Читать книгу Вера - Николай Духинов - Страница 5

Крестьянский сын, ровесник революции, Василий Алексеевич всю взрослую жизнь прожил в городах и большую её часть – в Москве. Получилось это благодаря его родному дяде – Фёдору Ивановичу.

Василий происходил из зажиточной крестьянской семьи. Хотя стоит отметить, что и соседи вовсе не бедствовали. Пожалуй, для всей деревни характеристика «зажиточная» вполне подходит, как и для остальных рязанских деревень бывшей Предтеченской волости. Мать, как и он, родилась в той же деревне, а вот отец – пришлый.

Отец Василия Алексеевича совсем юным сбежал из столицы, прячась от преследования полиции. Дело, по которому к нему проявила интерес полиция, было с нехорошим криминальным душком, и о его сути семейная история стыдливо умалчивает. Молодой Лёша, скрываясь в рязанской деревушке, изменил фамилию на довольно смешную и неблагозвучную – Шкуркин. Осев в деревне, он завёл семью, женившись на местной девушке Ольге, которая подарила ему в самые тяжёлые для страны годы восьмерых детей. До взрослого возраста дожили лишь трое сыновей и две дочери. Вася – средний сын.

Семья Ольги на фоне далеко не бедных соседей выделялась достатком. Семья вела не только сельскохозяйственную деятельность, но и владела мануфактурой – совсем маленьким заводиком, производящим иголки и булавки. До революции они держали значительные средства золотом в государственном банке. Вспоминая, бабушка сетовала каждый раз: «Зачем нужна эта революция, раз мы и так хорошо жили?» Ольга Ивановна прожила очень долгий век. Всю жизнь она горбатилась в местном колхозе за трудодни. Родное государство рабочих и крестьян щедро наградило её, обеспечив сытую старость на пенсии, выплачивая аж девятнадцать рублей в месяц.

Василий не думал уезжать из родной деревни. Он чувствовал себя очень комфортно в родном гнезде, но решение за него принял дядя. Как-то раз, Василию тогда уже исполнилось четырнадцать, дядя поймал его за какой-то шалостью и, сурово отчитав, приказал явиться в контору на следующий день рано утром. Василий даже и не догадывался о том, что его ждёт.

Утром следующего дня Фёдор Иванович, выписав нужные бумаги, выдал Васе немного денег, вручил билет на поезд до Москвы и бумажку с адресом сестры отца, напутствовав строго и неоспоримо: «Чтобы я больше тебя в деревне не видел!» Родной дядька выставил Василия из деревни, как раньше он то же проделал со всеми своими ещё неженатыми и незамужними детьми, а после и с младшими, да почти со всеми молодыми ребятами – детьми родственников и свояков. Он выписывал им документы, давал деньги и отправлял по адресам близких и дальних родственников, обосновавшихся в Москве. «Нечего вам тут делать!» – так говорил молодой родне недавно выбранный, а точнее назначенный, председатель колхоза.

Жизнь в семье московской тётки складывалась не сладко. Вася находился в доме родичей на положении прислуги. Он мыл полы, стирал, убирался, ходил за покупками и стоял в очередях. Бестолковая жизнь бедного родственника продолжалась вплоть до призыва в Красную армию в тридцать девятом году. Василий попал в артиллерийскую часть, которая базировалась в Средней Азии, на границе с Монголией. Служба началась с курьёза.

В то время в армии уделяли большое внимание политическому воспитанию молодых бойцов как верных борцов за справедливое и неизбежное торжество коммунистических идей во всём мире. Политинформации, с организованным чтением газет для всего личного состава, проводились регулярно и занимали много времени. На очередной политинформации, во время чтения передовицы одной из армейских газет докладчик озвучил новость, превратившую довольно скучное мероприятие в весёлое, наполненное шутками и подначками собрание. Старшего брата Василия, Владимира, призванного в армию двумя годами ранее, участника финской кампании, наградили орденом Красной Звезды. Так и написали в заметке: «…красноармеец Шкуркин В. А. за мужество и героизм в борьбе с белофиннами награждён Орденом…»

Политрук части, не скрывая весёлого настроения, вызванного этой новостью, повторял на все лады ещё очень долгое время, лишь завидя Василия: «Ну ты, Вася, дал! Два месяца как в армии, а уже орденоносец!», «Где наш герой-орденоносец?» и так далее.

Васе нравилась служба. Он много рассказывал о первых месяцах в армии Кольке и его друзьям.

– Дедовщина? Конечно, была, как же без неё? – ухмылялся Василий Алексеевич, рассказывая о начале военной карьеры. – Отдали меня, подшефного, старослужащему. Так принято было у нас. Он за мной ухаживал, будто за малой деточкой: подворотнички мне пришивал, сапоги чистил, следил, чтобы я опрятно выглядел, устав воинской службы вслух вечерами читал, словно сказку на ночь. А как же вы думали? Ведь если что не так со мной – ему сразу взыскание от командира: наряд вне очереди, а то и сразу два. Ну а если в порядке со мной всё, то в увольнительную нас обоих на сутки, а увольнительная – настоящий праздник. Эх, а какие девчонки приветливые жили в городке, где мы стояли! Просто загляденье, а не девочки – каждая словно спелая вишенка. Конечно же, я на службе старался! Совершенно невозможно старшего товарища подвести!

Для Кольки, наслушавшегося от демобилизовавшихся товарищей всяких рассказов нехороших про неуставные порядки, царящие в советской армии с шестидесятых годов, истории деда о его службе в качестве молодого казались удивительными байками, так непохожими на сформировавшиеся у него представления об армии.

Приятная для Васи служба закончилась 22 июня 1941 года. Его часть не бросили сразу во фронтовое пекло. Война началась и шла, а они всё стояли и стояли почти на том же месте дислокации. Полностью укомплектованная личным составом и самым новейшим по тому времени вооружением, вышколенная и обученная ведению боевых действий в постоянных учениях и тренировках, с офицерами и сержантами, имевшими боевой опыт, дивизия стояла в глубоком тылу. Дивизия стояла, и он вместе с ней.

Он – командир первого орудия второй батареи стадвадцатидвухмиллиметровых дивизионных гаубиц – лучшего орудийного расчёта в батарее, лучшей батареи не только родной дивизии, а всего округа. В то время, когда под Москвой гибли в полном составе почти безоружные и необученные отряды московского ополчения. В то время, когда одуревшие от страха высшие военачальники кидали в мясорубку битвы под Москвой три с половиной тысячи молоденьких будущих офицеров, подольских курсантов, которые погибли почти все в октябрьских боях под Малоярославцем. В то время, когда у разъезда Дубосеково четвёртая рота второго батальона 1075-го стрелкового полка в составе ста сорока человек приняла бой и, потеряв более сотни бойцов, дала основу для будущего мифа о двадцати восьми панфиловцах, как и другие их боевые товарищи в боях середины ноября сорок первого под Волоколамском, да и в других местах, ныне вовсе забытых. В это время полностью боеспособная часть Василия находилась, что называется, в резерве.

Год, другой шли тяжёлые бои на фронте, полные трагизма неудач и горечи тяжёлых побед. Потеряв в первые месяцы войны всю прославляемую ранее военную мощь: почти все танки, самолёты и артиллерию, но самое главное – миллионы солдат и офицеров, расплачиваясь страшными потерями на фронтах и с невозможным напряжением сил строя в глубоком тылу новые военные заводы руками матерей, жён и детей бьющихся за гранью человеческих возможностей фронтовиков, советское высшее командование держало за Уралом последний, как они считали, резерв. Для чего и почему? Сложно ответить. Пусть про это пишут историки, пусть расскажут, по какой такой важной причине лучший в округе орудийный расчёт вместе со своей частью простоял почти два года в глубоком тылу…

На фронт Василий попал только весной сорок третьего года. Он никогда не рассказывал о войне. Не осталось у него и боевых товарищей-однополчан. Большинство из тех, с кем он воевал плечом к плечу, погибли на фронте или умерли от ран вскоре после Победы. Конечно же, он пытался разыскать фронтовых друзей. Но по адресам товарищей, что помнил с их слов, он никого не находил. Василий несколько раз посещал встречи фронтовиков в День Победы, но увы! Однажды молодой фронтовик махнул рукой и прекратил поиски. Он прекратил, а его повзрослевшая дочка – нет. Снова и снова, каждый год в День Победы она ранним утром приезжала на место встречи фронтовиков с самодельным плакатом и стояла до самого вечера. Сначала она приходила в сквер у Большого театра, а после – ко входу в парк имени Горького. Несколько лет подряд, и всё безрезультатно. Но однажды всё же повезло: она встретила человека, воевавшего в дивизии отца. Правда, сослуживец поступил в часть значительно позже, после того как Василия Алексеевича тяжело ранило. Они встречались из года в год на День Победы, пока тот старенький дедушка был ещё жив. От него-то Василий и узнал о печальной судьбе многих товарищей.

Война для Василия Алексеевича продолжалась до конца сорок третьего. Два боевых ордена он носил на груди. Напрасно ёрничал в тридцать девятом политрук части. Именно орден Красной Звезды вручили Василию первой наградой, всего через месяц с небольшим после того как он попал на фронт. Николаю удалось уговорить деда рассказать о первой награде. Рассказ Василия Алексеевича, скупой на детали, вовсе не касался сути произошедшего. Он лишь обмолвился, после длительных уговоров Кольки, что намечалось наступление и перед ним всё командование батареи собрали на совещание на местности. Он же опоздал по причине медвежьей болезни:

– Спешил я очень. Знал, что если опоздаю – по шапке надают, но скрючило живот так, что чуть ли не под каждым кустом присаживаться пришлось. Они в лощине собрались. Я бежал со всех ног, взобрался на пригорок, их уж видел, и тут свист мины. Я вниз упал, голову руками накрыл. Взрыв – прямое попадание. Всех положило на месте. Наступление назначено, несколько часов оставалось до начала. Пришлось мне – старшему – принять командование над батареей.

Вот и весь рассказ самого героя. Так же и о второй награде – ордене Славы третьей степени – он вспоминал с неохотой, выдавливая из себя короткие рубленые фразы. По рассказу Василия выходило, что накрыло гаубицу ответным огнём. Мина разорвалась рядом с орудием и уничтожила лучший орудийный расчёт дивизии.

Позже, в начале нулевых, Колька совершенно случайно узнал некоторые детали последнего боя деда. Его пригласили в качестве специалиста помочь наладить автоматику системы вентиляции на одном военном объекте – в здании архива Министерства обороны. Конечно, он знал и номер части деда, и когда того наградили. Почему не воспользоваться удачным стечением обстоятельств и не навести справки?

В архиве нашли наградной лист последней боевой награды Василия. Копию Кольке снять не удалось, но прочитанные им лаконичные строки из наградного листа врезались в память. Узнал он и о первой: «Чем ранее награждён (за какие отличия): Орден Красной Звезды За подавление основных средств противника и обеспечение продвижения пехоты». А про последнюю, после длинного списка уничтоженных в разное время блиндажей с вражеской пехотой, миномётной батареи, какого-то метательного аппарата, следовало краткое описание ноябрьского боя у безымянной высоты рядом с шоссе Витебск – Смоленск: «Под сильным артиллерийским, миномётным и пулемётным огнём, отлично оборудовав огневую позицию, огнём прямой наводкой отразил две контратаки 30 автоматчиков, поддержанных орудиями „Фердинанд“, пытавшихся овладеть шоссе и высотой…»

Никогда Василий не рассказывал об этом никому. Это его, личное. Его память и его боль. Страх и ужас боевого расчёта, преодолённые усилием воли, позволившей восьмерым молодым ребятам сначала на руках катить двух с половиной тонное орудие под огнём вперёд – на передовую позицию, тащить ящики с боекомплектом, окапывать орудие, а затем – стоять до конца.

Отлично оборудованная позиция лишь в первую атаку защитила расчёт, не выдав точное расположение орудия. Во вторую – их обнаружили. Делом времени оставалось для вражеской миномётной батареи нанести точный ответный удар. Безусловно, ребята знали, что их ждёт. Немецкий корректировщик туго знал своё дело. Мины ложились всё ближе и ближе с каждым залпом вражеской батареи. Они не дрогнули, не отступили. Последняя команда: «Беглым, огонь!» Последние четыре выстрела по последнему ориентиру. Пятый выстрел расчёт зарядить не успел…

Что мог он рассказать сопливым мальчишкам об этом? Рассказать про то, как его, единственного выжившего, придавленного лафетом собственного орудия, с двумя осколками в животе, выкапывали руками бойцы из прибывшего подкрепления? Рассказать про то, как лежал он, не потеряв сознания, корчась от страшной боли, в зимней каше растопленного снега, грязи и собственной крови? К чему подробности? Несложно представить себе последствия такого ранения. Что может быть страшнее осколочного в живот?

Ничего не рассказывал Василий Алексеевич ни про последний бой, ни про то, как выкапывали его, ни как несли, ни как в госпиталях полевых оперировали, ни как везли в глубокий тыл – в Челябинск. История, в деталях неоднократно с удовольствием повторённая многим, в том числе и Колькиным друзьям, начиналась со встречи в челябинском госпитале с будущей женой – Варенькой.

Обычная встреча, обычное знакомство для тех времён. Варя – тонюсенькая, словно тростиночка – в стайке таких же молоденьких девчушек возрастом от четырнадцати до восемнадцати лет зашла в сопровождении старшей медсестры в палату, где лежали десяток тяжелораненых и среди них – он.

Вася Шкуркин уже более месяца провёл на больничной койке с дренажом в животе, весь опутанный трубками с баночками, с несколькими капельницами рядом. Он сразу выделил её из всех девушек, смотревших на ребят с тоскливым ужасом и сочувствием. Несмотря на всю тяжесть своего положения, Вася и его товарищи по палате приняли новое пополнение медицинских сестёр госпиталя с радостным воодушевлением. А она, Варя, так же сразу обратила внимание на Василия.

– Что это у него? – волнительным шёпотом испуганно спросила она медсестру.

– А это, девочка, у меня самогонный аппарат! – ответил ей Василий вместо медсестры с весёлым смехом, под радостный гомон остальных раненых.

Она выхаживала его весь следующий год, пока он находился в госпитале, а после они начали встречаться – двадцатипятилетний инвалид и семнадцатилетняя девушка. Ничего такого не было между ними. Он мечтал, чтобы она вышла за него замуж, и не позволял никаких вольностей по отношению к невесте.

В сорок шестом году привёз бывший фронтовик молодую жену в Москву. Василий по направлению устроился на военный завод, где проработал до пенсии. Молодая семья жила в бараке на территории строящегося завода. Барак – замечательное название длинного деревянного каркасного одноэтажного строения из досок, прибитых к направляющим брусьям внахлёст, чтоб без щелей и не задувало снегом зимой и не заливало дождём летом. Жуткое строение, разумеется без воды и канализации, разделённое поперёк длинной части на несколько узких пеналов-комнат. В каждой комнате устроили небольшое окошко и дверь на улицу. Такое вот отдельное жильё молодой семьи инвалида войны – почти квартира, состоящая из тамбура и комнаты площадью в пятнадцать квадратных метров. Из удобств – печка-буржуйка для обогрева зимой и примус для приготовления и разогрева еды. Холодильник тоже присутствовал, но только в холодное время года – авоська, висящая за форточкой окна. Правда, можно ещё и в столовую заводскую ходить, где обычно все питались, но не всегда в столовой есть будешь, иногда хочется и семейного ужина в домашней обстановке.

В этом чудном жилище молодая семья обрела счастье и двух детей – дочурку и сынишку. В пятидесятом году барак сгорел. Большая удача, что никто не погиб в пожаре. Василий успел вывести жену и детей, спасти из огня документы с наградами да швейную машинку «Зингер» – самую главную ценность семьи. Вытаскивать остальное времени не осталось. Убедившись, что семья в безопасности, Вася кинулся помогать соседям. Несколько месяцев они и другие погорельцы жили в помещениях местного клуба за сценой, пока на месте сгоревшего барака отстраивался новый – улучшенной планировки и повышенного комфорта. В новом бараке соорудили утеплённые полы, поднятые над землёй на целых полметра, и каркас здания обшили с двух сторон шпунтованными строгаными досками от ящиков из-под оборудования и станков, что устанавливали в цехах Завода.

Василий – молодой симпатичный парень, отзывчивый и чуткий, приятный в общении, да и к тому же бывший фронтовик – как-то сам собой выдвинулся на новом месте работы. Его, смышлёного и ловкого, лишённого войной детской наивности, не по годам рассудительного и вместе с тем очень целеустремлённого и порой жёсткого мужика, заметили и начали выдвигать на руководящие должности. Вася каким-то внутренним чутьём умел найти подход к самому несговорчивому человеку. Если упёртый собеседник оказывался, как и он, бывшим фронтовиком, то любой, будь то даже самый сложный вопрос Василий решал на раз и два. Со стройкой Завода, да и потом, возникали проблемы с поставкой строительных материалов или какого-нибудь нужного Заводу оборудования и оснастки. Для решения таких проблем посылали Василия.

Приезжал Вася на строительную базу за кирпичом, например, а в конторе сидел злобный какой-нибудь Иван Иванович – волевой и принципиальный, не терпящий никаких слов поперёк, который по матушке посылает любого и может выгнать из своего кабинета да хоть министра. Вася, сидя скромно в приёмной с невозмутимым видом, с ухмылкой на лице слушал, как Иван Иванович этот, крича на посетителя в своём кабинете так, что и на Красной площади его, наверное, слышно, посылает далече-далече представителя очередной самой важной стройки столицы. И тот, с красным лицом и возмущёнными криками: «Я на вас жалобу подам!» – убегает вон из кабинета Ивана Ивановича.

– Кто там ещё? – с яростью в хриплом голосе приглашает Васю в кабинет Иван Иванович. – Ну чего встал-то как пень? – продолжает он, изучая проницательным взглядом молодого человека, стоящего в дверях. – Дверь закрой, парень. На ключ закрой. Ключ в двери. Давай, садись, – Иван Иванович встаёт из-за стола и, ловко орудуя костылём, скачет на оставшейся ноге к шкафу, открывает его и достаёт краюху хлеба да бутыль с прозрачной жидкостью. – Спирт-то не разучился ещё пить? Какой-то ты хилый и бледный на вид, – говорит он, доставая НЗ – банку тушёнки. – Давай уж… На, нож возьми. Открывай банку. Чего сидишь, как неродной? Рубай, парень. Рассказывай, где воевал-то?

После войны выжившие и демобилизовавшееся фронтовики с гордостью носили боевые награды. А потом в какой-то момент они сняли, не сговариваясь, ордена и медали и не надевали более, разве что на девятое мая, который уж сделали обычным рабочим днём. Не любили гордость фронтовиков чинуши партийные. Очень им не нравилось поведение героев. Не любили они и всех этих инвалидов-«самоваров» безногих и безруких, что по поездам на каталках и костылях ползали, гремя побрякушками своими бесполезными. Вот вам, герои, праздник новогодний по заявкам трудящихся:

ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

УКАЗ

от 23 декабря 1947 года

Об объявлении 1 января нерабочим днём

1. Во изменение Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1945 г. считать день 9 мая – праздник победы (с маленькой буквы!) над Германией – рабочим днём.

2. День 1 января – новогодний праздник – считать нерабочим днём.

А вот вам и цена наград ваших, по вашей же просьбе коленопреклонённой:

ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

УКАЗ

от 10 сентября 1947 года

О льготах и преимуществах, предоставляемых награждённым орденами и медалями СССР

Учитывая многочисленные предложения награждённых орденами и медалями СССР об отмене денежных выплат по орденам и медалям и некоторых других льгот, предоставляемых награждённым, и о направлении освобождающихся средств на восстановление и развитие народного хозяйства СССР, Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

1. Отменить с 1 января 1948 г.:

а) денежные выплаты по орденам и медалям СССР;

б) право бесплатного проезда награждённых орденами СССР по железнодорожным и водным путям сообщения;

в) право бесплатного проезда награждённых орденами и медалями СССР в трамвае во всех городах СССР;

г) льготный порядок оплаты, занимаемой награждёнными орденами СССР жилой площади в домах местных Советов.

2. Утратила силу. (Указ от 12 января 1951 г.)

3. Сохранить за награждёнными орденами Славы всех трёх степеней льготы и преимущества, установленные пп. «а», «б» и «в» ст. 7 Статута ордена Славы.

4. Обязать Министра финансов СССР выплачивать награждённым орденами и медалями СССР причитающиеся им денежные суммы за время до 1 января 1948 г. в установленном порядке.

5. Поручить Совету Министров СССР привести ранее изданные постановления и распоряжения Правительства СССР в соответствие с настоящим Указом.

6. Предложить Верховным Советам союзных республик в соответствии с настоящим Указом внести необходимые изменения в законодательство союзных республик.

(Ведомости Верховного Совета СССР. – 1947. – №41.)

Плевок в лицо! Иначе разве можно назвать такое? Да ничего, утёрлись герои и принялись жить дальше. Жизнь, она тяжкая: детей растить надо да подниматься, устраивая быт. Без наград, в обычной гражданской одежде, бывшие фронтовики узнавали друг друга сразу, с одного взгляда. Как такое получалось – то тайна, связавшая пролитой кровью их судьбы навечно.

Двумя боевыми орденами наградили Василия Алексеевича, к ним ещё полученный на фронте знак «Отличник-артиллерист», и всё. Остальные награды вручили ему после войны – юбилейные да медаль «Ветеран вооружённых сил». Кольку всегда волновал вопрос: «Как так? Два ордена почти что за год: один в начале боевого пути и один в конце. Неужели ни одной медалью боевой деда не наградили?» Лишь позднее от своего дядьки Николай узнал, что были у деда и фронтовые медали, да отдал он их все сыну для игры. Обычное дело для ветеранов, после войны молодых ещё людей, – отдали многие награды, потерявшие ценность, детям.

Видать, большой кровью достались деду Николая два ордена и знак «Отличник-артиллерист». Настолько большой, что дорожил ими Василий очень, не скрывая этого чувства никогда. Ещё знал Николай по рассказу матери, что однажды, находясь в сильном подпитии, поведал дед с болью, что на фронте подавали большое количество представлений его к орденам – более десятка, да не получил он ничего. То не доехал нарочный или не довёз, то сгорели с другими документами, а может, в каком-то кабинете кто-то важный и ответственный перечеркнул красным карандашом очередное представление Васи Шкуркина: «Недостоин!» Ещё один орден Василию Алексеевичу вручили в восемьдесят пятом, как и всем оставшимся к тому времени живыми ветеранам войны – орден Отечественной Войны первой степени.

Сняв награды в конце сороковых, Василий вновь надел их на девятое мая шестьдесят пятого года, но с особым нетерпением он ждал и готовился к юбилею Победы в семидесятом. Вся семья участвовала в приготовлениях. Заказали и сшили костюм специально для этого события. Все награды аккуратно пристегнули к пиджаку…

Увы, Василий встретил праздник на больничной койке. Седьмого мая с острым приступом аппендицита его срочно доставили в больницу. Операция проходила очень сложно: врачи никак не могли найти слепую кишку – все внутренности сдвинулись в результате ранения. Мама Николая рассказывала, как девятого мая она пришла навестить отца.

– Ну, принесла? – грозно спросил он, лишь только дочь зашла в палату.

– Да, папа, – молвила молодая женщина, стесняясь, доставая две чекушки из сумочки.

– Эх! Живём, ребята! – хлопнув в ладоши, радостно воскликнул Василий.

Сколько себя помнил Николай, Девятое мая в семье всегда проходило торжественно, искренне и радостно. Вся семья собиралась у деда и бабушки. К празднику готовились весь год. Гостей ждал роскошный стол, на котором чего только не было! Потом, после застолья, они шли гулять – смотреть салют. День Победы – главный праздник для семьи Василия, и даже когда его отменили, всё равно его отмечали каждый год, каждый раз.

Когда государство возглавил бывший фронтовик, праздник вернулся официально. Можно сколь угодно ёрничать и смеяться над дорогим Леонидом Ильичом, но вне всякого сомнения – он знал настоящую цену, уплаченную солдатами и офицерами в боях, как и цену, уплаченную надорвавшими здоровье на военных заводах, в госпиталях и на других работах в тылу женщинами и детьми фронтовиков. Вернулся праздник, вернулись льготы для уже немногих доживших ветеранов.

Василий Алексеевич всегда считал семью самым главным в жизни. Семью и любимую Вареньку – верную спутницу. Происходили между ними и размолвки, как в каждой семье, но всегда они оставались вместе. Оба очень сильные духом люди. Василий – крепкий человек, и жена ему под стать. В восемьдесят четвёртом году в жизни Василия Алексеевича случилась страшная беда – любимая заболела.

Жизнь складывалась тяжело. На долю поколения Василия и Варвары выпали суровые испытания: война, голод, тяжёлый труд и как следствие лишений – подорванное здоровье в самом цветущем возрасте, когда дети выросли и завели собственные семьи. После сорока Варвара Георгиевна серьёзно захворала. Болезни обычные – давление и сердце. Она не попустительствовала недугам, следила за собой и лечилась. Позже, после пятидесяти, последовала серия инсультов. Всего их произошло пять. Три – особенно тяжёлые, с параличом левой стороны тела, но каждый раз Варвара стойко преодолевала все трудности и полностью восстанавливалась. Сильная и мужественная женщина, она боролась и побеждала болезнь, но с последним заболеванием ей не суждено было совладать. Рак – страшный диагноз. Диагностировали его слишком поздно, и по уровню медицины середины восьмидесятых оказалось, что сделать ничего уже нельзя.

Она болела очень тяжело. Болезнь за три месяца высушила Вареньку, превратив статную красивую женщину в маленькую сморщенную старушку. Нет никаких сомнений в том, что во время болезни она страдала от непрекращающихся болей, но никто никогда не слышал ни одной жалобы или даже стона из её уст.

Если бы он только мог, если бы остались силы, то Василий носил бы её на руках. Но он – сам уже больной старик – понимал, что не способен ничем помочь любимой. Ему удалось лишь своей уверенностью поддерживать её силы. Василий до самого последнего вздоха Вареньки надеялся, что она останется с ним.

Она угасала и умерла в своей квартире, в окружении близких и любимых людей: мужа, детей и старших внуков. Она ушла, и нет слов, чтобы описать все оттенки горестных мук от неизбежного и непоправимого несчастья, что испытал Василий в тот миг, когда понял, что любимой больше нет рядом.

Василий держался как должно. Он мужественно перенёс похороны и поминки, но есть предел человеческой стойкости. Тот случай произошёл на глазах Николая и навсегда оставил в душе пример проявления настоящих чувств. Произошло это после сороковин, в день, когда Николай приехал к деду с родными, чтобы помочь разобраться в вещах бабушки…

Порядки в семье Василий установил весьма строгие. Не домострой, конечно, но, безусловно, глава семьи имел право решающего голоса и все должны были подчиняться ему. При этом личное имущество каждого домочадца считалось неприкосновенным. Никогда, ни при каких обстоятельствах никто из домашних не имел права вторгаться в личное пространство другого. Так в какой-то мере сложилось и в семье Николая. И когда он жил с родителями, и когда создал собственную семью. Коля не помнил, чтобы в детстве или юности родители позволяли себе копаться в его вещах. Лишь иногда отец или мама, дабы проверить порядок в ящиках стола или на полках шкафа, исключительно в воспитательных целях не то чтобы проводили инспекцию в его присутствии, а напоминали о необходимости содержать вещи в порядке. Когда мама забирала одежду Николая в стирку, то настоятельно просила проверить карманы на предмет нахождения там разного рода личных вещей и вытащить их. На обычные стенания Кольки: «Мам, ну посмотри сама», – та подходила к нему и требовала: «Нет уж, давай-ка сам!»

Конечно же, Василий Алексеевич не допускал и малой возможности для себя не то чтобы рыться в вещах жены или детей, но даже брать в руки без ведома. Он лишь приблизительно представлял состав того, что хранилось у Варвары.

В тот день Василий сидел посреди комнаты жены на стуле и наблюдал, как его дочь, сын и внуки, открыв шкаф, трюмо или прикроватную тумбочку Вареньки, достают оттуда её личные вещи, дабы определить их дальнейшую судьбу с его, Василия, согласия. Грустная, но неизбежная церемония. Трудно вообразить, что чувствовал он, глядя, например, на шкатулку, которую купил для Вареньки много лет назад, в первую поездку на отдых в Ригу. А маленькие золотые часики – подарок на двадцатилетие свадьбы? А милые безделушки, что преподносил он на дни рождения? Тонюсенькая серебряная цепочка – первый подарок любимой… Словно жизнь повернула вспять: на десять лет назад, на двадцать, на тридцать, и снова вернулась в маленькой брошке – последнем подарке на последний юбилей – пятьдесят пять лет! Но больше всего Василия потрясло совсем другое…

Всю жизнь Варвара Георгиевна увлекалась рукоделием. В юности увлечение так сильно захватило её, что Варя решила посвятить себя этому занятию. Быть может, если бы не война, а после непрекращающиеся семейные заботы и хлопоты по устройству хоть какого-нибудь уюта в бараках, где они прожили долгое время, она достигла бы значительного успеха и признания. Впрочем, успеха она всё же достигла. Обшивая не только собственную семью, но и делая вещи для множества знакомых и друзей, она заслужила безусловное уважение за свой талант.

В начале шестидесятых произошёл такой случай. Её подруга, соседка по дому, находясь на каком-то официальном торжестве, вызвала фурор среди присутствующих своим умопомрачительным вечерним платьем, что сшила ей Варвара. На празднике присутствовала одна дама – директор известного салона модной одежды на Кузнецком мосту. Дама добилась встречи с Варварой и несколько лет подряд упрашивала поступить к ним, но Василий Алексеевич выступил категорически против. Он убедил жену, что такая работа ей не подходит. В результате Варвара, окончив бухгалтерские курсы, устроилась в министерство, что курировало Завод.

Сколько Николай себя помнил, бабушка постоянно что-то для кого-то шила. В её комнате на столе всегда лежали выкройки и разной степени готовности вещи. Разбирая её имущество, Николай обнаружил огромное количество выкроек, сделанных на кальке или из бумаги и картона, а ещё он нашёл несколько альбомов разных времён – от совсем старых, с пожелтевшими листами, до достаточно свежих. В альбомах бабушка рисовала одежду всевозможных фасонов и назначений: от простеньких сарафанов до бальных и свадебных платьев.

Альбомы с бальными платьями больше заинтересовали Свету, по вполне понятной причине. Она и прежде, с раннего детства, навещая бабушку, любила рассматривать её наброски, просиживая за ними часами. В тот день, уверенно взяв у Николая стопку рисунков, она уж не выпускала их из рук. В общем-то, никто и не возражал тому, что они теперь принадлежат Свете. Альбомы не просто лежат до сих пор у неё где-нибудь в шкафу. С десяток платьев, сшитых в ателье по рисункам бабушки, Светка носит и сейчас. Мода только с виду меняется с каждым годом, на самом деле – лишь двигается по кругу.

Кольке запомнился ещё один случай, произошедший в год, когда он вступился за честь Таси. Тем летом бабушка восстанавливалась после последнего инсульта. Она почти преодолела последствия болезни, но, конечно же, двигалась ещё не очень ловко.

В один из летних дней ребята из двора Тима во главе со своим атаманом решили пойти в парк, на озеро: позагорать, покупаться и отдохнуть. Беда в том, что Колька забыл привезти из дома плавки. Бабушка легко исправила безалаберность внука. Она сняла с него мерку и за какие-нибудь тридцать минут сшила из подходящего материала необходимый аксессуар. Как же удивился Николай, когда на пляже оказалось, что ровно в таких же плавках щеголял Тим и ещё двое ребят из их дома…

Уж извините за столь многословное отступление, но без него трудно понять произошедшее. Материал для работ Варвара хранила в шкафу. Там, в отделении для верхней одежды, внизу лежало много тканей различного назначения, аккуратно свёрнутых и сложенных в приличную стопку. Вынимая рулоны материи, мама Николая обнаружила за ними, у самой стенки шкафа, спрятанные Варварой от мужа несколько бутылок. Бутылки с водкой и спиртом, разной степени заполненности, явно находились в шкафу достаточно давно.

Когда Василий увидел батарею бутылок с полувыдохшимся спиртным, то не смог более сдерживать себя и горько заплакал…

Через год, следующим летом, Коля сопровождал деда в поездке в Челябинск к родственникам. В Челябинске, в родном доме семьи Варвары, жила одинокая её младшая сестра Елизавета. Лиза, инвалид детства, страдала умственной неполноценностью. Её нельзя назвать сумасшедшей. Скорее, она производила впечатление слишком наивного, немного странного и не очень образованного человека. Несмотря на недостатки, она умудрилась заработать себе пенсию, не очень большую, но достаточную для ведения одинокой жизни и хозяйства.

Дом некогда располагался в самом центре Челябинска, а в пятидесятых годах, при массовой застройке центра города, его перевезли на окраину. Деревянный классический пятистенок, построенный дедом Варвары чуть ли не сто лет тому назад, несмотря на перипетии, связанные с его переносом на новое место, находился в достаточно хорошем состоянии. Дом принадлежал Варваре, а с её кончиной перешёл в собственность Василия. Основной целью поездки Николая и деда значился ремонт протекающих крыш дома и сарая. Конечно же, Василий Алексеевич не мог отремонтировать крышу. Все работы легли на плечи Николая. Несмотря на отсутствие опыта в кровельном деле, Колька справился почти на отлично.

Помимо неотложных хозяйственных дел, Василий Алексеевич провёл в Челябинске несколько личных встреч с родственниками жены. Череда довольно скучных походов в гости не оставила у Николая каких-то ярких воспоминаний.

– Я смотрю, заскучал ты совсем, – с ухмылкой сказал дед после очередного посещения дальних родственников Николая. И когда Колька забормотал стыдливо что-то невразумительное, дед продолжил: – Да мне и самому не хотелось идти к этим… Не люблю я их. Противные они и занудливые. Но не волнуйся, завтра поедем к моим старым друзьям. Уверяю, скучать не придётся!

Николай скептически пожал плечами. Он не ожидал ничего хорошего от нового похода в гости: «Опять заунывные разговоры. Скукота. И потом в кино, наверное, тащиться придётся со стариками – на какой-нибудь индийский фильм. Уф! Огород остаться копать, что ль?» Ох, как же он ошибался!

Пётр Елизарович с супругой Вероникой представляли собой примечательную и приятную пару. Уже немолодые, они производили впечатление таких жизнерадостных и приветливых людей, что удивлению Кольки, привыкшего к московской чопорности и снобизму, не было предела. Общение с ними далось Кольке легко и весело.

Пётр моложе деда Николая года на четыре или на пять. В нём чувствовалась некоторая суровость и военная выправка старого солдата. Действительно, весь жизненный путь Петра связан с армией. Вместе с тем он не выглядел солдафоном. Он любил пошутить и скаламбурить, что Николаю очень импонировало.

Василий познакомился в Петром в палате для тяжелораненых челябинского госпиталя. Пётр занимал соседнюю койку. Как и Василий, Пётр встретил будущую жену, Вику, в тот же самый день, что и дед Николая Вареньку. Варвара и Вика – две подружки, в то время учившиеся на швейных курсах, – пришли в госпиталь помогать уходу за ранеными. Если Василия опутывала сеть дренажных трубок, торчащих из живота, то Петя, в противоположность ему, представлял собой завёрнутую в бинты мумию.

Во время войны Пётр командовал танком и получил тяжёлое ранение всей верхней части тела. В башню танка попала болванка. Попадание вражеского снаряда оказалось удачным в том смысле, что прошло немного вскользь и не сорвало башню, а лишь заклинило её, откатив танк с косогора, на который тот выехал, обратно вниз. Попадание вызвало смертельный дождь осколков брони с внутренней стороны башни, поразившей насмерть часть экипажа. Пётр получил сильную контузию, потерял левый глаз, его лицо и плечи посекли мелкие частички металла. Всю последующую жизнь ранение напоминало о себе, помимо навсегда оставшихся шрамов, выходящими из тела и головы мельчайшими осколками брони. В отличие от Василия Пётр, выписавшись из госпиталя, несмотря на последствия тяжёлого ранения остался на военной службе – сначала в качестве инструктора на курсах подготовки танкистов, а затем – преподавателем в Челябинском танковом училище. В восемьдесят пятом, находясь давно на пенсии, он продолжал читать какой-то курс будущим командирам-танкистам.

Кольке очень понравилось в Челябинске. Красивый, чистый и ухоженный город. На фоне Челябинска родная Москва, к его стыду, казалась какой-то грязной помойкой. Приветливые горожане, с которыми Кольке довелось общаться, в целом оставили в душе приятные впечатления. И эта пожилая семейная пара, друзья деда, вызывала у Николая самые светлые чувства.

Они много времени провели вместе. Радушие Петра и Вики не знали границ. Супруги пригласили старого друга и его внука на дачу. Дача, несмотря на то что находилась на совсем маленьком участке, всего четыре сотки, очень понравилась Николаю. А особенно понравилась ему шикарная баня, спрятанная в подвале дома. Почему спрятанная? Сложно сказать, по какой такой причине советским гражданам, даже таким заслуженным людям, как Пётр Елизарович, государство не позволяло строить на приусадебных участках полноценные двухэтажные дома и слишком просторные подсобные помещения. Что уж про баню говорить?! Забавно, но даже количество плодовых деревьев и кустов на участке регламентировалось достаточно жёстко. Смешно, право. Вот и Пётр, посмеявшись, взял да и построил полноценную баню, спрятанную от завистливых глаз в подвале дачного домика. Впрочем, и подвал тоже устраивать запрещали…

Колька не ограничился лишь словами благодарности за гостеприимство. Вызвав законную гордость деда и искренний восторг пожилой четы, он починил старенький телевизор, стоящий на веранде. Чёрно-белый телеприёмник уж лет пять покрывался пылью. Собственно, Николай никаких неисправностей серьёзных в нём не обнаружил. Он почистил его, отрегулировал переключатель каналов да лампы, выскочившие из гнёзд из-за ослабших от времени прижимных пружин, назад вставил – всего делов-то. Однако это чудо, вкупе с рассказами деда о том, как внук классно крышу перекрыл, вызвало у Петра Елизаровича искреннее восхищение.

– Колька, да ты на все руки мастер! Молодец! А с виду и не скажешь – мальчишка ещё! А девочка у тебя есть? – спросил он, глядя на покрасневшего Кольку, и, весело смеясь, продолжил: – Ну смотри, мастер, если что – переезжай к нам. Мы тебе и невесту найдём. Внучек у нас три – выбирай любую. Знаешь какие красавицы? Такого парня упускать никак нельзя…

Выделенные на поездку в Челябинск десять дней промелькнули как один. Настало время собираться в обратный путь. За пару дней до планируемого отъезда Колька и дед отправились на железнодорожный вокзал с целью приобретения билетов. На вокзале их поджидал сюрпризик – билеты на Москву отсутствовали. В кассы стояли длиннющие очереди обозлённых неудавшихся пассажиров. На ближайшие дни билеты раскупили все: и на фирменный скорый, что долетает до столицы за тридцать три часа, и на обычные поезда.

Колька с печальным выражением лица стоял посреди главного вокзального помещения.

– Ты тут постой, – со сосредоточенным видом велел дед.

– Ага, послушай, похоже, что останусь я в Челябинске, как Пётр Елизарович хотел…

– Не волнуйся, – отвечал ему Василий. – Пойду посмотрю, поспрашиваю, что и как. Надо обстановку разведать. Не паникуй, Колька!

Уверенность в голосе деда, с точки зрения Николая, отсутствовала полностью. Вот и стоял Коля уж минут двадцать, глядя, как Василий Алексеевич бесцельно шляется по вокзалу. Дед то к одному кассовому окошку подойдёт, то к другому, игнорируя гневные восклицания раздражённых людей, стоящих в очереди, то поймает какого-нибудь человека в железнодорожной форме и заведёт с ним разговор…

Поведение деда всё более и более настраивало Кольку на грустные размышления. Закончив бестолковые метания, дед скрылся за какой-то дверью с вывеской: «Служебное помещение. Посторонним вход воспрещён». Через некоторое время он вышел и исчез тут же за соседней дверью, тоже служебного помещения. Чуть погодя он вышел и оттуда, оглянул вокзал и, увидав внука, заспешил к нему с расстроенным видом. За время хаотичных перемещений деда Колька уж выяснил, что билеты есть только на плацкартные места и то на поезд, отправляющийся в Москву лишь через две недели.

– Ну что, плохи наши дела? – глядя на недовольно-печальное выражение лица деда, спросил Николай. – Надолго застряли мы тут?

– Да нет! Едем, как и хотели, послезавтра.

– Как это?

– Как? Вот билеты. Удалось достать только купейные, на фирменный поезд.

– Купейные? На фирменный? – ошарашенно спросил Николай.

– Да, купейные. В купе поедем. Я СВ хотел, но нет их. Только купейные удалось взять – две нижние полки.

Колька и раньше видал, как дед договаривается. Всегда этот процесс со стороны выглядел как-то некультяписто и даже смешно: глупые шараханья, бестолковые и бессмысленные разговоры со случайными и вроде не имеющими отношения к основному делу людьми, но всегда в итоге сумбурных и внешне непонятных действий дед получал то, что ему надо. Последнему случаю, помимо Николая, свидетелями оказались и его друзья – Тим и Лёха.

Произошло это в девяностые, в пору заката, а точнее разорения, разных финансовых пирамид, которые навязчивой и частой рекламой завлекали в свои сети неискушённых в рыночных отношениях доверчивых бывших советских граждан. Василий Алексеевич, как и многие другие, поддался рекламным обещаниям одной из пирамид. Он вложил крупную сумму и принялся ждать, когда вырастет дерево с золотыми монетками вместо листиков. Колька с друзьями пытался отговорить Василия Алексеевича от рискованной финансовой операции, но тот не внял советам.

Пирамида закономерным образом обанкротилась, и её шикарный офис в самом центре Москвы осадила толпа недовольных вкладчиков.

– Ну что, поиграл в рулетку беспроигрышную? – вопрошал его Колька после случившегося. – Говорили тебе…

– Поеду завтра – разведаю обстановку, – сообщил ему на это Василий обычной своей фразой.

– Давай. Поезжай. Может, мне с тобой? Помогу чем?!

– Нет, не надо. Я сам разберусь.

На следующей неделе Николай не преминул поинтересоваться у деда, с обычной для него ехидной подковыркой, об успехах посещения офиса банкрота:

– Как дела?

– Нормально, Колька, – Василий Алексеевич отвечал, как всегда, спокойно, с лёгкой усмешкой. – Съездил, поговорил. Отдали мне все деньги с обещанными процентами.

– То есть как? – практически в один голос вопрошали с Николаем присутствующие тут же Лёха и Тим.

– А вот так! – дять-Вась улыбнулся. – Приехал я к офису, а там – толпа. Даже близко к дверям не подойдёшь. Милиции полно. Все шумят, ругаются, скандалят. Решил я кругом обойти здание. Глянул – за ним стоянка автомобильная. Поговорил я с охраной, и меня пропустили. Дверь там была – служебный вход. Я туда. Поднялся в офис по лестнице, а в офисе ребята сидят, молодые такие ребятки, как вы, лица умные, симпатичные…

– А дальше-то что? – воскликнул с нетерпением Колька.

– Ничего! Поговорил я с ними. Хорошие ребятки оказались. Выплатили они мне всё сполна, и я домой поехал.

– Просто так отдали?

– Да.

Отец неоднократно говорил Николаю: «Будь перестройка лет на десять—пятнадцать раньше, то с твоим дедом мы бы сейчас как сыр в масле катались». На что Николай возражал и получал следующее пояснение: «Ты деда не видал лет в сорок пять. Это сейчас он старый и совсем больной, а тогда он ого-го какой был – крутой мужик. Без мыла в любую щель залезть мог, да и связи у него имелись потрясающие – все его знали… А на праздниках? Ты бы видел, как он заводил всех! На свадьбу не найти лучшего тамады. Таким человеком дед тогда был, сейчас уж не то – сдал Алексеевич здорово, особенно после смерти бабушки твоей…»

Семейная трагедия сильно отразилась на Василии Алексеевиче, но он не остался одиноким. Поездка с внуком в Челябинск вдохнула в Василия жизнь. Гордость за Кольку, да и за других внуков превратилась в стимул на новом этапе жизни, который помог воспрянуть Василию. Николай восхищёнными отзывами о прекрасной даче Петра и Вики натолкнул Василия на мысли, что стоит и им задуматься о загородном летнем жилище. Новая цель Василия – постройка дачи для внуков – не на шутку захватила его. Дачные хлопоты превратились для него в новое важное дело, позволившее прожить ещё десяток с лишком лет.

Василий ранее всегда противился дачному копанию в земле, теперь же, после обретения дачи, он полюбил её. Каждый год с начала мая по конец сентября он переезжал на дачу.

– Как же тут хорошо! – восклицал он неизменно. – Представляешь, Колька, за всё лето я ни одной таблетки не принял.

Отец Николая в конце восьмидесятых находился в длительной командировке, а старший брат служил в армии. Все первоначальные дачные работы легли на плечи Николая, под командованием деда, разумеется. Удивительно, но деревья и остальные посадки, что Колька сделал под руководством деда, прижились и плодоносили «со страшной силой». Это тем необычно, что на самом-то деле крестьянский сын проявил себя весьма несведущим в искусстве выращивания чего-либо. Один случай посадки чеснока и топинамбура чего стоил!

– Между клубникой надо чеснок посадить – от вредителей, – назидательно объяснял Николаю дед. – Колька, надо глубже сажать.

– Насколько глубже? – интересовался с сомнением внук, ковыряясь в клубничной грядке.

– Сантиметров на тридцать—сорок, а ещё лучше – на пятьдесят, – уверенно распорядился Василий.

Колька сделал как велено. Неужели спорить с дедом, который более чем в три раза старше годами? У деда жизненный опыт и знания. Топинамбур, подаренный мамой Тима, похоронили на полутораметровой глубине.

Всё лето Николай ждал, когда чеснок появится. Его «терзали смутные сомнения», прав ли дед, так как уже наступил август, а чеснок ещё не проклюнулся. Наконец в середине последнего месяца лета вылезли росточки чеснока. Чеснок «пёр» на глазах. Колька подумал тогда: «Молодец всё же дед. Вот что значит опыт!» Чеснок вымахал за три недели чуть ли не на полтора метра в высоту, похожий по толщине ствола не на чеснок вовсе, а скорее всего на рогоз. Николай предвкушал: «Если уж ствол такой, то какой же должен быть корень?» Богатое воображение рисовало ему радужные картины огромного чеснока величиной с приличную репу.

Увы и ах! Первая попытка извлечь из недр земли огромный чеснок обычным, как все это делают, способом привела к неудаче. «Оно и понятно», – думал Колька, держа в руке выдернутый из земли чуть не в руку толщиной стебель: «Чеснок-то огроменный!» Николай, вооружившись маленьким садовым совочком, принялся за раскопки. Первую лунку он копал быстро, с воодушевлением и предвкушением, а на финишной полуметровой глубине – медленно и аккуратно, чтоб не повредить искомое сокровище. Но сокровище отсутствовало! Колька ничего не добыл. Во вторую попытку, без выдёргивания ствола растения, Колька извлёк корень.

Да-да, всё лето чеснок пробивался, следуя постулатам теории борьбы за выживание, к солнечному свету и вырвался. Все силы отдало растение для этого и на корень величиной с репу времени у него не хватило. Корень чеснока с удивительно толстым стеблем остался ровно таким же, как в момент посадки. Что касается топинамбура, то он пробивался вершками на поверхность три года. Про него уж и забыли все. Заросли топинамбура обнаружил отец Коли, вернувшийся из командировки.

– Колька, это что там за заросли такие? Пошли покажу. – Глянь, что за тропическое растение вы тут с дедом посадили? Бамбук напоминает. – Ага! Ну вы молодцы, ребята. – Выкапывать будем? Нет? А что так, Колька? – Понятно. Полтора метра, говоришь? – Ну-ну.

Тем и закончилось руководство дачными работами у Василия Алексеевича – отец Николая взял хозяйство в свои руки.

Василий Алексеевич особо не возражал. Он с облегчением отказался от дачных хлопот в пользу зятя. Избавившись от забот, дять-Вась принялся на даче отдыхать в полную силу. Он любил, когда на даче собиралось всё семейство и их гости, да и оставаясь один, Василий совсем не скучал. Впрочем, говорить, что он оставался на даче один, немного неверно. Отличную компанию ему всегда составляла кошка Николая, которую все так и звали – Киса, ну или нежно – Кисуля.

В доме Василия никогда не было никаких животных. Варвара Георгиевна никак не соглашалась завести какого-нибудь питомца. Единственное, что она позволила супругу – это аквариум с золотой рыбкой, и даже из-за рыбки ворчала недовольно. Заводить собаку он сам не хотел. «Зачем мучить и себя, и несчастное животное? Собака должна жить на свежем воздухе, а запирать её в душном помещении – только портить», – так он всегда считал, повторяя всем и каждому при удобном случае. Ну а насчёт кошек и котов Варенька категорически возражала. Их квартира всегда находилась в идеальном порядке и чистоте, для поддержания которого Варвара тратила большую долю сил и времени. Когда жены не стало, Василий уж не в силах был ухаживать за кем-то в полной мере, пусть даже за кошкой, не говоря о собаке. В общем, в доме Василия с животными как-то не сложилось. Зато на даче – всё иначе.

Между Василием и Кисой возникли самые что ни на есть дружеские отношения. Он неизменно восхищался удивительным животным, рассказывая родным новые истории о кошке. В очередной приезд Кольки или других родных Василий давал отчёт о своём житье на даче, постоянно упоминая Кису: «Мы с Кисой…» – так всегда начинались его рассказы, и не важно, ходили ли они по грибы или ягоды, дрова пилили или газон косили.

Киса, словно она не кошка, а собака, сопровождала Василия везде, даже в походе за грибами и ягодами. Он общался с ней, как с человеком, и казалось, что она прекрасно его понимает, просто ответить не может. Одно время Николай, да и другие родные воспринимали рассказы Василия о кошке и его манеру общения с животным как чудачество немолодого одинокого человека, но позже им пришлось изменить мнение на этот счёт.

Кисуля – действительно удивительное животное, так не похожее на других кошек. Она славилась весьма странными для кошачьих гастрономическими предпочтениями. Киса очень любила огурцы и помидоры и поедала их с громким благодарным урчанием, предпочитая овощи рядом лежащему мясу или рыбе. При этом её можно назвать и умелой охотницей, способной изловить не только грызунов или лягушек, но и птиц. Она охотилась постоянно, вне зависимости от того, сыта или голодна, видимо для собственного удовольствия. Каждый раз она приносила часть пойманной добычи исключительно Василию, игнорируя присутствующих на даче его домочадцев. Как и все представители кошачьих, Киса каждый год производила на свет многочисленное потомство. Николай уж замучился пристраивать котят. Топить деток Кисы никому и в голову не приходило.

Находясь с дедом на даче, Киса обычно приводила очередного жениха на смотрины к Василию для одобрения или выбраковки. Сначала Василий не придавал особого значения Кисулиной странности, а потом решил провести эксперимент. В шутку он забраковал приведённого ею претендента в женихи. И что же? Киса прогнала неудачника и привела следующего кандидата. Василий, удивившись, решил проверить ещё раз – раскритиковал второго. Тогда Кисуля привела третьего…

Итак, собственно, история. Произошло это в пятницу днём, когда Василий с Кисой ожидали приезда Кольки и Лены с правнучками Олечкой и Машулей. В то время забор вокруг участка ещё не закончили. Забор построили с трёх сторон, а четвёртая оставалась открытой, с целью беспрепятственного завоза материалов для возведения очередного важного объекта – бани.

Начиналась вторая половина дня. В это время соседи, приезжающие на выходные, ещё не успели доехать до своих дач. Правда, всё чаще и чаще некоторые из них, с целью избежать вечерних пятничных пробок, выезжали немного раньше, отпрашиваясь с работы. Так поступил в тот день Юрий. Вернее, Юрий Иванович – пышущий здоровьем солидный мужчина средних лет.

К четырём часам дня, закончив все первоочередные дела, связанные с приездом на дачу, Юрий решил прогуляться по окрестностям и поприветствовать соседей. На прогулку он вышел со своим псом Рексом – трёхлетним кобелём породы немецкий боксёр. Ничто не предвещало беды.

Как раз в тот момент, когда Юрий со своим мечущимся в радостном возбуждении псом подошёл к участку, Василий, закончив обед и приняв для хорошего настроения сто грамм, сидел на ступеньках крыльца, благодушно общаясь с Кисой. Кошка, нежась на травке, находилась между Василием и проходящим мимо Юрием. Юрий поднял в приветствии руку, начав здороваться с Василием Алексеевичем. Тут-то его пёс, увидев Кисулю, с громким лаем бросился к ней. Немецкий боксёр мчался на Кису с явными нехорошими намерениями. Вид беспечной кошки сильно взбудоражил Рекса, и он никак не отреагировал на запрещающие команды Юрия. Пёс видел цель и не собирался останавливаться.

Киса могла спокойно убежать. Ей ничего не стоило в два прыжка вскочить на сложенную рядом большую стопку пиломатериалов, или спрятаться под дом, или забежать в открытую дверь дома. Путей отхода на выбор – множество. Кисуля приняла другое решение. Она посмотрела на сидящего на ступеньках крыльца Василия, затем на приближающегося страшного пса и после небольшой паузы развернулась в сторону собаки, забежавшей на участок. Кошка атаковала, ринувшись навстречу псу. В скоротечном сражении Киса не оставила никаких шансов Рексу. Она, запрыгнув на спину псу, вцепилась ему в холку зубами и передними лапами, а задними принялась полосовать когтями по морде. Задорное рыканье Рекса сменилось воем и визгом. Собака в ужасе и страхе бежала, оставив поле битвы. Но на этом история не закончилась.

Где-то через час на участок Василия пришёл разгневанный Юрий. Рекс получил более чем серьёзные травмы. Киса не только разодрала псу морду, но и лишила одного глаза.

– Я убью твою кошку! – кричал Юрий.

– Нет! – отвечал Василий Алексеевич спокойно. – Ты, парнишка, не кричи на меня. Права у тебя такого нет. Воспитывать надо тебе собаку свою как следует или на поводок пристегнуть, раз уж она у тебя такая нервная.

– Вот увидишь, я достану её! Она заплатит! Она изуродовала мне пса! – не унимался покрасневший от гнева сосед.

– Знаешь, что я тебе скажу…

– Что? Что ты мне скажешь?

– Разговаривать тебе надо бы поучиться с людьми, а сейчас ступай отсюда. И кошке моей ты ничего не сделаешь. Вот так! А если сделаешь, то… Видишь, на колоде топор лежит? Будешь иметь со мной дело, если с кошкой моей что-либо случится. Да я и без топора с тобой разберусь, мальчик! – Василий по-прежнему говорил с невозмутимым спокойствием, но Юрий непроизвольно поёжился, словно от слов Василия на него повеяло ледяным холодом.

– Думаешь, справишься со мной? – хорохорился он.

– А чего не справиться-то? – отвечал Василий уже с усмешкой. – Ты сам подумай. Надеру тебе зад – все скажут про тебя: «Слабак, со стариком справиться не смог!» А если ты меня побьёшь, то скажут: «Вот урод – инвалида избил!» Нет у тебя шансов против меня! Ничего ты мне не сделаешь и кошке моей не сделаешь, а вот я могу. И самое интересное – мне ничего за это не будет. Иди и успокойся. Не говори слов, за которые тебе потом стыдно станет…

Не стоит думать плохого о Юрии. Он вполне воспитанный и адекватный человек. Очень любил своего пса Юрий. Он любил его не меньше, чем Василий Алексеевич любил Кисулю. Юрий вернулся к Василию вечером воскресенья, когда Колька со своей семьёй ещё не уехал с дачи. Юрий пришёл с примирительной бутылкой коньяка и в присутствии Николая и его Ленки принёс Василию извинения.

***

Жизнь человеческая скоротечна, и век её недолог. Казалось, совсем недавно мчался беззаботный ребёнок по утренней росе летнего луга, но оглянуться не успел, как уж годы немилосердные давят его, старого больного человека…

Уход Василия трагичен для него самого и для всех близких. Василий Алексеевич скончался, прожив семьдесят восемь лет и два дня.

За два дня до смерти Василий принимал поздравления от родных и друзей. Как всегда, в его доме гостей ждал накрытый стол. Василий Алексеевич очень любил застолье и гостей – милых сердцу людей. Он любил накормить досыта и напоить допьяна всех, да и сам не прочь был выпить. В свой последний день рождения он, в противоположность обычному поведению на праздниках, сидел грустный, молчаливый и задумчивый. Он совсем ничего не ел за столом и не пил, лишь пригубил единственную рюмку…

Через два дня после праздника вернувшийся с работы домой дядька Николая Толик, живший в то время с отцом, нашёл Василия почти бездыханным. Приехавшие довольно быстро по вызову врачи скорой помощи лишь развели руками: «Не довезём…» – жестокая правда. Василий Алексеевич умирал.

Смерть наступила из-за обширного инфаркта. Причиной, вызвавшей инфаркт, без сомнения, оказались две бутылки водки, выпитые Василием и убившие его. Что произошло и зачем он так поступил? Может, и не было у него никакого стремления таким образом покончить с собой? Позже стало известно, уж через кого – сложно вспомнить: Василий проговорился, что совсем недавно на очередном ежегодном плановом медицинском обследовании один из врачей сообщил о подозрении на онкологическое заболевание. Ему предписали пройти дополнительное обследование в госпитале…

Не хочется верить в то, что Василий убил себя. Скорее всего, он думал несколько дней и переживал, а потом решил всё же выпить. Он сидел один в пустой квартире и пил водку, не ощущая ни вкуса, ни опьянения…

Особые похороны. В грустной суетливой похоронной толчее среди множества людей и в маленькой квартире Василия, и в соседней квартире Тима, и на лестничной клетке этажа трудно было протиснуться. Гроб несли по лестнице несколько человек в полнейшем безмолвии. Когда гроб вынесли из подъезда, то взору спустившихся предстала картина полностью запруженного людьми двора. Около двухсот человек, а может и более, приехавших, не сговариваясь, на похороны, ждали во дворе: жители двух соседних заводских домов, коллеги, работавшие некогда с Василием, соседи по старой квартире и знакомые. Они приехали проводить в последний путь Хорошего Человека. Поскольку на отпевание в храм и на кладбище собирались ехать не все, да и невозможно это, пришлось устроить для пришедших гражданскую панихиду и прощание с Василием во дворе, поставив гроб на две лавочки, накрытые невесть откуда появившимся красным сукном.

Трое друзей присутствовали на похоронах: его внук, зять (муж внучки) и непутёвый соседский мальчик (крёстный четырёх правнуков и правнучек, которого он пестовал, словно родного). Картина похорон навсегда осталась в их памяти: гражданская панихида во дворе, отпевание в церкви, свежая могила на кладбище, гора венков и цветов, сто грамм в гранёной рюмке, накрытой черствеющим кусочком чёрного хлеба.

На поминках друзья напились до бесчувственного состояния. В середине следующего дня Тим и Лёха, страдая от страшных последствий поминок, буквально на карачках приползли в квартиру Василия, чтобы выяснить, куда вчера делся Николай. Они решили, что тот остался ночевать в квартире деда, но Кольки там не оказалось.

– Ну вы, ребята, вчера дали! Нельзя же так! – выговаривал им отец Николая. – Колька где? Вы разве не помните? Хотя куда вам… Домой его отвезли вчера на такси. Мать его увезла и Лена.

– Значит, он дома? Сейчас наберу его, – ответил Алексей, двинувшись к телефону, висящему на кухонной стене.

– Нет, Лёша, Коля на работе.

– На работе? Как же это? Он же вчера…

– Как? Так у него сегодня приёмка автоматики на объекте. И пропустить он не мог, да и никогда не стал бы. Раз обещал – должен быть. Лена сказала, что встал он в пять утра и до восьми себя в порядок приводил.

– Какой ужас! – воскликнул Дять.

– Ага, наглотался таблеток и поехал на работу: «весь зелёный и прямой, словно шест проглотил».

– Так сколько времени прошло?! Четыре часа дня уже!

– Нормально всё с Колькой. Позвонил он Лене недавно. Работу сдал, объект закончил и домой сейчас едет.

– Круто! – воскликнул Дять. – Под стать деду!

– Да, Дять, Колька очень на деда похож…

– Ну да, тут нечего и удивляться-то, – задумчиво пробормотал Алексей.

– А ты как думал, Лёша? Они же одна кровь, как и сын твой – Василий Алексеевич…

Три друга каждый год собираются неизменно в один и тот же октябрьский день – день Его кончины. Они проделывают полностью раз за разом, год за годом один и тот же путь: храм – кладбище – поминки. На ежегодных поминках, пусть кому-то покажется это неправильным, они напиваются, словно повторяя страшный ритуал того печального дня…