– Повторяю – надень его, нечистый! На отчитку без креста нельзя приходить. И еще надо обязательно поститься перед этим. Но ты и так тут постишься, как я понимаю.

– А с чего вы взяли, что я одержим бесом? Церкви я не боюсь, в прошлом году объехал все культовые здания, которые есть вокруг Ладоги. Представляете такое паломничество? Двадцать или тридцать церквей посетил. И ладана я не боюсь, я привез его из Иерусалима с пол килограмма и сам в своей квартире дымил им. И колокольный звон люблю. А вы знаете, кто был самым знаменитым звонарем?

Священник растерянно молчал.

– Константин Сараджев, – объявил Мэтр. – Ему не хватало диапазона рояля, фортепьяно, он был способен слышать оттенки звуков, недоступных обычному слуху. И тогда он стал играть на колоколах. Вот вам крест.

И Мэтр перекрестился, чем смутил служителей церкви.

Степура схватил подследственного за грудки и прямо в лицо запальчиво заговорил:

– То, что ты тут сейчас заливал преподобному отцу, то что не чувствуешь благоговения перед предстоящим ритуалом, то, что ты всуе крестишься, а сам не веруешь, доказывает, что в тебя вселился бес. Приступайте, отец Игнатий.

– Нет уж, постойте, – глядя прямо в глаза священнослужителю, заявил Мэтр. – Отчитывать имеет право только священник, который получил специальное благословение епископа. А все другие читают обычную молитву о здравии, если хотят кого-то освободить от бесовского засилья. У вас есть благословение?

Игнатий почувствовал угрозу своему кошельку.

– Тебе какая разница, что я буду читать?

– Молитва о здравии читается пять минут, а молитва в каноне церкви займет полчаса. Я хочу поскорее вернуться в камеру. Читайте о здравии и прощайте.

Эти слова взвинтили следователя:

– Ты, умник, надень крест, возьми свечу и слушай молитву. И если я не увижу, что из тебя вышла нечистая сила, я ее из тебя все равно выбью.

Неожиданно для всех, интеллигентик проявил твердость:

– Да хоть убейте, господа, изгоняющие дьявола. Вы ведь этого хотите. Приступайте.

Мэтр надел крест, взял свечу и съязвил:

– Поддайте ладану!

Священник вел себя неуверенно. Человек крестится, человек в облаке ладана, человек надел крестик, – какой же он одержимый?

Но следователь настаивал:

– Вот такой изощренный бес в нем сидит! Все ему нипочем. И пишет пасквили против веры.

Игнатий начал отчитку слегка перепуганным. «От силы бесовской – духов нечистых, от колдунов – чародеев беззаконных и от глаз людских плохих…». Мэтр не кричал, не корчился, не извивался, как ожидалось, но слушал покорно и даже стал повторять за Игнатием. «…и безплотнаго ради зачатия Ея, Господа нашего Иисуса Христа, славного Рождества Его в Вифлиеме, закланием от Ирода царя четыре на десяти тысящь младенцев и Святого Крещения его воспринятым во Иордановой реке…».

Игнатий замолчал. Что это за одержимый, сам читающий молитву для изгнания дьявола? Ему стало страшно. Хоть и щедро заплатили и еще добавили за то, что отчитка будет происходить в тюрьме, Игнатию совсем не хотелось столкнуться с грозной потусторонней силой. Ведь он действительно не имел благословения на экзорцизм. И вот, значит, вляпался… Священник умолк. Его молодой послушник перестал махать кадилом.

– Все? – спросил Мэтр. – Слава Богу. Отпустите же меня, то есть проводите в камеру. Между прочим, «четыре на десяти тысяч младенцев», это сколько? Сорок тысяч? Да вы представьте себе маленький еврейский городок Вифлеем, в котором и четырехсот домов-то не было. Сколько в нем может быть младенцев? Да от силы десять.

– Выйдите, – приказал следователь Степура служителям культа. – Выйдите!

Игнатий даже обрадовался, что их изгоняют из камеры допросов.

Раздосадованный Степура приблизился к Мэтру и ударил кулаком по корпусу.

– Я из тебя выбью дьявола, умник, раз попы не могут, – проговорил зловещим шепотом Степура.

И слышал в ответ:

– Иисус любовь проповедовал, а вы по почкам…