Читать книгу Под гнетом страсти - Николай Гейнце, Николай Эдуардович Гейнце - Страница 3

– Пусть их смеются, – шепнул на ухо молодому человеку Петр Николаевич, – а ты благодари Бога, что не знаешь ее!

– Объясни мне…

– После, а теперь послушаем пьесу, она глупа до смешного.

Водворилось молчание, и через полчаса опустился занавес – второй акт окончился.

Во время восторженных вызовов «парижской дивы» наши три франта вышли из ложи и оставили Звездича с Бобровым вдвоем.

Анжель, между тем, кланялась направо и налево с движением руки или улыбкой; ложа же ее стала наполняться теми постоянными посетителями первых рядов, как милости, с глупой улыбкой на устах искавшими благосклонного взгляда ее темных глаз.

Она казалась королевой среди своих придворных.

Виктор Аркадьевич, не перестававший на нее смотреть, обратился к доктору:

– Скажи же мне, кто эта женщина?

– Разве ты этого не видишь?

– Догадываюсь…

– Знаешь, сколько ей лет? – спросил Звездич.

– Это вполне расцветшая женщина, ей на вид лет двадцать пять.

– Да, действительно, хотя по метрическому свиде тельству ей уже около сорока, но и это неправда – ей четыре тысячи лет.

– Четыре тысячи! – засмеялся Бобров.

– Ни более, ни менее, мой друг! Она носила массу названий, массу костюмов, говорила на всех языках Вавилонского столпотворения, но это все та же женщина: гетера, куртизанка, лоретка, содержанка, кокотка горизонталка; Фрина, Аспазия, Империя, Армида, Цирцея, Ригольбош или Анжель. Это кровопийца, женщина веселья, опустошающая карманы и притупляющая ум ственные способности – ее сила в животной стороне человека.

– Есть исключения! – пробормотал Виктор Аркадьевич.

– Черт возьми! Я это знаю – одно есть в сто лет. Они на счету, эти исключения. Истинная любовь – это высокое, прекрасное, благородное чувство, удел людей с возвышенным сердцем и умом – так редка, что в продолжение целых веков сохраняются и записываются в народной памяти и истории человечества наряду с величайшими гениями имена избранников судьбы, умевших любить всем сердцем, всей душой, умевших жить своею любовью и умереть за нее.

– Однако, – перебил его Бобров, – какая поэзия, я не предполагал в тебе столько сентиментальности.

Петр Николаевич пропустил мимо ушей это замечание и продолжал:

– Любовь же к этой женщине – яд, и яд самый смертельный. Любить эту женщину и быть ею любимым – это отрава, принимаемая в малой дозе. В этом случае можно отделаться легким одурением, несколькими непродолжительными припадками сумасшествия, но зато сколько разочарования в себе и в других! Любить же ее без взаимности – это разорение, позор и… смерть!

– Однако у нее не такой свирепый вид, напротив, она кажется чрезвычайно милой, добродушной… – заметил Виктор Аркадьевич.

– Наружность обманчива вообще, наружность же красивой женщины по преимуществу. Вот уже десять лет, как я знаю ее – я ее доктор. У нее было десять любовников. Последний из них, как тебе только что говорили, уезжает в Ташкент; этот еще кончил лучше других. У нее большое состояние, но все знают, ценою скольких человеческих жизней оно обошлось…

– И с такой славой она еще находит жертвы, поклонников…

– Сколько угодно! – с насмешливой улыбкой сказал доктор.

– По твоему описанию, это просто какое-то чудовище.

– Не совсем… может быть, у нее оскорбленное сердце, которое мстит и платит злом за зло!

– Это еще, пожалуй, лучше! – тихо сказал Виктор Аркадьевич. – Конечно, это ее извинить не может, но, по крайней мере, многое объясняет…

– Я старался добиться ее тайны, – продолжал Петр Николаевич, – но она скрытна и молчалива, как могила.

– Была ли у нее по крайней мере истинная страсть в жизни?

– Насколько мне известно – никогда! Так, какой-нибудь каприз на время – это самое большое, да и то…

– Она замечательно хороша! – как бы про себя произнес Бобров, не спуская глаз с Анжель.

– Не смотри на нее слишком долго, ты можешь попасться…

– Я?.. Полно! – с уверенной улыбкой отвечал молодой человек. – Я застрахован, я уже люблю!

– Гм! – промычал Звездич, не совсем этим успокоенный.

– К тому же, – продолжал Бобров, – у меня всегда было какое-то омерзение к подобному извращению любви – к женщинам, которые составляют достояние всех.

– В тебе много чувства и страсти!-сказал его собеседник, окидывая его докторским взглядом.

– Вот именно, это меня и спасает. Мне необходимо верить в ту, кого я люблю… а этим существам разве можно верить? Признаюсь только, мне очень интересно с чисто философской точки зрения знать, о чем может думать эта женщина?

– Кто может когда узнать, о чем думает женщина? Приход их компаньонов по ложе прекратил эту беседу.

Оркестр заиграл перед третьим актом.

– Ужинать где будем? – спросил один из вошедших, обращаясь к доктору и Боброву.

– Я никак не могу, – отвечал последний. – Я завтра уезжаю, и мне нужно рано вставать. Я думаю даже поехать сейчас домой, не дождавшись окончания пьесы…

– В таком случае и я поеду с тобой, – сказал Петр Николаевич.

Он встал и, простившись с молодыми людьми, вышел в сопровождении Виктора Аркадьевича.

Выйдя через коридор в буфетный зал, он остановился. Мимо него шла к выходу Анжель. Она заметила доктора и сделала ему знак рукой. Он тотчас же подошел к ней и поклонился с таким почтением, с каким вообще благовоспитанный человек считает долгом кланяться женщине, кто бы она ни была.

Бобров остался дожидаться в некотором расстоянии от них.

– Вы уже уезжаете? – спросила она.

– Да и вы, кажется, собираетесь сделать то же самое, если я не ошибаюсь.

– Я устала и еду домой! А вы куда-нибудь ужинать?

– К себе.

– Значит, продолжаете быть благоразумным?

– Это необходимо, чтобы лечить неблагоразумных.

– Лечить – не значит вылечивать! – сказала она смеясь.

– Уж не подозреваете ли вы, что я их убиваю? – тем же тоном ответил доктор. – Впрочем, в некоторых случаях это было бы милостью.

– Пожалуй, да! – сказала она беззаботно. – Кто этот молодой человек, который вас ожидает и которые был с вами в ложе? Я его не знаю!

– И надеюсь, никогда его не узнаете!

– Тем лучше для него! – засмеялась она. – До скорого свидания, доктор, впрочем, на этих днях я уезжаю…

Она поклонилась ему фамильярным движением головы и направилась через зимний сад к выходу.

Там ждал ее лакей в богатой ливрее. Он усадил ее в поданную шикарную коляску, запряженную парой кровных лошадей.

– На Морскую! – сказала она, грациозно откинувшись на подушке экипажа.