Читать книгу Павел Первый - Николай Энгельгардт - Страница 17

Передние комнаты в доме князя Петра Васильевича Лопухина наполнялись просителями с самого утра. Терпеливо стояли и сидели здесь люди, перешептываясь, вздыхая и провожая завистливыми глазами тех немногих счастливцев, которые, едва появившись, сейчас же почему-то получали доступ во внутренние покои. А между тем часто это были просто длиннобородые купцы в длиннополых кафтанах или евреи с огромными пейсами в традиционных лапсердаках. Секретарь князя и два его помощника то и дело появлялись в передних и, опытным взглядом окинув собрание, к одним подходили и что-то шептали им на ухо, после чего лица последних вытягивались, и они, вздыхая и сгорбившись, удалялись. Других постоянно тщательно обходили, несмотря на умоляющие взгляды.

Время шло. Кареты вельмож одна за другой подкатывались к парадному подъезду, загромождая набережную. В гостиных происходило другое собрание. Там прохаживались военные и штатские, сидели, ведя приятное «козри», разодетые дамы. Но и там одни немедленно получали доступ к князю другие ждали его выхода, третьи не знали, удостоит ли он заметить их и подойти.

Князь в это время сидел в уборной перед трехстворчатым большим зеркалом, завешанный пудромантелем. В то время как парикмахер чесал его волосы, устраивал «гарбейтель» и укреплял по обеим сторонам его шишковатого объемистого черепа искусственные крупные букли на проволочных каркасах, секретарь докладывал дела ожидавших просителей, и именно этот доклад определял их дальнейшую судьбу. В то же время поминутно камердинер князя, итальянец в белоснежном жабо и малиновом кафтане – мальтийский цвет был дан самим императором князю для ливрей, – докладывал о прибывших вельможах и дамах. Одних князь просил немедленно пожаловать, других – подождать. Перед князем сменялись униженные, низко кланяющиеся фигуры допущенных к нему просителей и полные достоинства, с разной, однако, степенью независимости, разодетые фигуры вельможных посетителей, садившихся с табакеркой в одной руке и надушенным платком в другой в кресла около князя и сообщающих новости двора и света. Некоторых князь встречал легким криком и поднимался и шел им навстречу, причем вокруг головы его носилось белое облако пудры, и так же приветливо провожал. Другим только кланялся в зеркало.

Принимая дам, князь рассыпался в извинениях за домашний костюм, целовал их ручки, а нередко и уста, порой увлекая для интимной беседы в маленький, смежный с уборной кабинетик, убранный зеркалами и картинами игривой французской школы, с мягкой, прихотливо изогнутой мебелью.

Через несколько дней после монастырского праздника князь на утреннем приеме волновался и сердился. К нему привели дурака Иванушку, дерзким поведением навлекшего гнев императора и уже лишенного своеобразного придворного звания.

– Дурак, болван! – кричал князь, потрясая сжатыми кулаками перед носом старичишки, однако не смея его ударить.

Княжна Анна Петровна покровительствовала старому шуту и просила за него самого государя. Только это избавило Иванушку от более чувствительного наказания.

– Как смел ты столь дерзко говорить перед лицом монаршим! – кричал Лопухин.

– А зачем же вы мне, дураку, поручали перед ним говорить! – дерзко ответил старый шут.

– Молчать! С глаз моих долой! Отошлю в Москву с обозом в собачей клетке! – кричал князь.

– Что ж, псам-то у бар лучше житье, нежели людям! – сказал шут.

– Вон! – завопил князь.

Шут поклонился и вышел не торопясь.

– Какова дерзость, – отдуваясь, сказал князь секретарю.

– Дураки и сумасшедшие у всех народов находились всегда на особливом положении, ваше сиятельство, – почтительно заметил секретарь, бледный молодой человек из духовного звания.

– Да, это так! Для дураков закон не писан, хотя бывало в истории, что и дураки законы писывали, а умные должны были их исполнять. Ха, ха! – сам своей остроте засмеялся князь.

Секретарь тоже засмеялся тоненьким голоском, выразив восхищение остроумным замечанием князя на бледном лице.

– К тому же мы, ученые… Nous autres savants. – Любимой поговоркой князя были слова – «мы, ученые». Он считал себя ученым, потому что имел богатое книгохранилище, каталог коего составил собственноручно. – Мы, ученые, – продолжал он, – должны показывать пример снисходительности к лишенным просвещения. Ах, любезнейший, – продолжал князь важно и в нос, – философу тяжела суета дворской жизни. Я не знаю счастья выше, как уйти в мою библиотеку, зарыться в фолианты… Эти приемы, празднества, выходы, выезды! Эти надутые вельможи! Сколь питательнее для ума и сердца беседа с ученым мужем, хотя бы и простого звания. Bonheur d'aller couler des jours paisibles et consacrés aux Muses, à l'ombre du laurier de Virgile! Да, да! Счастье в том, чтобы дни текли в тиши, посвященные музам, под тенью Виргилиева лавра! Но докучная суета стучится в дверь! Много у нас дел решенных и подписанных? – озабоченным тоном спросил князь.

– Есть-таки достаточно-с! – отвечал секретарь.

– Вылеживаются?

– Так точно, ваше сиятельство, вылеживаются.

– Ах, братец, что же ни одно не вылежалось, что ли? Как бы не зачичкали! А мне, братец, необходимо… Ну… понимаешь!..

– Точно так, ваше сиятельство, понимаю. Но дела решены, подписаны и просители по ним уже вызывались мной и побывали в передних вашего сиятельства.

– Так зачем же дело стало? Ведь знают, что без подорожной не отпущу от себя, хоть три года ходи. Что же не представляют подорожные?

– Сейчас многим представил дела для просмотра. Надо думать, ваше сиятельство, снабдили подорожными, – невозмутимо сказал секретарь и достал из папки кипу дел. Он подавал их одно за другим князю, который встряхивал их за корешок, причем из листов дождем сыпались крупные ассигнации и кредитивы и скоро кругом князя весь пол был ими усыпан.

– Постой, постой, – отстраняя оставшиеся в руках секретаря дела, сказал князь. – Мне пришла в голову счастливая мысль… Мы, ученые… Nous autres savants… воспитанные на образцах классической поэзии… Помнишь, как Юпитер сошел к прелестной смертной золотым дождем? Вот и мне, глядя на эти «подорожные», пришла в голову удачная мысль… Сними пудромантель и подай мне шлафрок, – приказал князь парикмахеру. – Да поднимите же эти листочки! – небрежно носком узорной туфли отпихнув несколько кредитивов, валявшихся на полу, продолжал он.

Парикмахер, секретарь и камердинер бросились поднимать «подорожные». Собрав их, они совокупили пачку довольной толщины. Секретарь выколотил из нее приставшую пудру и с низким поклоном подал князю.

Лопухин небрежно сунул пачку за подкладку шлафрока.

– Теперь эти дела можешь отправить просителям без замедления, – приказал он секретарю. – А эти подай мне.

И, взяв пачку дел под мышку, князь удалился из уборной, пощелкивая туфлями.

Секретарь, парикмахер и камердинер-итальянец посмотрели ему вслед и многозначительно переглянулись.