Читать книгу Поросозерский ковчег. В проталинах памяти - Николай Карпин - Страница 4

Средство от курения

Курить я начал в первом классе. Ещё жив был мой папа, но из-за благородства характера он был слабой помехой в моём неблаговидном занятии. Отец не заставлял меня дышать ему в нос, как это делали другие отцы в отношении своих чад, поздно возвращавшихся домой с улицы. Он не рылся в карманах моей одежды, надеясь обнаружить остатки табака или спички, чтобы на основании найденных «тяжких улик» установить за мной строгий надзор с наложением суровых санкций в случае их нарушения. Так, безнадзорно – считай, и безнаказанно, – болтался я с пацанами по улицам нашего небольшого рабочего поселка. Вместе мы собирали возле поселковой столовой хабчики13, чтобы со смаком их докурить. «Фу, какая мерзость!» – подумает кто-то, теперь и я в их числе. Но тогда…

Из остатков сигарет и папирос мы придумали вот что. Ссыпали табак в газетку, просушивали его, а потом склеивали слюнями самокрутки из районной газеты «Ленинский путь». Мастерили мы их где-нибудь за клубом, спрятавшись в таком же юном, как мы, но густом соснячке, там же и курили, курили, разглагольствуя на самые разные темы. А попутно учились пускать дым колечками из носа, из ушей. У нас даже находились умельцы пускать дым из глаз – кто-то из братвы всерьёз утверждал, что видел это. И не мудрено, искры из глаз у нас сыпались не раз. Но все эти упражнения с куревом пока делались не в затяжку. Хотя самые отважные из нас, например, Сашка Шалашов или Янка Клинтин, затягивались уже по-настоящему – глубоко, а потом лихо выпускали дым ноздрями. Но они и были старше. А мы, мелкота, рыпались повторить за ними и со слезами на глазах заходились в беспомощном кашле. «Слабак», – говорил Янка очередному поперхнувшемуся едким дымом храбрецу и тыкал в бок большим пальцем правой руки. Неудачник хихикал и отступал перед длинным, худым, жилистым Янкой.

Наиболее изобретательные из нас смешивали табак с сухими березовыми листьями – курили и эту дрянь, которая по краям окрашивала газетную бумагу в ядовито-желтый цвет от никотина. Порой при сильной затяжке газетная самокрутка неожиданно вспыхивала ярким пламенем. Мы бесстрашно тушили её наслюнявленными пальцами и продолжали наслаждаться, а закончив, зажевывали чем-нибудь пахучим – например, кусочком затвердевшей еловой смолы, чтобы изо рта не пахло куревом, после чего, умиротворенные, расходились по домам.

«Безмятежное» мое табакокурение продолжалось, пока скоропостижно не скончался отец. Тут на авансцену воспитательной работы выдвинулся старший брат Александр. Он по примеру отца тоже не курил, занимался спортом и считал себя образцом для подражания. Человек решительный, драчун и забияка, брат пользовался большим авторитетом среди ровесников и не только. Слыл «макухой» нашего поселка, то есть мог любому в поселке надавать по морде. В отличие от покойного отца, брат досконально знал когда, где и с кем я курил. Его «почитатели» старательно докладывали ему об этом, если, конечно, он спрашивал. Тогда он проводил со мной беседы о вреде курения.

«Вырастешь задохликом, если будешь курить», – с угрожающими нотами в голосе предупреждал он и приводил в пример N14. Я отворачивался, смотрел в сторону во время его нравоучительных речей, чтобы не засмеяться. Это могло сильно разозлить моего самолюбивого брата и иметь для меня плачевный конец.

Мама же, человек мягкий, никак не вмешивалась в наш воспитательный процесс. Изредка она спрашивала меня: «Ты не куришь с друзьями?» «Нет», – отвечал я, с легкостью обманывая мою добрую маму. Она верила мне, а может, только делала вид, чтобы не расстраивать ни меня, ни себя. «И правильно, курить вредно для здоровья!» – подхватывала мама моё враньё.

Нас, детей, у неё было трое, ей приходилось много работать. Когда наступал отпуск, мама уезжала на некоторое время из дома отдохнуть. И тогда мы оставались одни. Я со своими дружками беспрепятственно ездил на рыбалку, собирал ягоды, грибы. И, конечно, мы нещадно дымили самокрутками во всех наших походах, потому что денег на покупку настоящих сигарет или папирос не имели.

И вот я с корзиной полной грибов возвращаюсь домой. Братья живо чистят, жарят грибы на сковороде вместе со свежей картошкой, луком, да на белом маргарине. На всей земле не было тогда пищи вкуснее! Я, как главный добытчик, за столом увлеченно рассказываю, как мы лазили с пацанами по лесу. Вдруг старший брат настороженно потянул раздувшимися ноздрями воздух и спросил:

– Ты курил?

Я смолк, потупил глаза.

– Ну-ка дыхни! – потребовал он.

Старший брат нисколечко не стеснялся унизить меня.

Я прожевал ставшие для меня вмиг безвкусными грибы и покорно дыхнул ему в лицо.

– Конечно, курил, – категорично заявил брат.

Врать ему было бесполезно, и он начал читать мораль – так мы называли между собой все беседы нравоучительного характера.

– Вырастешь задохликом, если будешь курить… – и снова он привел в пример низкорослого слабосильного N.

Если бы вместо N брат назвал кого-нибудь другого, всё и обошлось бы. А так моё воображение вдруг представило меня в образе N, и я стал глупо лыбиться.

Прямой удар братской ладони в мой лоб легко сбил меня с табуретки. Брат занимался боксом, гимнастикой. Чем он только ни занимался, так что у него это получилось играючи! Я упал на пол, поднялся и не заплакал: так это всё случилось быстро и неожиданно.

– Понял, что курить вредно? – спросил брат сурово.

– Да.

– Будешь ещё курить?

– Нет.

Но я обманывал брата, как обманывал папу. А как маму-то обманывал!..

Совсем скоро мы с пацанами в очередной раз собрались на перекур в леске за клубом. Стали доставать свои курительные припасы. Чиркнув спичкой по стёртому боку мятого коробка, я уже готовился насладиться «запретным плодом», как ко мне подошел Янка Клинтин. Он был младше моего старшего брата на четыре года, но на те же четыре года старше меня, а значит, и гораздо сильнее.

– Твой брат, – говорил Янка нарочно громко и как будто торжественно, чтобы вся братва услышала, – велел тебя лупить каждый раз, когда ты будешь курить.

– Предатель, – прошипел я.

Янка ткнул легонечко меня в бок загипсованным белым пальцем правой руки, который сломал на днях. Мне было так больно, словно толстым суком ткнули под ребро. Хабчик от удара выпал из моего рта.

– Так-то лучше, – примирительно сказал Янка.

Мои ровесники участливо смотрели на меня, старшие пацаны ухмылялись. От брата и пацанов не спрячешься.

«Ничего, вырасту – накурюсь! А пока придётся бросить», – решил я, затаив в тот момент чёрную обиду на брата, Янку и весь белый свет. Но урок из детства пошёл мне на пользу. Я не курю, а та чёрная обида с годами переросла в светлое воспоминание.

Испытание льдом

К третьему классу мы, то есть я и мои приятели, уже умели прилично плавать, так что по осени, когда кончилась первая четверть, наша ватага смело пошла испытывать лёд. Отправились мы на озерцо под названием Биржа, а сквозь него к тому же протекает маленькая речушка Халгиойя15. Если лёд крепок, то можно поиграть в хоккей: сначала – в валенках или в сапогах, а потом и коньки наденем.

Клюшку для игры смастерить просто: вырубаешь в лесу деревце с нужным загибом корня, укорачиваешь топориком до нужной длины, обтесываешь с двух сторон этот изгиб и – пожалуйста, спортинвентарь готов.

На озере уже встал первый лед – тонкий и чёрный. Он с треском прогибался под нашими ногами. Сначала осторожно, не отрывая подошв, мы скользили по нему, потом – смелее, смелее. Под нашими ногами лёд покрывался трещинами. Сквозь них проступала вода. Какой же он крепкий, осенний лед! А мы выпендриваемся друг перед другом, будто силами меряемся – кто из нас круче. Кто последним перебежит речку по тонкому льду – тот герой! Мы вконец потеряли страх. Я и мой дружок Колька Калазаев схватились за руки, бежим, топая ногами, хохочем, визжим во всё горло, выкрикиваем: «Когда же он провалится?.. Когда же он провалится?!»

И провалились – и лёд, и мы. Полынья образовалась большая. Глубоко! Ногами дна не достать. Одежда на нас еще не полностью намокла, не тянет на дно. Пока не тянет! Я по-собачьи плыву чуть впереди, Колька – рядом. Подплываем к тому краю полыньи, который ближе к пацанам, столпившимся на берегу, хватаемся за кромку льда. Ребята, – Ванька Фадеев, Андрейка Спельман, Валерка Горячков, Серега Ильченко, еще кто-то, – не растерялись, не разинули рты от неожиданности. Изогнувшись буквой «Г» у самого края, они сунули нам с Колькой длинные палки, помогая выбраться из полыньи.

На берегу мы стащили с себя мокрую одежду, и нам стало жутко холодно. Андрейка Спельман снял с себя пальтишко, отдал его Кольке Калазаеву – тот укрылся им. Мне сунул свою фуфайку Валерка Горячков.

Пацаны мигом разводят костёр на снегу. Предыдущие два месяца – почти день в день – карельскую землю поливал дождь, потом засыпал снег. И всё же проныры-пацаны отыскали где-то сухих веточек, берёзовой коры. С первой спички не получилось – разожгли костёр со второй. Друзья разбирали нашу одежду, отжимали её, попарно схватившись обеими руками с двух сторон.

Потом мы плотно окружили разгоревшийся костер. Отжатые штаны, пальто, рубашки, носки сушили на вытянутых руках, заодно грелись сами. От костра валил жёлтый дым, от одежды – белый пар. Ветер раздувал его в разные стороны. Кто-то выкрикнул: «Дым – на вора!» Это наша заезженная шутка. Но никто от костра не отбежал, как мы обычно делали это летом. Кто-то из пацанов присел, кто-то стоял – и каждый что есть мочи пытался перекричать другого, припомнив, кто как вёл себя во время испытания льда. Мы хвалились, выставляя себя героями.

Ранние предзимние сумерки стали сгущаться, угли в костре остывали, разговоры стихали. Пора идти по домам. Матч по хоккею на озере не состоялся: рановато ещё. Мы с Колькой напялили на себя подсохшую одежду. Провонявшие дымом, возвращались домой. Родителям – ни слова о случившемся. Табу!

Лесных речек и озерец вблизи Участка немало. На них мы испытывали на прочность первый лед, а он испытывал нас. И не припомню, чтобы с кем-то из нашей школьной братвы когда-либо произошел несчастный случай на льду или на воде.

Повзрослев, эти парни пошли служить Родине десантниками, танкистами, моряками, саперами, разведчиками. Много земляков проходило срочную за границей. Туда абы кого не пошлют! Вот такие они, парни из Поросозеро!

Иван Фадеев (махрён), Володя Малюхин (малёк),

Сергей Ильченко (илюха)

Забавы под стук колёс

1953 г. солдаты строят вокзал

Высокое здание с огромными окнами, затейливая филенчатая дверь, ведущая в просторный зал, а там, как помнится мне, – хотя, может быть, ошибаюсь? – гладкий бетонный пол… Это о нашем железнодорожном вокзале в Поросозеро. Он был построен военными железнодорожными строителями на краю поселка в 1953—1954 годах16. Спустя почти сорок лет, в 1995-м, здание разберут. Вместо него появится другой вокзал – много меньше, даже не вокзал, а скорее будка стрелочника. Исчезнет леспромхоз, лесозавод, люди из посёлка разъедутся… Тишина окутает Поросозеро. Но это придёт нескоро, много лет спустя…

А пока мы, мальчишки шестидесятых, гордились нашим вокзалом, впрочем, наверно, как каждый поросозерец. Ещё бы! Здание было тёплое: четыре высокие печи-голландки отапливали его. В зале ожидания – основательные широкие скамьи со спинкой посредине, чтобы можно было сидеть по одну и по другую её стороны. Слева от входной двери – отгороженное помещение кассы с маленьким оконцем. Сравнить нам было с чем. В центральной части посёлка – в Аконъярви – тоже имелся свой железнодорожный вокзал, но маленький… слишком уж маленький в сравнении с нашим. К нему даже рейсовый автобус не ходил.

А к нашему вокзалу поселковая автобаза посылала автобусы два раза в сутки: к вечернему пассажирскому поезду из Петрозаводска в Юшкозеро и к ночному – из Юшкозера в Петрозаводск. Сначала это были рейсовые кавзики17, позже их сменили более вместительные пазики18. Кондуктор пронзительно кричала: «Передавайте плату!» Пять копеек передавали все. Да, неизменно пять копеек с 1960-х по 1980-е годы. Если зимой автобусы по какой-то причине не выходили на маршрут, братья Пименовы, статные парни из Аконъярви, вытаскивали финки – санки с узенькими как у коньков полозьями на которые крепилось сиденье для пассажира, и за плату возили желающих. В основном это были пожилые женщины.

Два раза в году, весной и осенью, наш вокзал собирал призывников в армию. В такие дни поселковое АТП19 выделяло два автобуса. Народу собиралось много, немало среди них пьяненьких, и мы с пацанами тут же, в гуще событий. Шум, крики, играет гармошка, нестройные голоса выводят песню: «…Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты…» Тут же по случаю завязываются потасовки, драчки. Участковые выясняют отношения с аконъярвцами.

А на следующий день в школе на переменках без конца шло горячее обсуждение новостей.

– …Аконъярвец нашего ногой копнул! А тот ему «испанский воротник» сделал!

– Как это?! – восклицают непосвященные.

И счастливый очевидец событий с важным видом поясняет, как нужно правильно схватить гитару за гриф и плашмя, словно лопатой, ударить нижней декой по голове противника. Поднимается гвалт: мы, пацаны, наперебой расписываем насквозь пробитую головой гитару, безжизненно висящие струны. Удивляемся: не жалко ему её? Не голову – гитару!

Мы с ребятами любили посещать здание вокзала в любое время года, но особенно – зимой. Пораньше заходили в пустой натопленный зал ожидания и устраивали беготню вокруг массивных скамеек. Зал казался нам тогда огромным. Никто не гнал взашей шумливую компанию. Бесились до того, что Вовка Дурнев умудрился сломать о пол верхний резец. А он у него был уже не молочный, крепкий! Больно было ему, но не плакал. Нельзя! Не положено! Вовка считался тем ещё смельчаком: на виду у всех с самого верха сопки Могилёвки на лыжах, разгоняясь палками, он лихо слетал вниз и не падал. Мало кто из нас решался повторить такое.

Но вот приближалось время прибытия очередного поезда. Автобус подвозил к вокзалу будущих пассажиров или встречающих. Тогда вокзал наполнялся людьми. Следом подъезжали пограничники с заставы: она находилась за переездом, в военном городке. Они проверяли документы у людей, вызывавших вопросы.

А пацаны в это время на свежем воздухе ждали поезд, то и дело нетерпеливо прикладывая уши к рельсам, чтобы раньше других услышать стук колес. Дальний гудок служил сигналом перебираться по другую сторону рельсов. Выезжающий из-за леса тепловоз прожектором слепил нам глаза. По глубокому снегу мы опасливо отходили подальше от путей. И вот наполненные светом вагоны мелькают перед глазами. Скрип, пронзительный визг тормозных колодок в морозном воздухе – поезд останавливается. От нас по другую его сторону, на платформе, начинается суета. В поисках нужного вагона люди бегают вдоль состава. Пограничники деловито проверяют паспорта у прибывших в Поросозеро, светят фонариками: чужакам попасть в поселок можно только по пропускам.

На улице темно. Стоянка заканчивается. Мы рассаживаемся поудобнее на вагонных ступеньках – словно воробьи на проводах, нахохлились. Ждём гудка. Наконец он раздаётся, поезд трогается, набирает ход. Всё чаще стучат колеса на стыках рельс. У нас дух захватывает от набираемой скорости. Наконец не выдерживаем – сигаем по очереди со ступенек. Сила инерции кувыркает и колбасит наши лёгкие тела по глубоким сугробам. Снег залепляет глаза, набивается под пальтишко, в валенки. Поезд уносится в темноту, а мы верещим от восторга, выбираемся на утоптанную тропинку, отряхиваемся и медленно возвращаемся домой. Опасное удовольствие, но приятное. Вечерняя прогулка окончена. На сегодня хватит, нагулялись…

Клуб на участке

«…Мама, дай десять копеек!» Это я прибежал к маме на работу и клянчу деньги на кино. На мне выцветшее старенькое пальтишко. Резинки на хлопчатобумажных шароварчиках с начесом плотно обхватывают лодыжки. На маленьких ножках – растоптанные ботинки на шнурках, которые я не могу самостоятельно завязать. На стриженой голове – кепка плоским блином с затертым козырьком. Примерно так выглядели и все мои приятели.

С девчонками в клуб, 1961-й г.

«Тётя Соня тебя и так пустит», – отвечает мне мама.

Я это знаю. Дошкольников пускают в клуб смотреть фильмы бесплатно. И всё равно прошу детским жалобным дискантом. Мне четыре или пять, а до слёз хочется, чтобы всё было как у взрослых. Подаёшь кассиру денежку – получаешь билет светло-синего цвета. Бессменная тетя Соня Страпчук, невысокая полная старушка, при входе в зал отрывает «контрольку», и ты с важным видом заходишь внутрь…

Мама сдаётся – заветная монетка у меня в ладошке. Бегом в кино!

Захожу в зрительный зал, хвастливо верчу перед ровесниками купленным билетом, а те уже устроились на полу возле сцены. Гаснет свет, начинается волшебство. В квадрате белого экрана оживает целый мир…

На каждом сеансе перед фильмом обязательно показывали десятиминутный киножурнал. Затем – маленький перерыв. Грохот в кинобудке: киномеханик передвигает жестяные коробки из-под кинолент. Затем он включает другой аппарат. Зрители терпеливо ждут. Не слышно привычных выкриков: «Сапожники!»20

Наконец начинается фильм. Мы, пацаны, червячками, улитками вползаем на дощатую крашеную сцену, поближе к экрану. Лёжа следим за разворачивающимся на экране действом. Если фильм скучный, всё равно наши извивающиеся фигурки мало-помалу заполоняли сцену. Устав ползать по ней, мы привставали на четвереньки и превращались в кошечек, собачек. Начинали баловаться. Из зала со стульев недовольно шикали взрослые, и «червячки», «улитки» уползали под сцену.

Не помню, чтобы тетя Соня, которая отвечала и за порядок в зале, кричала на нас, детвору, одергивала кого-то, выводила из зала, когда мы начинали шумно обсуждать тот или иной эпизод фильма. Это была удивительно добрая женщина.

Мы росли. В посёлке появились две молоденькие симпатичные киномеханицы – Маша Трифонова (Кисель) и её подружка. По ним вздыхали взрослые парни-ухажеры. Подружка вскоре уехала из поселка, а сама Маша осталась.

Как в Поросозеро приходит кино, мы с пацанами знали. Оно приезжало к нам с вечерними поездами. Встречающая их машина-полуторка – кузовной газик с фанерной кабиной и деревянным кузовом – подвозила к клубной кинобудке круглые металлические бачки с откидной ручкой наверху. Они были тяжеленными. Мы, пацанва, крутившаяся под ногами у взрослых, пытались помогать. В жестянках лежали смотанные в катушки фильмы на целлулоидной пленке. Затем на автобусной остановке вывешивали афишу с названием нового фильма. А в выходной день нарядные люди шли в кино. Киносеанс в клубе был словно праздник. Из киножурналов мы узнавали новости большой страны, смотрели про Юрия Гагарина – первого в мире космонавта. Нашему удивлению и восторгу не было конца. Первым в мире полетел в космос наш советский человек!

К ноябрьским и майским праздникам, на Новый год учителя восьмилетней школы вместе с учениками ставили в клубе концерты. Лучшим солистом у нас считался Коля Шишов из железнодорожного посёлка – ровесник моего среднего брата.

«…Есть воля, есть смелость у нас, чтобы стать

Героями нашего времени…» – пел Коля со сцены.

Помню бильярдный стол в фойе клуба. Мужики после работы гоняли шары – играли пара на пару. Желающих собиралось много. Каждый терпеливо ждал своей очереди. Высоченный Иван Лекавичус однажды попытался влезть в игру без очереди. Толкнул дядю Андрея Ильченко, когда тот пытался его урезонить. Дядя Андрей был старше, ниже на голову, но крепким оказался мужиком. Долбанул кулаком долговязого Ивана в грудь. Тот упал на задницу, поднялся и больше его в тот вечер не видели. Об этом случае я узнал, когда повзрослел: брат Володя рассказал – он был свидетелем. А старший брат Александр рассказывал мне, как его, тогда семиклассника, взрослые мужики охотно брали себе в пару для игры в бильярд. Причина простая: проигравшая пара выбывала – пока ещё дождешься следующего раза… А брат лихо укладывал в лузы шар за шаром. Правда, по-настоящему разыграться учащимся не давали учителя школы21.

Также в клубе находилась библиотека. Все мы, жители посёлка, охотно читали библиотечные книги. Большие домашние библиотеки были у немногих. На книги подписывались, годами ждали их поступления – такой сильной была тяга к чтению.

По субботам в фойе клуба устраивались танцы. Участок – то есть местность в составе Поросозеро, которую так называли, – образовался почти сразу после войны, клуб здесь появился, понятное дело, позднее. Тетя Таня, мать Малька22, рассказывала нам, пацанам, что раньше на танцы ходили в Валазму – она в восьми километрах от Участка. А там, в Валазме, до ввода в эксплуатацию железной дороги находилась контора леспромхоза – выходит, она и считалась центром посёлка. «После работы пяшком туда, обратно. Маладые были…» Тётя Таня приехала со Смоленщины, оттого и был у неё такой характерный говорок.

На танцах случались драки с солдатами – чернопогонниками. Куда ж без драк! Делили местных красавиц. В военном городке казарма стройбата стояла напротив казармы пограничников. Дисциплинированные пограничники в драках не участвовали. Чернопогонники, те – да. С поясными ремнями, намотанными на кисть руки, – их сторона. Наши пацаны со штакетинами, выдернутыми из школьного забора, – другая. Стенка на стенку. Правда, кровопролитными стычки нельзя назвать: обходилось синяками.

Потом появился клуб и в железнодорожном поселке, в народе – «железка».

– …Куда сегодня пойдем на танцы?

– В «железку».

Такие диалоги мне часто приходилось слышать от старших братьев. Они пользовались популярностью не только у участковых девчонок, но и у аконъярвских. Девчонки бегали за моими братьями, а я ими гордился, ведь они – мои воспитатели и защитники.

Постепенно у поселковой молодёжи танцы в «железке» стали популярнее, чем в клубе на Участке. Понятно почему: в железнодорожном посёлке рядом с клубом стояла колонка с водой – почти как в городе: надавил на рычаг – побежала холодная вода. А на Участке дальше колодцев дело не пошло. Но не в колонке дело. Клуб в «железке» располагался между Участком и Деревней [Деревня – это тоже название местности в составе поселка Поросозеро. – Н.К.]. И нам, и деревенским одинаково удобно было добираться на танцульки. Мама ворчала на нас: «Ноги по самую попу стопчете!»

Помню, был на дворе 1961 год. Нам с ребятами полных лет от трех до пяти. В клуб приехали артисты из Петрозаводска. Будут ставить кукольный спектакль «Царевна Несмеяна». Афиша красочно сообщает об этом жителям. Мы с дружками на привычном месте – под сценой на корточках в нетерпеливом ожидании сказки. Актеры прячутся за ширмой. Открывается занавес. Перед нами ожившие куклы говорят человеческими голосами. Самая настоящая сказка! Слёзы царевны во время спектакля разлетаются по сторонам, попадают на стриженные под машинку головы, брызжут прямо нам в лица. Мы показываем капли друг другу и хохочем. Восторга не унять.

Наконец спектакль закончился. Ширма, по верху которой только что бегали царь, другие герои сказки, раздвигается. Актер выносит на сцену Несмеяну. Что тут сказать? Любви все возрасты покорны. В тот вечер царевна завоевала наши детские сердца. А чародей на сцене весело вертел в руках симпатичную куклу и вдруг, хитро усмехнувшись, как нажал на резиновую грушу с водой! Эта самая груша спрятана под красивым платьицем царевны. Из большущих голубых глаз куклы двумя струями брызжет вода на нас – малышню, сгрудившуюся внизу. Мы дружно ахаем от неожиданности, а потом…

– На меня!.. На меня пусть плачет!.. – кричим актеру, весело пританцовывая перед ним.

Сколько воды утекло с того времени! По возвращении в Карелию, в 2002 году, навестил родные места. В суете прожитых лет я не сразу заметил отсутствие клуба. Подумал было, что разобрали, как разобрали школу, старый вокзал… Односельчанка Наташа Владимирова (Ильченко) поправила меня: «Коля, его не разобрали, он сгорел 8 марта 1997 г.» – написала она «ВКонтакте» на моей странице.

Культура, драки и любовь

Двухэтажный, аккуратно обшитый крашеной вагонкой23, он всплыл в памяти – благодатный остров культуры посёлка. В аконъярвском ДК в конце 1960-х перед поросозерцами выступал Николай Крючков – народный артист Советского Союза. Его хрипловатый голос просто очаровал моих земляков. Ближе к концу встречи с народным любимцем дядя Вася Рудый не поленился, сбегал к себе на огород, нарвал огромный букет цветов и подарил их Крючкову. У дяди Васи росли самые красивые цветы в поселке!

Выступали в ДК и вахтанговцы24. Рассказывали гастрольные истории, показали, как записывают для радиоэфира сценки из популярного тогда «Театра у микрофона».

– …Поднять якоря! – на сцене сам себе командует артист театра и, вытащив из кармана брюк часы на крупной блесткой цепочке, подносит их к микрофону на стойке.

Ухватив часы, он протягивал цепочку между пальцами, на которых были закреплены две металлические пластинки, – раздается правдоподобный звук, как будто толстая якорная цепь отбивает крупными звеньями по борту корабля. Мы в зале восторженно смеёмся.

Приезжал к нам и гипнотизёр. Самый настоящий! «Ну-ну!» – скептически думали мы про сомнительного гастролера, но ДК был забит зрителями под завязку. Гипнотизер поработал с залом, и через пару минут к нему на сцену поднялись поросозерцы разных возрастов. Всех их мы знали как облупленных: Тамара Кулай, мой сосед подросток Юрка Филатов… Всего – человек десять.

Гипнотизёр выстроил их в ряд и заговорил:

– …Вы идёте по берегу ручья, и вам нужно перейти на другую сторону…

Приглашенные на сцену стали похожи на детсадовских ребятишек. Послушно начали разуваться.

– …Вы входите в воду… – продолжал гипнотизёр. Казалось, взглядом он просверлит их насквозь.

Женщины без стеснения стали задирать края юбок, ребята и мужики закатывали штанины брюк.

– …Становится еще глубже. Вода поднимается всё выше и выше, – не унимался гипнотизёр.

Он походил на огромного Каа, наводившего ужас на бандар-логов25. Земляки мои, словно зомби, послушно выполняли его команды, а зрители замерли.

Тамаре Кулай гипнотизёр вдруг сообщил, что она тонет, и подал ей указательный палец. Тамара двумя руками судорожно уцепилась за него, её лицо исказила неподдельная гримаса страха. И захотел бы, да так не сыграешь на сцене! В тот вечер гипнотизёр демонстрировал еще невероятные физические возможности земляков-поросозерцев, подпавших под его волю.

А ещё в ДК Аконъярви я впервые посмотрел художественный фильм «А зори здесь тихие…» Помню, показали подряд две серии. Фильм давно закончился, я брёл домой и не мог говорить. Слезы душили мне горло: настолько жалко было погибших красивых молодых девушек – героинь фильма.

В девятом классе мы стали бегать в ДК на танцульки. Руководство школы не приветствовало это, считая нас ещё маленькими. Учитель истории Эмма Михайловна Юначева, жившая рядом с ДК, входила в зал в самый разгар танцевального вечера. Тут же умолкала музыка, и громкий поставленный голос педагога приказывал:

– Девятые и десятые классы, быстро покинули зал!

Мы послушно на цыпочках, чтобы не засекли, расходились по домам. И каждого сверлила мысль: «Эх, скорее бы закончить школу!..»

А после школы в нашу жизнь ворвались самодеятельность, хор, агитбригада «Весёлый лесовоз». Всем этим в ДК заправляла Антонина Дмитриевна Савицкая – настоящий самородок. Не имея специального образования, она так всё организовала, что поросозерская самодеятельность гремела на всю Карелию. А частушки Антонины Дмитриевны с матерком, с забористым словцом в кругу артистов любили слушать все.

В 1970-е годы по Советскому Союзу прокатился настоящий бум вокально-инструментальных ансамблей. Свой ВИА возник и в Поросозеро. На Участке, в ЛДК, в Аконъярви были свои ансамбли. Из гитаристов запомнились Сергей Тарасов, Валера Филлипенок, Игорь Калинкин, Саша Симонов. Все они были самоучками, играли на самодельных электрогитарах с самодельными звукоусилителями. Да, еще и смастерили это всё собственноручно! Маленький Миша Хохлов отбивал залихватскую дробь на барабанах и одновременно солировал в песнях. На танцевальных вечерах исполняли «Синий, синий иней»26, а ещё песни из репертуара знаменитого на весь мир ансамбля «Битлз», советские песни. Всё это было в ДК Аконъярви.

Мой знакомый, Владимир Николаевич Ермаков27, с которым судьба меня свела в Поросозерском леспромхозе, вспоминал: «Коля, сказать тебе, не поверишь, сколько я завез сюда самосвалов песка! – он кивал на уютный сквер с молодыми тополями, разбитый перед Домом культуры. – А эти тополя… мы садили их на субботниках!» Гордость светилась в его глазах за созданное своими руками. А ведь он приехал в эти места издалека – собственно, как моя мама, как почти все аконъярвцы. Поросозеро сделало Владимира Николаевича карелом-патриотом.

После развала СССР, когда промышленные предприятия, поставленные в рыночные условия, едва держались на плаву и любыми путями избавлялись от содержания детских садов, школ, объектов культуры, этой участи не избежал и аконъярвский ДК. Моя мама долго сокрушалась: «Когда его разбирали и со стен ободрали вагонку, брусья звенели под топором, настолько они были крепкими… и всё равно разобрали!»

Куда ушел весь этот советский «звонкий» брус – осталось загадкой.

От Макрона до Махрёна

7 мая 2017 года президентом Франции стал Эммануэль Макрон, а у меня в детстве был друг Махрён – это Ванька Фадеев. Кто дал моему однокласснику эту кличку, я не знаю. Зимой, когда мы с пацанами спускались с сопки на лыжах, часто во всё горло орали ему: «Вантер, тормози лаптей! Деревня близко!» Это и была его вторая кличка. Неунывающий весельчак, непременный участник всех наших рискованных похождений, ни на Махрёна, ни на Вантера он не обижался. Маленького роста, с высоким шишкастым лбом, смекалистый Ваня Фадеев мог бы успешно продолжить дальше учебу, но ограничился поросозерской восьмилеткой. Было ли ему хоть пятьдесят, когда он умер?..

А Вовку Бабурина звали то Бабура, то Батума. Коренастый, плечистый, он классно дрался. Побил даже Славку Дорофеева из деревни, который был на два года старше, выше ростом и на вид здоровее. Драка состоялась за уличным школьным туалетом, чтобы никто из учителей не увидал. Зачинщиком всё же был Славка, это он хотел подраться с Батумой, да сам и получил. Но были в нашей компании драчуны и похлеще его, так что по-настоящему прославился Вовка всё-таки не этим.

Каждый год на первое мая в честь праздника всех трудящихся мы открывали на озере Кинаспуоли28 купальный сезон. Девчонок в свою компанию не принимали. Причина проста: чтобы не мочить трусы, мы с пацанами раздевались догола. Но сначала разводили костер на берегу, нагревались у жаркого пламени до красных «запеканок» на тощих ляжках и животе, лишь затем с разгона ныряли в озеро – обязательно, как мы говорили, «с головкой», то есть полностью уходили под воду. А потом с визгом выпрыгивали из обжигающе холодной воды и неслись отогреваться к спасительному теплу.

Обычно первого мая на берегу кое-где еще синел не растаявший ноздреватый ледок, так что раньше этой даты смельчаков открывать купальный сезон среди нас не находилось. Но однажды Батума переплюнул всех, насколько помню, был он тогда третьеклассником. В школе после парадной линейки, посвященной дню рождения Владимира Ильича Ленина, то есть 22 апреля тысяча девятьсот шестьдесят какого-то года, Батума объявил, что идет на Кинаспуоли открывать купальный сезон. Услышав такое, конечно, следом увязались свидетели, чтобы всё без трёпа…

Озеро оказалось подо льдом. Открылась лишь полынья от впадавшей в озеро речушки. Батума, как водится, чтобы не мочить трусы, разделся догола. Костер не разводили: берег был еще полон грязного снега. Медленно, осторожно ступая по оттаявшим скользким камням, Вовка пробрался туда, где глубже, и плюхнулся в полынью. Так же медленно и осторожно выбрался из неё, торопливо оделся. Видно было, замерз, как цуцик, на холодном ветру, но виду не подал, а главное, не заболел после этого.

Скодоров Витька имел кличку Скандербек. Был он из многодетной семьи, жившей в длинном щитовом бараке, в центре которого располагалась контора поросозерского лесопункта. Края барака занимали семьи работников лесопункта.

Помню, мы пели Скандербеку:

Я даже не задумывался тогда, что должно быть в той кружке. Наверно, чай. Галя и Валя – родные сестры Витьки, а еще была самая младшая – Зина.

Лишь недавно, в возрасте шестидесяти трёх лет, случайно я узнал, откуда взялась эта кличка. Скандербек – это национальный герой Албании, живший в XV веке. Скорее всего, кто-то из учителей нашей школы занёс это имя в лесной поселок, и оно прилепилось в виде замысловатой клички к круглоголовому Витьке. И вот новое знание извлекло из моей памяти давно позабытую маленькую коренастую Витькину фигуру, которого родители постоянно стригли «под Котовского». Больше о нем добавить нечего: легендарные клички не всегда совпадают с масштабом личности их обладателей.

Малёк – так звали Вовку Малюхина. В яслях я не то что Малька, себя-то не помню, хотя и туда родители приносили нас одновременно. Но вот детский сад…

Однажды Малек втянул меня в побег. Самый настоящий! Это случилось погожим летним днем. Перед обедом все детсадовские группы, как обычно, гуляли во дворе – причем, он был огражден со всех сторон высоким деревянным штакетником. Как и почему мы с Мальком оказались возле забора – этого я уже не помню. Но юркий Вовка обнаружил под штакетником маленькую ямку. Он залез в нее и вдруг очутился по другую сторону забора. Это было так неожиданно и любопытно. Змеем-искусителем он шептал с той стороны: «Лезь сюда». И я послушно последовал за ним. К тому времени мне исполнилось уже пять лет, Мальку – шесть, и он, понятное дело, верховодил.

Мы выбрались и, пригнувшись, как настоящие разведчики, прошмыгнули вдоль забора за большой дровяник детского сада. Оттуда уже без боязни, что нас заметят воспитатели, пошли гулять, считая себя свободными от всяческих детсадовских обязательств, как то: обед, тихий час, полдник…

Малёк повёл меня, чтобы показать Красный Бор, в котором я за пять лет своей жизни не был ни разу. По авторитетному мнению Малька, там было на что посмотреть. Ласково светило солнце. Направлялись мы по дороге, огибавшей железнодорожный тупик, с высокой насыпи которого паровозы сбрасывали раскаленный шлак в заболоченный прудик. Перешли по мосту речку с ржавой водой. К ней иногда в жаркие дни нас приводили воспитатели не то чтобы купаться, а хотя бы побродить по мелководью.

По пути Малёк взахлеб рассказывал, что перед Красным Бором должен появиться хозвзвод, где стоят военные зеленые машины. Я с восторгом предвкушал чудо познания нового. Но предвкушение оборвалось! Обдав нас дорожной пылью, чуть впереди остановился зеленый газик с солдатами из того самого хозвзвода в кузове. В кабине рядом с водителем за бликами стекла показалось суровое лицо нашей воспитательницы Нины Александровны Смирновой. Ничего хорошего оно нам не сулило.

И мы с Мальком драпанули в лес. Солдаты неспешно спрыгивали с кузова. С хохотом, словно маленьких зайчат, они выловили нас в густых придорожных зарослях, вынесли на дорогу и вручили Нине Александровне. Воспитательница крепко взяла нас за руки, чтобы мы снова не убежали. Солдаты легко запрыгивали обратно в кузов машины, оглядывали нас сверху, махали приветливо руками, весело смеялись.

Мы с Мальком в ответ помахали им. Опять вздымая клубы белёсой пыли, машина исчезла за поворотом. Так закончился наш «праздник жизни». Нина Александровна для начала крепко потрясла нас за руки, чтобы вернуть на землю с небес, куда навстречу яркому теплому солнцу беззаботно стремились наши души. Затем отпустила детские ладошки, чтобы схватить нас за уши. Трясла, трясла, таскала за уши. Были мы хоть и маленькие, но сразу поняли, какую душевную травму нанесли воспитательнице своим побегом. Отчаянный детский рев разносился в округе. Эхо с опушки леса услужливо возвращало его обратно. Было больно, и мы корчились в педагогических руках нашего воспитателя. Так за уши и вернули нас в детский сад.

Став взрослыми, почти в одно время я и Малёк оказались в Сибири, но узнали об этом поздно – лишь когда снова встретились в Поросозеро. Как видно, на нас наша любознательность и дальше действовала одинаково, оттого, наверно, порой одними дорогами носила.

Был у нас в компании пацанов ещё Миля – Колька Мелентьев. Сын дяди Мити, сторожа лесобиржи. Помнится, мы горланили по посёлку песенку:

Миля – невысокий, невзрачный, худой, как щепка. Над его узкой куриной грудью, мы часто посмеивались, когда купались в озере. Слабенький на вид, однажды он поразил нас.

Руководство погранзаставы разрешало нам, пацанам, играть в настольный теннис на их территории. Погранзастава располагалась в военном городке посёлка Поросозеро. Хорошо помню тот самодельный дощатый, очень тяжелый теннисный стол. Он стоял на открытой площадке, и однажды его понадобилось перенести в укрытие, под навес, от надвигавшейся летней грозы. С одной стороны за край стола взялся пышущий здоровьем пограничник в гимнастёрке цвета хаки, со значком отличника на груди, с другой – по одному брались помочь ему мы, мелюзга. Стол высокий, и, чтобы оторвать от земли его ножки, надо было чуток наклониться, подхватить столешницу снизу ладонями, согнув руки в локтях. Можно было и вдвоем встать с одной стороны, но у нас никак не получалось идти синхронно, в шаг. А для одного стол оказался тяжеловат. По этой причине руки, согнутые в локтях, приходилось подпихивать как можно дальше, чтобы их не разгибало тяжестью стола. Но тогда нижний острый край игровой столешницы врезался до нестерпимой боли в сухожилия локтевых суставов. По очереди мы брались за стол и отступали. И вот взялся Миля. Видно было, как тяжело и больно ему, худенькому. Миля затрясся всем телом, покраснел от напряжения, боли и, стиснув зубы, понёс тяжеленный стол.

Лицо здоровяка-пограничника по другую сторону стола тоже стало красным от натуги. Высокий, осанистый атлет с широкой спиной, он держал стол побелевшими от напряжения пальцами, чуть согнув в локтях руки. Фигура щуплого сутулого Мили – одни вопросительные знаки – шея, спина; согнуты и ноги в коленках, и руки в локтях. И всё же донесли они вдвоём стол, поставили под навесом. Пограничник молча похлопал Милю по плечу, а у того от напряжения рубашка на груди расстегнулась. Но больше мы не посмели хихикать над его мокрой от пота килеватой грудью.

А потом пришло время, и наша семья переехала в Аконъярви. Там меня ждали новые друзья – Боцман, Сидор, Загара, Чона, Эмхи, Кребс, Гога, Зуб, Паша, Устя, Серый… Детство и отрочество остались на Участке, а в Аконъярви меня встретила ЮНОСТЬ.

Рыбалка из прошлого

Засобирался я на озеро Нурмат порыбачить. Для того и приехал в Поросозеро. Проезжаю на машине улицу Советскую. По ней я когда-то сделал первый свой шаг. Вдруг вспомнилось: именно отсюда пешком мы ходили рыбачить на Нурмат. Сколько же километров до него? Взглянул на спидометр и поехал к мостику через речку, вытекающую из озера. Оказалось, девять километров.

А сколько же мне тогда было лет? Лет девять-десять. С длинным удилищем на плече и куском хлеба в кармане для перекуса мелкими пацанчиками мы пешком ходили сюда. А чтобы поймать пару десятков окуней, приходилось целый день лазить по заросшим кустарником каменистым берегам озера. Пойманную рыбу мы насаживали за жабры на кукан. На тонкой ветке березы ножиком заподлицо срезаешь боковые отростки, кроме самого нижнего, – и кукан готов.

Солнце перевалило полдень. С куканом, увешанным рыбой в одной руке, с длинной деревянной удочкой – в другой плетешься из последних сил обратно. Наконец после палящего солнца с комарами, мошкой и слепнями попадаешь в прохладу квартиры, наедаешься до отвала. Всё, сегодня больше никуда! Завалюсь спать. Но на улице нарастает гомон. Кто-то из соседских девчонок пискляво голосит:

Ах ты, в прятки собрались играть! Считаются – кому водить.

Какая к лешему усталость? Пулей вылетаешь на улицу!

1970 г. Хоккейная дружина из Аконьярви готова к матчу

Хоккей по-поросозерски

Поросозеро. Октябрь 2019-го.

Мы втроём – я, Санька Рудый, мой стародавний друг и одноклассник, и его шурин Сергей, – были в бане ЛДК, то есть посёлка лесозавода. Там ко мне подошел здоровенный мужик и поздоровался. Я не смог вспомнить, кто такой.

– Толя Мельников! – с улыбкой представился он.

В памяти моей сразу всплыл другой мой одноклассник – Славик Иявойнен. Он со своей бабушкой жил неподалеку от Толика. Мы дружили со Славкой. Я часто приходил на их улицу поиграть. Помнится, из ольхи, росшей возле реки, складными ножичками вырезали разную безделицу. Толя был из той компании.

– Ты один из всех ребят остался, кто там жил, – сказал я ему и стал перечислять: – Славика нет, Коли Рунина нет, Валерки Рулина нет, Толика Адлера нет. Умерли. А помнишь, как мы вместе играли в хоккей?

– Да, на Суне в валенках бегали, – подтвердил Толик. – С улицы домой нас было не загнать. А теперь детей из квартиры не выгнать. Внук ко мне приходит. Я – ему: давай поговорим. А он уткнётся в смартфон, только глазками пилькает. То же и с петрозаводским внуком. Говорю ему: «Я приехал к тебе в гости. Как твои дела, чем занимаешься? Давай поговорим». Молчит, уткнётся в свой сотовый, пальчиками по кнопкам – чик-чик-чик…

И мы с Толей стали вспоминать, как в школьные годы каждую зиму сообща «держали» каток на реке Суне.

Место для катка зависело от качества льда на реке, а еще от желающих играть, чистить его. Сначала он находился напротив пожарного пирса, недалеко от обувного магазина (нынче – кафе Веры Цветковой). Тогда, в 1969—1970 годах, в хоккейной сборной поселка Аконъярви гремели братья Кондроевы – Леня и Коля. Петя Скворцов, прихрамывавший на одну ногу, к восторгу собравшихся, выделывал на коньках пируэты и вензеля, катаясь задним ходом. Потом каток переместился в речную губу – был он неподалеку от дома, где жил Александр Михайлович Данилов. Он после работы часто приходил к нам, даже помогал чистить каток, а еще залихватски свистел в настоящий свисток, когда брался судить нашу игру, сам иной раз вставал на коньки. Мы, пацаны, уважали Александра Михайловича, считали своим. Чувствовалось, в молодости он был активным физкультурником.

Позже каток переместился к мостам через реку Суну – автомобильному и железнодорожному: в какой-то год – перед мостами, в другой – за ними. Там общепризнанным хоккейным лидером был Толик Тарасов, мой сосед и друг, старше меня на два года. Помню, когда началась суперсерия между сборными по хоккею Канады и СССР (1972), мы приходили со школы и сразу мчались на каток. Точнее, договаривались об этом еще в школе, а дома наскоро ели и бежали играть.

Но сначала надо было подготовить площадку. Ничто так не подстегивало к занятиям спортом, как успехи хоккеистов нашей страны – СССР. Зима выдалась снежная. Деревянными самодельными щитами сгребали мы снег к краям катка, потом фанерными лопатами, захваченными из дома, закидывали его наверх. К концу зимы образовавшиеся снежные «борта» превышали человеческий рост. Лед проседал под тяжестью этих снеговых навалов, так что выступала вода и тут же замерзала. Снегопады не прекращались, но и мы не сдавались. Это была настоящая работа. Если кто-то приходил лишь поиграть, таких халявщиков с катка гнали взашей. Обид не было, была мальчишеская максималистская справедливость.

Мы резко тогда перешли на хоккей с шайбой, отставив круглый плетёный мячик. У кого-то появились покупные клюшки, но они быстро ломались и большинство из нас по-прежнему играли самодельными. Для изготовления пера29 такой клюхи в ход шла толстая лакированная фанера от спинок и сидений сломанных стульев из аконъярвской восьмилетки, на рукоятку – деревянный брусок, лучше берёзовый. В нём ножовкой делался пропил, в который вставлялось перо. Оно с боков крепилось шурупами, а затем ещё обматывалось черной х\б-изолентой. Клюшка получалась довольно крепкой.

От полученных в игре ударов твёрдой резиновой шайбой первыми стали страдать наши вратари. Мой сосед Вовка Загорец – Загара – росточка был маленького, плотненький, ловкий – наш бессменный вратарь. Из ватной спецовки отца он скроил себе щитки выше колен, вшил туда тонкие металлические прутки наподобие жёсткого каркаса. Фуфайка на нём ниже колен. На лице новогодняя маска – коричневая мордочка обезьянки. Ножичком Загара расширил ей прорези для глаз. Когда в маску впервые влетела шайба, он тут же сбросил её и долго корчился от боли. Мы сочувственно сгрудились над пострадавшим Загарой. Стало понятно: маска требует доработки. Тут же посыпались советы. К следующей игре внутрь маски, под нос, скулы и губы, Вовка вставил подкладки из мягкой губки, которую вырезал из старого автомобильного сидения. А по-другому было нельзя, ведь с нами играл и Толик Тарасов, который обладал мощнейшим кистевым броском и запускал шайбу по воротам так, что от деревянной штанги щепки отлетали. Загара в своей экипировке играл за аконъярвскую сборную, когда мы на зимних каникулах играли против ребят из ЛДК, и участковых.

Когда в бане Толя Мельников слушал мои воспоминания, задумчиво произнес: «Да-а, были времена, – и добавил: – А теперь казаки30 чистят лёд. Возле школы сделали площадку с искусственным покрытием для футбола и хоккея. Зимой зальют её водой – и вот школьники ждут, когда для них её почистят от снега. Взрослые расчистят, тогда и идут они играться-кататься. Э-эх!» – с чувством вздохнул Толик.

Вот так мы с Толей в бане повспоминали, повздыхали, оделись и разъехались кто куда…

Обманщик

Мы, ребятня, баловались в снегу, совершенно не чувствуя зимнего холода. Мимо проходил старик Алуферов – так себе, поселковый пьянчужка. Не помню, чтобы окружающие когда-либо воспринимали его всерьёз. Покачиваясь из стороны в сторону, он остановился возле нашей ватаги. Отыскав меня красными слезящимися глазками, вдруг отрывисто бросил: «Ты будешь полковником».

Точно помню, что человеком в погонах никогда себя не представлял, однако, возмужав, много лет отходил в военной форме. Правда, не дотянул до отмеренной Алуферовым планки. Выходит, обманул старичок! А может, я сам сплоховал?..