Читать книгу Павел Первый - Николай Энгельгардт - Страница 24
ЧАСТЬ 2
X
АННИНСКАЯ ЛЕНТА
ОглавлениеКняжна Анна сидела на постели, обняв бледными ручками колени. Черные волосы ее рассыпались и покрыли хрупкое, нежное тело девушки, как плащ. В окна спальни тускло глядело больное, мглистое осеннее утро. Пора давно было вставать, и камер-юнгферы княжны несколько раз уже входили с предложением услуг, но фаворитка гнала их от себя.
На столике перед ней лежала толстая книга в коже, с закладками, благоухавшая кипарисовым маслом, ветхая, с потемневшими краями страниц – печорского издания XVII века собрание молитв и акафистов, – по которой молилась еще бабка ее. Книга была раскрыта на акафисте великомученице Варваре, на стихах:
«Странное и страшное святые Варвары страдание видящи, благоверная в женах Иулиания удивися зело: како млада отроковица в юностнем телеси таковыя мужественно за Христа терпит муки; та же слезного исполнившися умиления, благодарственно и та возопи Христу Богу: Аллилуйа».
На миниатюре заставки изображена была Иулиания, стоящая под окном темницы, за решеткой которой, окруженный сиянием, таинственно являлся вдохновенный образ великомученицы. Кругом холмы, леса, здания в ночной тени и лунном сиянии искусно изобразил старинный гравер.
«Како млада отроковица, – шептали губы княжны, – таковыя мужественно за Христа терпит муки!..»
И княжна шептала давно наизусть известные слова следующего икоса:
«Весь сладчайший Иисус сладость, весь желания тебе бысть, святая Варваро: сладце бо его ради горькия терпела еси муки, глаголющи: чашу страданий, юже даде ми возлюбленный мой жених, не имам ли пити?.. Тем же и сама показалася еси чаша, сладость чудесных исцелений изливающая». Сердце княжны трепетало сладкой мукой и жаждало молитвы, уединения, подвига… Ах, уйти бы от суеты мирской, из этого дома, от двора, от почестей и лести! Уйти далеко, к святым угодникам, и там, у гробов их впивать вдохновенную силу примера их чрезъестественной равноангельской жизни! Служить единому Христу! Покорить себя легкому игу благих Его заповедей, весь мир любить, всем благотворить… И пострадать за него, как Варвара!.
Мечтания княжны прервал шум резко распахнувшейся двери.
В спальню поспешно вошли мачеха княгиня Екатерина Николаевна и dame de compagnie княжны, госпожа Жербер, особа довольно еще молодая и привлекательная. Обе были парадно одеты и, войдя, всплеснули руками:
– Mademoiselle еще в постели! Не причесана! Не одета! Боже мой! Его величество пожалует через три четверти часа! – вскричала госпожа Жербер.
– Она в постели! Девки! Палашка! Сонька! Катька! – пронзительно закричала княгиня, хлопая в ладони.
Из трех дверей огромного покоя ринулись в спальню камер-юнгферы.
– Где вы были, подлянки? Что вы до сих пор делали? Почему не одета княжна?
Отвратительный хряск пощечины раздался в сумрачной комнате.
– Виноваты, государыня, виноваты! – падая к ногам княгини, завопили горничные. – Их сиятельство не изволили вставать! Их сиятельство изволили нас прогнать! Виноваты без вины, матушка-государыня! Без вины виноваты!
– Виноваты, подлые! – кричала Екатерина Николаевна. – В рогатку захотели, негодницы! С лакеями таскаться по чуланам мастерицы, гнусные! Всех сошлю в деревню свиньям месить, гусей пасти, лучину тупым колуном щипать! – И госпожа изо всех сил щипала обнимавших ее ноги девушек.
– Maman, не браните их, не бейте, – вступилась княжна, – они не виноваты. Я сама не вставала
– Не смей заступаться за тварей, сударыня! Они тем виноваты, что я на них зла, – закричала мачеха. – Сейчас не виноваты, завтра проштрафятся Или я не хозяйка в доме и взыскать с людишек не могу? Что ты меня учишь! Я знаю, кто виноват, кто нет! Что ты против меня подданных моих поднимаешь? Я государю жаловаться буду!.. Ну, что стоите, дылды? Одевать княжну! Обувать княжну! Умывать княжну! Чесать княжну! Живо! Живо! Живо!
Камер-юнгферы бросились исполнять приказание и окружили княжну, спустившую ножки с постели.
– Ха! ха! ха! – переменяя тон, со смехом обратилась княгиня к госпоже Жербер. – Если их не шпынять, в доме содом будет!
– Простите, девушки, что из-за меня страдаете! – прошептала юнгферам княжна. Слезы канули из ее очей. Те незаметно целовали ей ручки и ножки, на которые натягивали чулки. Княжна защищала и спасала от наказаний всех, кого могла, не только из дворни и крепостных отца, но и чужих, часто прося за несчастных государя. Поэтому люди обожали ее и шли к ней со всеми своими бедами и горестями.
– Ваше сиятельство должны помнить верноподданнический долг свой, и что если его величеству благоугодно видеть вас и осчастливить высокомонаршим посещением дом ваших родителей, то в назначенное время обязаны вы изготовиться, – наставительно говорила госпожа Жербер, между тем как княжну спешно одевали, мыли и причесывали. – Что будет, если его величество пожалует, а вы не готовы? Вы навлечете гнев монарший и на себя, и на родителей.
– Ах, у меня подколенки трясутся и пот прошибает от страха! – вскричала мачеха.
Княжна, однако, была готова, когда еще до приезда государя оставалось минут двадцать, и в сопровождении мачехи и г-жи Жербер вышла в парадные покои. Ей навстречу поспешно появился князь-отец и, подставив ей щеку и руку для поцелуя, приложил сжатые губы ко лбу дочери.
– Готова, наконец! – оглядывая ее туалет проницательным взглядом, сказал он. – Какая беспечность! Трепещу при одной мысли, если бы к прибытию императора ты оказалась неготовой! А все чтение романов! Ночь читаешь, утром просыпаешь. Я часто сам за чтением ночи не замечаю. Но это не мешает моей исправности. Nous autres savants…
Князь действительно по каталогу приказывал каждый вечер приносить ему книгу и класть раскрытой на изголовье. Но еще не бывало случая, чтобы он, начав чтение первой страницы, ее перевернул. Густой храп прерывал чтение. А особый человек к тому был приставлен, чтобы смотреть, дабы князь не спалил книгу на свечке и не наделал пожара. Книжка каждый вечер клалась новая.
Князь удалился в особый кабинет на парадной лестнице, чтобы по докладу стоявших через каждые пять ступеней и по улице до ближайшего угла лакеев спешить навстречу государю.
Княжна села за пяльцы, в которых вышивала Страсти Христовы для перевязи императора. Госпожа Жербер и мачеха встали по сторонам двери, в которую должен был войти государь. Волнение княгини дошло до высшего напряжения. Щеки ее пылали, дебелая грудь вздымалась, и она усиленно обмахивалась веером.
– Какое бесчувствие! Какая неблагодарность! В лучшем случае непозволительная беспечность! – говорила она. – Милостями осыпана. Имеешь шифр фрейлины, обещано кокарду статс-дамы. Немного повременить – и будет. Кроме того, большой крест Св. Екатерины имеешь, а знак Мальтийского ордена обещан! Тебе да графине Литте! Сам государь сказал Кутайсову это. Лишь две дамы представлены будут к ордену Св. Иоанна Иерусалимского! Верите ли, госпожа Жербер, как Аннушка в первый раз ужинала в Зимнем на бале, государь и за стол не садился, а изволил проводить время обозрением заседающих при столе персон. Какая доброта ангельская! И чудное дело, когда Аннушка еще ребенком была, ей цыганка предсказала, что она сделается знатною дамою и будет иметь четыре ордена. Четыре ордена для женщины! Мыслимое ли дело! И все сбывается! И что же? Где чувствительность? О смердах, пощады не достойных, поминутно государя беспокоит, а родителям исхлопотать ничего не желает! А кабы не я, не мой ум и сноровка, никакая цыганка не наворожила бы! Мной все в действие приведено! Все мной! Я тебе, Аннушка, говорю еще раз, попомни просьбицу мою, – обратилась она к княжне, – выпроси ты Феденьке аннинскую ленту. Ну что стоит государю! А я и сплю, и вижу Феденьку в ленте! Слышишь? Выпросишь, что ли?
Она говорила о своем любовнике Уварове.
– Маменька, – дрожащим голосом отвечала падчерица, – пусть мне цыганка наворожила, да сама-то я не цыганка и выпрашивать не умею! Пощадите меня!
– Не умеешь, потому что для меня! – злобно прошипела мачеха. – Ну, я тебе этого, голубка, не забуду! Я тебе это припомню, душенька!
Она задыхалась от злобы.
– Государь! – вдруг раздался отдаленный крик в конце анфилады зал и гостиных.
– Государь! Государь! Государь! – один за другим повторяли скороходы, поставленные в каждых дверях.
– Ахти, государь! – всколыхнулась княгиня. Смертный холод мгновенно сковал руки и ноги княжны Анны. Сердце мучительно забилось и упало. Игла замерла в трепещущих пальцах. Она ничего не видела, ничего не сознавала, кроме того, что вот сейчас войдет невысокий человек, в руках которого ее судьба, честь и сама жизнь.
Княгиня Лопухина и госпожа Жербер, тоже побледневшие под румянами, заранее склонились в низком реверансе.