Читать книгу Поросозерский ковчег. В проталинах памяти - Николай Карпин - Страница 5

Моя первая школа

В школу как на праздник,

или о чём мечтает детсадовец

Есть периоды в нашей жизни, вспоминая которые с сожалением восклицаешь: «Какой же я был глупый, не понимал, как тогда было хорошо!» Когда мы, выпускники детского сада, пошли в первый класс, то после первой четверти все как один вдруг захотели вернуться в детский сад. И наоборот: когда я был детсадовцем, мне страшно хотелось в школу.

И вот, когда мне исполнилось шесть лет, и я перешел в подготовительную группу, мама доверила мне самостоятельно ходить в садик – благо, это было рядом. Выйдешь от нашего дома по тропинке: детский сад – налево, школа – направо.

Одним погожим осенним утром моё желание пойти в школу настолько завладело мной, что, схватив дома учебник по зоологии с разноцветными рыбами, птицами, животными на обложке, вместо садика я пришел в школу. Конечно, меня тут же отвели куда надо, ведь Участок – поселок небольшой, все друг друга знали.

Это был мой второй визит в школу. А первый случился в Новый год, тогда мне было всего четыре года. Дело было так…

Восьмилетняя одноэтажная школа на Участке посёлка Поросозера была выстроена в виде буквы «П», образующей уютный внутренний дворик. Меня пригласили в школу на новогодний бал, а ведь я в ту пору был еще детсадовцем… На то была причина: пионервожатая Люба Кобылянская играла роль Деда Мороза, и ей в пару нужен был мальчик или девочка на роль Нового года – вот и позвали меня.

Прохожу через центральный вход, впервые попадаю в просторный школьный коридор. А там огромная – под потолок! – ёлка. И такая нарядная! Украшена самодельными пышными гирляндами из белой бумаги, на тех ветках, что повыше, висят большие разноцветные стеклянные шары – это чтобы не разбили школьники. А макушку ели венчает красная звезда.

Позже, когда я сам стану учеником, узнаю, что школьный коридор служил также местом проведения самых разных мероприятий – от торжественных линеек до всевозможных встреч, а еще его использовали как спортзал для уроков физкультуры, если на улице шел дождь. «Опять физкультура в калидоре», – ворчала школьная уборщица Мария Ивановна Артемьева, проходя с мокрой тряпкой мимо орущих, визжащих, бегающих, прыгающих ребят.

А сейчас меня, глазеющего по сторонам, за руку привели в кабинет старшей пионервожатой – он находился в правом крыле от центрального входа. Там Любовь Кобылянская в костюме Деда Мороза примеряла на своё востроносое личико белую бороду. Я легко узнал её, пусть и переодетую: Люба жила неподалеку от нашего дома.

В кабинете взрослые стянули с меня пальтишко и нарядили в красную мантию. Шапку-ушанку оставили ту, что была на мне, только уши её девчонки-старшеклассницы тесёмками старательно затянули наверх. На шапку булавками прикололи белую картонку с красными цифрами – 1961. В цифрах я в ту пору не был силен. Нет, даже не так. Если по-честному, я их и не знал. Что же, связанное с цифрами, мне тогда было известно? Что наступает Новый год, а мне исполнилось четыре года.

Взглянув последний раз в зеркало, затем – на часы на запястье, пионервожатая Люба подхватила меня под мышки и играючи закинула себе на плечи. Она была привычная к сельскому быту – что ей мальчонка!.. А я блаженствовал. Какой ребёнок не любит покататься на плечах у взрослых?.. Мало с чем сравнимое удовольствие.

Через пару минут в коротенькой мантии, из-под которой виднелись новенькие брючки, заправленные в валенки, в шапке-ушанке с картонкой на козырьке я предстал перед публикой. Деда Мороза с восседающим на нём Новым годиком тут же обступила восторженная толпа учеников. Улыбающиеся учителя держались поодаль – возле кабинета директора школы.

Я возвышался над всеми. Выше меня только красная звезда на ёлке. Великоватая шапка с завязанными кверху ушами все время сползала на глаза, не давая как следует разглядеть окруживших ребят, – я не успевал поправлять её.

Пионервожатая веселыми возгласами подзадоривала: «Ребята, давайте ещё дружнее встретим Новый год!» В ответ по коридору прокатилась новая волна восторженных криков. Открылась невообразимая пальба из хлопушек.

Хулиганистые дружки моих старших братьев в полутьме без труда разглядели, что за Новый год сидит на плечах у пионервожатой. «Это же Колька Карпин!» – орали они друг другу радостно. И с этого момента моя маленькая задница на плечах пионервожатой превратилась в удобную мишень. С хохотом пацаны подбегали сзади и в упор расстреливали её из хлопушек. Это было так неожиданно, что я всерьез испугался. Таинственная торжественность вечера разом улетучилась вместе с ярко вспыхнувшим в зале светом. Я не заплакал, лишь опасался, как бы не прострелили мои брюки, недавно купленные мамой. Когда меня наконец опустили на пол, я первым делом озабоченно ощупал их. Целёхоньки! Но долго копошиться не пришлось. Старшие снова подхватили меня за обе руки, потащили в поющий хоровод вокруг елки. Новогодний бал засверкал новыми красками… А я, очарованный школьной праздничной суетой, круговоротом разных дел и лиц, да и самими этим коридорами, оживающими, как муравейник, только и ждал, когда смогу по праву стать учеником.

«Лагерная» жизнь

Начну издалека: у нас в пионерском отряде был слабенький мальчик, и когда его кто-то пытался обидеть, он царапался. Так он защищал себя, для этого даже не стриг ногти. Мы его так и прозвали – Царапок.

Кто-то из читателей может подумать: «Что за измена»! Прочитав заголовок, ожидали увидеть новую интерпретацию «Колымских рассказов» Варлама Шаламова, а тут…» Да, тема с колючей проволокой, с расставленными по периметру автоматчиками мне известна не понаслышке: в 1990-е годы пришлось всего этого коснуться31. Серьезная это тема. В то время невесть откуда возникшие «новые люди», засучив рукава своих малиновых пиджачков, взялись уничтожать советское наследие «товарищей». Взамен коллективистского «мы» они стали насаждать «я», где каждый за себя, где царит закон джунглей и выживает сильнейший.

Я прожил большую часть жизни на севере России, причём добрая дюжина лет моих прошла в северной части Восточной Сибири. Там-то у меня и выработалось стойкое убеждение в пользу отторгнутого «мы».

Но об этом в другой раз, а пока на грубых листах общей тетрадки в коленкоровой обложке я разбираю почерк мальчика, перешедшего в шестой класс обычной советской школы. Записи лаконичны, то и дело они обрываются на полуслове. Причина проста: школьнику выпало такое испытание, что ему потом было не до записей. Мне знаком тот вихрастый мальчишка, он давным-давно повзрослел и стал дедушкой.

Казалось бы, зачем ворошить прошлое? Однако что-то зацепило меня в его дневнике. К сегодняшнему дню реалии настолько изменились, что тем детским мыслям требуются комментарии. Я записал их от себя и, чтобы не запутаться, заключил в скобки.

Дневник некоего…

Лето 1969 г., с. Мытки, Барский район, Винницкая область, Украинская ССР. Пионерский лагерь. Я перешел в 6-й класс.

5 июля

Нас взвесили. Я узнал, что вешу 40 кг. (В пионерском лагере советской поры была введена обязательная процедура взвешивания всех прибывших на отдых детей. Повторяли её по окончании смены).

Вспомнил: в письме маме не написал, что мы проезжали большие реки и города. (Жаль, что не указаны географические пункты, проследить маршрут мальчика не представилось возможным).

6 июля

Мы в первый раз купались в пруду. Немного скучал по дому. (Прожив не один год на Украине, знаю, что река, протекающая поблизости от населенного пункта, – это огромное счастье. В основном в селах люди сооружали пруды-ставки).

7 июля

Открытие лагеря. Нёс флаг. (Мальчику доверили нести флаг лагеря!)

Купались. Была эстафета. Мы заняли 1-е место. («Мы» – это третий отряд, в который его определили. В отличие от школы, в первый отряд направляли самых старших школьников лагерной смены. Самым младшим отрядом в том пионерском лагере на Украине был четвертый. В моей практике попадались лагерные смены по девять отрядов).

8 июля

Меня выбрали в Совет дружины. (Активный мальчик, нечего сказать.)

Ходили в кино. Купались. Ходили на прогулку.

9 июля

Провели с 4-м отрядом «КВН». Эти карапузы нас обыграли. Первый раз были танцы путные. (По-видимому, мальчик обладал некоторым запасом блатных слов из фени).

10 июля

Важное событие. Нас научили пользоваться азбукой Морзе. (Со слов автора, их обучали передаче букв и цифр при помощи двух флажков, как принято на флоте).

Очень сильно поругались с вожатым. Нас отчитывали, но все кончилось благополучно. (Под словом «нас» мальчик подразумевал себя и друзей, которых обрел в отряде).

11 июля

С вожатым помирились. Готовим номера к конкурсу. Был конкурс. Заняли последнее место. Были танцы. (Танцы в пионерской жизни занимали важное место).

12 июля

Целый день шел очень сильный дождь. Тут почва глинистая и такая грязь, что даже начинаешь жалеть, что не взял сапоги.

13 июля

Сегодня тоже шел дождь. Тут погода интересная: солнце светит – жарко, и вдруг поднимается дождь.

Сильно поругались с вожатым и воспитателем.

14 июля

Сегодня дежурим по столовой. Валере Драгунову пришло уже второе письмо, мне – ни одного. (Драгунов – один из друзей автора.)

15 июля

Сегодня пойдем в кино «Отряд Трубачева сражается». Говорят, отличный фильм. Сегодня уже немного прояснилось. (Это о погоде).

От мамы всё нет писем.

16 июля

Был «КВН» между 1-м и 2-м отрядом по гражданской обороне. Победил 1-й отряд.

17 июля

Был «Огонёк». Поставил его наш отряд. (Жаль, автор не упомянул, из каких номеров он состоял).

18 июля

Сегодня приехали представители из пионерлагеря «Факел». Они поставили концерт. После ребята из «Факела» играли с нашими ребятами в баскетбол. Наши ребята выиграли со счетом 12:6. (Скорее всего, счет был другой – 24:12. По всей видимости, мальчик не был знаком с правилами игры).

После было дружеское прощание. Вечером была генеральная репетиция. (Лагерь готовился к военно-спортивной игре «Зарница»).

19 июля

Готовимся к военной игре. Сегодня пойдем на Братскую могилу. Ночью была «Операция «Графин». (Графин с водой, поставленный перед отбоем на подоконник, к утру таинственным образом исчез).

Вечером играли в военную игру. (Суть игры заключалась в том, что нитками на рубашку крепились самодельные погоны из картона с некими знаками отличия. В стычке с противником, если с тебя срывали один погон, значит, ты считался раненым, если оба – убит).

20 июля

Было кино «Волшебный халат». Начался дождь и не состоялся «Огонек».

21 июля

Утром проснулись – идет дождь. От мамы всё нет писем. Я дал себе зарок, что не буду писать, пока не придет от мамы письмо. (Из лагеря мальчик первым написал маме. Имеется в виду ответное письмо от неё.)

27 июля

Сегодня день Военно-морского флота. Были соревнования по плаванью. Оказывается, я плаваю быстрей всех из 3-го и 4-го отрядов. (Автор специально плаванием не занимался, а в тех соревнованиях обогнал даже обученного пловца.)

Был КВН. Мы победили 4-й отряд. После были танцы до 11 часов. (До 23 часов, т.е. до ночи!)

Танцевал почти все танцы. Валера Драгунов очень сильно ревновал девочку, с которой я танцевал. (Валера Драгунов и автор дневника были из одного карельского поселка. Тот пионерский лагерь на Украине собрал школьников из всех уголков Карелии, тогда КАССР).

28 июля

Мы с Васей Колясевым и Владимиром Федоровичем ходили за смородиной, только после ужина вернулись к кино «Человек из Канады». (Владимир Фёдорович – воспитатель отряда.)

29 июля

Мой день рождения. Меня надёргали за уши. Нашему отряду вручили переходящий вымпел. (Общепринятая в Советском Союзе практика поощрения лучшего коллектива).

30 июля

Нам, именинникам, справляли день рождения. Всё прошло весело…

На этом дневниковые записи мальчика обрываются. Почему? Случилась целая история, из-за которой ему грозило отчисление из лагеря, и ему стало совсем не до дневника. Предоставлю ему самому возможность объясниться с читателем…

«…На тихом часе мы разбаловались, расшумелись, стали бросаться подушками. Вошёл наш воспитатель. Он посчитал зачинщиком беспорядка в спальной комнате именно меня. Я был выставлен в сумеречный коридор, там и оставался. Сам воспитатель вышел из нашего корпуса.

Через короткое время он снова пришел проверить нас. Отворив дверь спальной комнаты, увидел, что его постель (подушка и одеяло) лежали на полу. Воспитатель спал в одной с нами комнате, и его кровать стояла у входа. Это мои дружки в отместку разворотили его постель. Но он подумал, что я или сам это сделал, или подговорил ребят.

Вечером в главном корпусе собрался педсовет. Нас по очереди вызывали в кабинет начальника лагеря и спрашивали, кто из нас был зачинщиком. Ребята выходили из кабинета в слезах. Мои друзья – Васька Калясев, Толя Горшков, другие парни – плакали перед педсоветом.

Я вошел последним. Толстая женщина – начальник лагеря – заявила:

– Итак, ты нам сейчас всё расскажешь. Так кто перевернул постель Владимира Федоровича? – и уставилась на меня сквозь стекла очков.

Я ответил, что не знаю. И не врал: дверь в спальню была плотно закрыта, а наказание своё в коридоре я отбывал честно.

– Не хочешь отвечать? Тогда мы отчислим тебя из лагеря. И билет на обратную дорогу тебе придется покупать за свои деньги, – пригрозила директриса.

Она красноречиво обвела взглядом собравшихся за столом воспитателей. Те одобрительно загудели.

В ту секунду меня пронзила мысль: на весь поселок, где я жил, было выделено всего три путевки в пионерлагерь на Украину, мама заплатила за неё шестьдесят рублей – по тем деньгам это почти месячная зарплата уборщицы. И от этой мысли у меня похолодело внутри. Я представил, как явлюсь домой. Мама сначала обрадуется, потом удивится такому скорому возвращению. Узнав подробности, будет ругать меня, а под конец горько заплачет от черной сыновней неблагодарности. А я безгранично любил и уважал маму, ведь она многое пережила, прошла всю войну, имела награды.

– Он даже не плачет! Что с ним разговаривать! – воскликнула толстая начальница. Педагоги тоже цепко следили за выражением моего лица. – Завтра же отправить его домой! – отчеканила она.

Конечно, повторной угрозы я еще больше испугался, но почему не заплакал – самому теперь удивительно. Помню, твердил:

– Не знаю, кто сбросил на пол постель Владимира Федоровича. Не знаю…

И тогда весь педсовет закричал:

– Да, он не плачет!

– Отчислить его!

– Иди, собирай вещи!

Что мне оставалось? Я вышел из кабинета. Трудно описать то моё состояние – наверное, оно сравнимо с чувствами узника, приговоренного к смертной казни.

Но всё же меня не отчислили из пионерского лагеря. Ещё бы, ведь несовершеннолетнему нужен сопровождающий! А потом ведь педагоги почти сразу узнали настоящего зачинщика. Им просто захотелось добиться от меня слез раскаянья за довольно дерзкий поступок моих товарищей. Зачем – не пойму до сих пор. Но я-то не был виноват.

Та смена благополучно подошла к концу. На поезде, счастливые, мы возвращались домой.

Да, Украина поразила нас, северян, своей природой. Ещё бы!.. Вишни, груши, яблоки, грецкие орехи растут и поспевают на твоих глазах! Удивляли имена местных мальчишек на украинский манер: Сашко, Павло… Но всё же мы соскучились и по дому.

В поездке Владимир Федорович с особой заботливостью относился ко мне. Помнится, у меня сильно разболелся зуб, я даже не пошел на ужин. Мучаясь, лежал на нижней полке, с головой укрывшись байковым одеялом. Сквозь одеяло я чувствовал, как воспитатель бережно гладит меня по плечу. А потом он на подносе принес мне еду из вагона-ресторана. Я знаю, ему было стыдно передо мной».

Мой знакомый вспомнил еще, как за день до отъезда из лагеря им разрешили нарвать яблок в колхозном саду. В родной посёлок он приволок их из Украины в огромной сумке. Мать не могла поверить, что сын смог довезти такую тяжесть. Вспомнил он, что в пионерлагере ему нравилась стройная светловолосая Нина Анкудинова – гордая девочка из Пудожа. Она была на год старше его. Когда проводили лагерную спартакиаду, мой знакомый установил рекорд в своем отряде: прыгнул в длину 3 м 61 см. Нина в следующей попытке перепрыгнула его на 10 см. Как же он переживал по этому поводу!

Напоследок автор дневника передал мне текст песни, которую они разучивали в пионерском лагере. Вот и она.

Что ж, пора открыть тайну. Тем мальчишкой был я. По окончании первого класса, октябренком я вошел в лагерную жизнь пионеров. Первый раз старшие братья Саша и Володя были со мной в одной смене. Закончил я лагерную эпопею после восьмого класса будучи уже комсомольцем. Так хотела мама – она пыталась уберечь меня от влияния улицы. Я не противился её желанию.

Почему же я начал эту «лагерную» историю с упоминания Царапка?.. Наверно, тогда я понял, что чувствовал тот беззащитный одинокий паренёк вдали от дома и родных. Я тоже был далеко от семьи, и меня обидело обвинение взрослых в том, чего я не совершал. Что тут поделать? От безысходности научишься царапаться…

Молоток, мандолина и карандаш

Александр Иванович Титов

Небольшого росточка с крупной лобастой головой, он принёс к нам в детский сад, точнее – на занятие по музыке в нашей старшей группе, настоящую мандолину. Устроив её удобнее на коленях, стал перебирать струны пальцами. Много лет кануло с того дня, а я до сих пор помню Александра Ивановича Титова с той самой мандолиной.

Был он тверским карелом. Как его занесло в Карелию, уже не узнать. И всё же главное место работы его было не в детском саду, а в школе – он вел математику, уроки пения, рисования, труды. По отзывам выпускников школы, Александр Иванович давал приличные знания и умения по всем своим предметам.

Мастерская, где он вел труды, располагалась через дорогу от школы в бревенчатом почти квадратном домике. Сквозь мутные окна мастерской мы, тогда ещё малышня, широко распахнутыми глазами рассматривали верстаки, огромные деревянные киянки, железные тиски, инструмент столярный, слесарный. Чего там только не было! Мы, детсадовцы, мечтали скорее попасть в это загадочное царство, чтобы потрогать, пощупать все своими руками, но пока нас туда не пускали.

К тому времени мои старшие братья на уроках труда сделали ручки для молотков, плечики под одежду, скалку, топорища, даже деревянный рубанок. О деревянных саблях, мечах, пистолетах, автоматах и прочем оружии говорить не приходится – отец время от времени охапками выгребал из-под наших кроватей эти сыновьи поделки и выносил на помойку. А я во всем мечтал походить на Сашу и Володю, потому так влекла меня эта мастерская, в которой старшие братья бывали.

Александр Иванович дружил с моим отцом. Они часто засиживались у нас дома на кухне с ещё одним другом отца – Мяккиевым Николаем Герасимовичем. Как водится, за столом возникали споры. Война оставила неизгладимый след в памяти их – фронтовиков-карелов. Мне, ребенку, прятавшемуся под столом, было не понять суть споров.

– Как дал бы тебе сейчас!.. – орал буйный во хмелю дядя Коля.

– Ты мне по уму!.. По уму докажи!.. – кричал в ответ раскрасневшийся Александр Иванович.

А мой отец брал на себя роль рефери и не давал спорам разгореться.

Не стало моего отца, Мяккиева, но Александр Иванович остался преданным другом нашей семьи. Человек разносторонне одаренный, уже, будучи на пенсии, он неплохо овладел фотоаппаратом. Когда мой средний брат Володя приехал из армии домой на побывку, Александр Иванович на другой день пришел к нам и сделал на память несколько снимков нас с Володей и мамой.

Александр Иванович вскоре перебрался с Участка в Аконъярви. Его супруга, тетя Настя, к тому времени умерла. Детей у них не было, и Александр Иванович остался один в благоустроенной квартире, расположенной в кирпичном двухэтажном доме, который для ветеранов войны построил поросозерский леспромхоз.

Повзрослев, однажды я навестил его. Попросил Александра Ивановича показать его рисунки. Тогда я увлекался рисованием, а брат Володя, сам хороший рисовальщик, и советовал мне их посмотреть. У старенького учителя сохранились лишь черновые карандашные наброски природы, людей, в которых я узнавал своих земляков. Помнится, в то посещение Александр Иванович как-то странно взглянул на меня, и у него вырвалось: «Эх, а ведь был и у меня мальчиш-кибальчиш…»

Я не знаю точно, что он имел в виду, но уловил, что в этот самый момент из далекого прошлого еще одна тайна всплыла и тут же канула в лету неразгаданной.

1967 г. 4Б класс, на 1 ряду в центре А.И.Ряговева

Воскресные лыжники

Анна Ивановна Рягоева

Первая моя учительница была невысокая и худощавая. Гортанный голос с характерным акцентом выдавал в ней карелку. Она учила нас писать, считать, рисовать с первого по четвертый класс. Все уроки вела сама.

Однажды на уроке рисования – это было в третьем классе – Анна Ивановна поставила возле доски на стул Нельку Кривицкую, первую в классе отличницу, и задала нам нарисовать её с натуры. Анна Ивановна придумала ей позу: одна рука вскинута вверх, другая – протянута вперед. В то далекое время все мечтали поскорее очутиться в коммунизме, и наша Нелька должна была будто бы символизировать это стремление.

Ребята с азартом взялись за карандаши. Стоять в такой позе даже исполнительной Нельке оказалось тяжело, и скоро она опустила вниз сначала левую руку, а потом и правую. К тому моменту творческий процесс всерьез увлёк весь класс, и мы заорали на Нельку: «Подними руки!» Это звучало почти как «хендэ хох!». Анна Ивановна подключилась, тоже стала уговаривать свою отличницу вернуть прежнюю позу. В ответ Нелька опустила вниз голову с двумя аккуратными черными косичками и расплакалась. На глазах у всего класса она впервые не смогла выполнить задание учительницы. Тогда мы стали срисовывать другой предмет. Кажется, это был лоснящийся от копоти походный котелок. Утерев слезы, отличница Нелька вместе со всеми азартно орудовала простым грифельным карандашом фирмы, как сейчас помню, «Сакко и Ванцетти».

Наша Анна Ивановна любила лыжи и зимой почти каждое воскресенье устраивала для всех желающих поход выходного дня – приглашала и учеников, и их родителей. Я всегда рад был составить ей компанию, как и моя мама. Истертые снегом лыжи с самодельными мягкими креплениями под валенки, бамбуковые или деревянные палки с болтающимися огромными кольцами на сыромятных ремешках – вот всё, что мне нужно было для похода. А еще рюкзак для бутерброда или пирожка. Мама быстренько сшила мне маленький рюкзачок из простой материи. Он верно служил, пока не затерялся в переездах.

Во дворе школы в назначенное время собиралась группа в 10—15 человек, и мы отправлялись в маленькое путешествие. Бывало, шли на лыжах на нашу поросозерскую сопку. Самый высокий и крутой спуск там назывался Могилёвка. С Могилёвки я долго не решался съезжать. В другое воскресенье катались с аконъярвской сопки, в следующее – с деревенской горки. Это несказанная радость для детей – показать родителям своё мастерство в катании на лыжах или просто подурачиться при них, а то и вместе с ними от души поваляться в зимнем пушистом снегу! Счастье неизмеримое!

Многое позабылось из прожитого, но походы выходного дня из далеких теперь 1960-х годов прочно осели в памяти. Эти моменты наполняли детство истинным счастьем. Мы росли счастливыми детьми.

Страшный вечер.

Тамара Ивановна Емельянова

Молодая, красивая, стройная, голову венчают светло-русые длинные, аккуратно уложенные волосы… Тамара Ивановна Емельянова преподавала русский язык и литературу и была завучем в школе на Участке. Помнится, её муж, высокий лысоватый мужчина с крепкими руками, работал кузнецом в гараже лесопункта. Когда жители Участка собирались на очередной субботник, – надо было расколоть и убрать дрова для школы, он приносил большую кувалду с длинной рукоятью и выбирал самые суковатые крупные чурки, которые другим не под силу было расколоть ни топором, ни колуном. При помощи кувалды и кованых металлических клиньев муж нашей Тамары Ивановны играючи разбивал их на части помельче и, громогласно похохатывая, требовал новых. От выступившего пота его лысина так же, как и её хозяин, весело блестела на солнце.

В один из мартовских вечеров я, тогда восьмилетний, надолго засиделся у своего друга детства Кольки Савченко. Когда вернулся домой, увидел в прихожей отца. Он лежал на полу и не дышал. Бледное лицо, закрытые глаза… Участковый фельдшер Слепухина, присев на корточки, держала его руку за запястье и щупала пульс.

Какие-то люди обступили нашего отца и негромко переговаривались. Была среди них и моя учительница Тамара Ивановна. Заметил я и растерянное лицо брата Володи, в ту пору четырнадцатилетнего.

Отца уложили на носилки, и скорая помощь увезла его в поселковую больницу. Мамы в тот день дома не было: она лежала в петрозаводской больнице. Не было с нами и старшего брата: Александр учился в Петрозаводске.

Когда отца увезли, взрослые тихо посовещались, после чего Тамара Ивановна повела нас с братом к себе. На улице стояла темень, страшно мело. У Емельяновых нас накормили и устроили на ночлег на широкой кровати. В тот вечер нам с Володей не сказали, что наш отец умер.

Тогда я не задумывался над поступком Тамары Ивановны. А ведь у неё и самой в то время было двое маленьких детей… С годами пришло понимание: красиво говорить, учить на словах, как правильно жить, умеют многие. А вот оказать конкретную помощь в трудную минуту по силам не всем. Наш завуч школы Тамара Ивановна Емельянова посчитала это своим долгом.

Директорский след

Татьяна Николаевна Мариш

Она была директором школы. Следующую ночь после смерти отца мы с братом ночевали у неё, да потом Татьяна Николаевна так и оставила нас у себя, пока не вернулась из Петрозаводска наша мама.

Татьяна Николаевна запомнилась мне высокой пожилой женщиной. Только сейчас понимаю, что в то время ей не было и пятидесяти лет. Чуть полноватая, длинные черные блестящие волосы всегда собраны на затылке в тугой узел, пытливые карие глаза… Она имела привычку поджимать нижней губой верхнюю. От этого на её маленьком подбородке образовывались мелкие складочки. Некоторые черты лица придавали ей схожесть с Надеждой Константиновной Крупской. В её интеллигентном обращении с учениками, с их родителями ощущался флер неведомого нам дореволюционного дворянского воспитания. Так ли это на самом деле, не знаю. Это интеллигентное обращение сопровождалось непреклонным стремлением дать нам, сельским неслухам, качественное образование. Мягкотелая податливость отсутствовала в Татьяне Николаевне напрочь.

Жила она в четырёхквартирном щитовом доме для учителей, который располагался сразу за школьной мастерской. Там же жили Титов Александр Иванович, Рягоева Анна Ивановна и кто-то еще – уже не помню.

Сын Татьяны Николаевны к тому времени закончил Тимирязевскую сельхозакадемию, в посёлок не вернулся, так что она жила в квартире одна.

Историк по образованию, Татьяна Николаевна имела дома много книг соответствующей тематики. Когда я был в классе третьем – четвертом, одну из них она предложила мне прочитать. Не вспомню ни названия, ни автора книги, ни замысловатых имен главных персонажей. Хотя нет, постойте… Кажется, их звали Чон и Пома. Эта выдуманная история про первобытных людей – мужчину и женщину – тогда произвела на меня неизгладимое впечатление. Автор рассказывал, как трудно приходилось первым людям выживать в дикой природе, полной саблезубых тигров, бизонов и прочих опасных тварей. Предки главного героя жили еще на деревьях, а главные герои к тому времени уже спустились на землю и передвигались по земле без помощи рук. Однажды, испытывая муки голода, они случайно попробовали жареное мясо погибшей в пожаре лани. Оно показалось им вкуснее сырого, к тому же жареное мясо легче было разжевать. Потом на героя напал саблезубый тигр. Он попытался спастись от хищника на дереве. Ветка, за которую он ухватился, чтобы вкарабкаться наверх, обломилась, и он свалился на землю. Опасный хищник с широко разинутой пастью в прыжке напоролся на острый обломок, намертво зажатый в руке, и получил смертельное ранение. Обломок ветки на глазах у сородичей неожиданно превратился в грозное оружие и стал прообразом копья. Панцирь съеденной черепахи оказался удобным тазиком для переноски мелких плодов, предметов. И так далее. Когда же холодной снежной зимой главный герой потерял свою преданную подругу и загоревал, я не выдержал и заплакал. Чтобы скрыть от братьев брызнувшие постыдные слезы, стремглав выбежал из дому и спрятался в закутке нашего дровяного сарая.

Теперь я понимаю, что автор книги исповедовал дарвиновский подход в развитии человека. Татьяна Николаевна желала, чтобы он накрепко засел в моей голове, и у неё получилось.

Потом наша семья перебралась с Участка в Аконъярви. Татьяна Николаевна уехала из Поросозера в Вешкелицу. След её для меня затерялся.

Праздник непослушания

Двухэтажная аконъярвская школа, поставленная на возвышенности, казалась мне огромной. Справа от неё отдельным строением возвышался спортзал, а в нём – настоящая баскетбольная площадка. Такого в участковой школе, где я учился прежде, не было и в помине. Вплотную к спортзалу примыкала мастерская, там учитель труда Борисов Петр Борисович обучал нас столярному и слесарному делу. Между собой мы звали его Подосиновик за красный берет, который он неизменно носил с весны и до поздней осени. Два урока из школьной программы – физкультуру и труды – мы любили и отдавались им всей душой, а все остальные интересовали нас поскольку-постольку.

С трудом дождавшись окончания очередного урока, со звонком сломя голову выскакивали мы из класса в широкий коридор. Неслись по школьным этажам, грохоча каблуками по деревянным ступеням лестниц. Если погода была сносной, с пронзительными воплями счастливой оравой устремлялись на школьный двор и орали, скакали там до одури. Это и было любимым нашим занятием – во всё горло орать всей оравой. Звонок на следующий урок с трудом усаживал нас за парты, потных, растрепанных. Но и на уроках мы продолжали вертеться, шептаться, перекидывать друг другу записочки и даже перебегать неслышно на цыпочках к соседу за парту.

В 13—14 лет наступил возраст беспричинного непослушания учителям. Наша пацанская среда презирала сверстников, отличающихся от нас примерным поведением.

Где учитель, где ученики, трудно угадать…

История с географией

Татьяна Васильевна…

Она пришла в нашу школу, когда я перешел в седьмой класс. К тому времени я целый год уже проучился в аконъярвской восьмилетней школе.

1 сентября 1969 года на общешкольной линейке директор школы Гормин Николай Дмитриевич представил новых учителей. Среди прочих была учитель географии – Татьяна Васильевна. До неё географию нам преподавала учительница английского языка, потому что профильного географа в посёлке не было.

Новая географичка оказалась с нами, пацанами, почти одного роста. Это обстоятельство взвеселило мальчишескую половину класса, ведь в седьмом классе мы были на голову ниже наших девочек, оттого в сравнении с ними выглядели жалкими недомерками. Может, поэтому в каждом новом учителе мы пытались нащупать слабую струнку в характере?.. И не просто так выискивали. Беззастенчиво играя на тех слабостях, мы старались как можно шире раздвинуть рамки дозволенного поведения на уроках. Заодно на уроках мы разнузданно баловались, таким образом, мы проверяли «профпригодность» каждой новой училки,.

Я входил в число крепких разгильдяев класса, так что «подвигов» за мной числилось – было чем похвастаться перед пацанами. Так, однажды на уроке физики из резинки, закрепленной на растопыренных виде рогатки пальцах, бумажной пулькой вместо затылка своего товарища, в который метил, я залепил в лоб нашей физичке. Не специально, но всё же… Мягкая характером молодая учительница физики тогда меня простила. Дикая выходка на уроке сошла мне с рук.

И вот пришла очередь новой географички… На одном из первых уроков мы и приступили к такому «тестированию». Но не я был первым, и даже не мой друг Шура Хухляков…

Забегая вперёд, расскажу, что позже о Шуркину голову географичка сломает тоненькую указку. Дело было так: Хухляков не на шутку разбаловался и мешал ей вести урок, и Татьяна Васильевна треснула указкой ему по кумполу. Указка сломалась, и географичка тут же всучила Шурке обломки со словами: «Чтобы к следующему уроку починил!» Уже назавтра Шурик «перевыполнил» наказ – принёс в школу свежевыстроганную отшлифованную шкуркой указку. Правда, она больше походила на дрын погонщика коров. Шурка вертел им над нашими головами и хвастал, что уроки труда в мастерской Петра Борисовича не прошли даром. Когда Шурка размахивал этим дрыном, раздавался шелестящий змеиный посвист. Помнится, мы, пацаны, накинулись на Шурку, мол, такой указкой и убить можно. Но Шурик легко перевёл стрелки на своего отца-плотника. Дескать, это он выстрогал такую указку.

Так вот не я и не Шурка первыми приступили к тестированию географички. Пионером в этом деле стал другой мой закадычный дружок – Вовка Загорец. Он и оказался «на острие эксперимента», пытаясь недозволенное продвинуть в рамки дозволенного.

В тот раз у нас не было заранее подготовленного «сценария». Всё получилось спонтанно – кто во что горазд.

Сидя на задней парте, Вовка активно мешал географичке вести урок. Наконец терпение её лопнуло. Она поставила Вовку в угол. Посчитав наказание достаточным, повернулась к нему спиной и спокойно продолжила урок. Из того самого угла маленький Загара начал разыгрывать для нас немой спектакль: строил рожицы, шевелил губами, руками, неуклюже копируя движения географички, – одним словом, паясничал. Какие там хребты Кавказских гор на карте, по которой скользила указка географички!.. Всё внимание наше занимал Загара. Географичка с удивлением замечала наши смешки и даже осмотрела себя несколько раз, пока не заметила кривляку. Подойдя к нему, она легонько ткнула его пальцем в живот. Мол, ты чего это? Загара по-хамски ответил ей тем же. От такой наглости все девчонки в классе ахнули. И тут в маленькой женщине проснулся огромный лев. Географичка беззастенчиво схватила хама за шиворот и играючи вышвырнула из класса в коридор, громко захлопнув за ним дверь. Мы не ожидали от неё такой силы! В классе вдруг стало слышно, как бьется о стекло муха, очнувшаяся от дремоты в лучах осеннего солнышка. Дальше до самого звонка урок проходил в идеальной тишине – её называют гробовой.

Полные сочувствия к Вовке, мы гадали, что ждет его по окончании уроков. Но нет, никто не вызвал его к директору, между прочим, орденоносцу. Его мы искренне уважали и побаивались: в апреле 1945 года на Эльбе наш директор, Николай Дмитриевич Гормин, встречался с союзниками. Он мог свободно дать поджопника любому хулигану, так что от него за те выходки на уроке географии нам бы хорошо прилетело. Значит, сделали мы вывод, географичка директору не нажаловалась.

С того дня в классе учительницу географии между собой мы стали звать Татьянушкой. Вообще говоря, почти всех учителей мы награждали уменьшительно-ласкательными именами – Тамарушка, Нинушка, Иринушка и так далее. Но это вовсе не означало горячую любовь и уважение – чаще даже наоборот. А вот Татьянушку – Татьяну Васильевну – после того случая мы искренне зауважали. Её уроки вдруг стали для нас увлекательными. Когда она отходила от темы урока и начинала рассказывать про свои походы в студенчестве, мы с замиранием сердца всем классом слушали её. Под её истории Кавказские горы, раскрашенные на карте темно-коричневой краской, для нас зримо наполнялись снежниками, по ним взбиралась наша смелая Татьянушка. Так мы полюбили географию наравне с физкультурой и трудами.

А когда перешли в восьмой класс, Татьяна Васильевна на летних каникулах организовала для нас незабываемый многодневный поход. Набралось около десяти желающих отправиться с географичкой. В их числе были я, Шурка, Загара.

Итак, ранним июньским утром 1970-го года наша группа отправилась в путь. Сначала на рейсовом автобусе мы доехали до Марциальных вод. Там для нас провели экскурсию, показали большой деревянный подсвечник, выточенный руками царя Петра 1. Потом через Спасскую губу пешком мы добирались до водопада Кивач. Путь к нему преградило извилистое озеро Мунозеро. Наша орава сгрудилась на берегу и привычно орала до тех пор, пока с противоположного берега не отчалила лодка. За веслами оказалась женщина.

Мы переправились на другую сторону озера и заночевали тут же, на берегу, у костра. Нам бы лечь поспать, чтобы набраться сил к завтрашнему переходу, так нет!.. Неугомонные, мы с ребятами прихваченным с собой топором срубили прибрежную березу: хотели сделать плот и поплавать на нём, порыбалить. Но первое же берёзовое бревно пошло ко дну. Так, как говорят, «эмпирическим путём» мы узнали, что свежесрубленная берёза намного тяжелее вытесненного ею объёма воды. Потом на нас напали потревоженные местные клещи, но обошлось. На комаров мы вообще по привычке не обращали внимания.

На следующий день тропами, известными лишь одной Татьяне Васильевне, ну, может, еще партизанам Великой Отечественной войны, наша группа добралась до Кивача. Осмотрели тамошние свилеватые карельские берёзки. От попытки прыгнуть в водопад нас отговорили наши девчонки.

Потом мы вышли на дорогу. Случайный шофёр пустой хлебовозки не проехал мимо нас. Да и как было не подобрать отчаянно орущих и машущих руками детишек с котомками за плечами?.. Миниатюрная Татьяна Васильевна ничем не выделялась среди нас. Машина ехала в Кондопогу за хлебом, а нам как раз туда и надо было. Мы загрузились в пустой фургон и поехали. То ещё веселье было: шум, гам, хохот, пыль до потолка, особенно когда подбрасывало на ухабах.

В Кондопоге мы посетили гидроэлектростанцию с вращающимися посредине длинного зала огромными генераторами тока. Затем – целлюлозно-бумажный комбинат, где воочию наблюдали, как делается бумага. В огромном цеху стояла тридцатиградусная жара, и время от времени приходилось припадать к спасительным колонкам, через специальные решетчатые окошечки которых в цех подавался холодный воздух. Потом нас водили на фабрику, где делали пластмассовые игрушки. Хоть убей не помню, где она находилась! Может, это был отдельный цех при ЦБК?..

Переночевав в кондопожской школе, на следующий день наша группа отправилась на поезде в Медвежьегорск. Там в школе №1 мы ночевали в соседстве с огромными чучелами волков, лосей, медведей, расположившимися в школьном музее и доступными для обозрения. Как ни странно, никто из нас, ребят, не пытался оседлать лося или медведя. Утром мы взобрались на Медвежью гору. Наткнулись там на дзот времён Великой Отечественной, он был из толстенного металла. Но залезть внутрь не удалось, как и в подземный ход неподалеку. Пугая мрачной темнотой, он вел не иначе как в царство Аида. А фонарик-то никто из ребят с собой в поход не взял! Иначе бы обязательно нашли в закоулках пещеры страшного Аида и выволокли за бороду на свет божий!

Дальше на автобусе мы приехали в Повенец, где наблюдали работу шлюзов Беломорско-Балтийского канала. Очень впечатлило всех действо, когда в загороженном огромными воротами длинном бассейне прямо на глазах вскипает и быстро поднимается уровень воды, а на её поверхности покачивается доверху гружёная огромная самоходная баржа. Все было для нас в диковинку, впервые.

Напившись вволю воды из канала, пешком мы отправились в повенецкий зверосовхоз. У Славика Иявойнена, ещё одного моего друга детства, случилось расстройство желудка. Он чем-то отравился. Я помогал ему как мог. Взвалил на себя его вещи, так и шёл дальше: свой рюкзак тащил на спине, Славкин – на животе.

«Клыня! – Это моя кличка. – Спасибо!» – со слезливыми нотками в голосе благодарил меня Славик, вылезая из очередных придорожных кустов. Так и шли, приотстав от остальной группы. Чем хорош туристический поход? Он вырабатывает чувство взаимовыручки, предлагая на выбор благородные поступки.

Зверосовхоз, куда мы доплелись, специализировался на выращивании пушных зверьков. Нам показывали в клетках норок – обыкновенных бурых и сапфировых, то есть благородного серебристо-дымчатого окраса. Шкурки имели широкий спрос, совхоз в то время преуспевал, и люди, работавшие в там, были довольны. А ещё, как я подозреваю, шустрые зверьки чудесным образом благотворно повлияли на Славкино здоровье. Как именно они помогли – кто его знает, да только после посещения зверосовхоза Славка забрал у меня свой рюкзак и больше никому не пытался его всучить.

Повенец оказался конечной точкой в нашем недельном путешествии по Карелии. Возвращение в родное Поросозеро было более чем благополучным. Поход ещё больше сдружил нас и сплотил вокруг Татьяны Васильевны.

Уже во взрослом возрасте вспоминая тот поход, не перестаю удивляться. Во-первых, вопросы, куда сходить, что посмотреть, Татьяна Васильевна решала на месте без проволочек. Как она успевала обо всем договориться, уму непостижимо! А во-вторых, ведь не побоялась Татьяна Васильевна ответственности за нас, юных лоботрясов, а главное, за наши жизни. Значит, безоговорочно верила нам.

Если Татьяна Николаевна, директор школы на Участке, когда-то напитала меня духом материализма, то учитель географии аконъярвской школы Татьяна Васильевна вдохнула могучий дух странствий, который до сих пор «не дает старику мне покоя»32.

Людмила Тимофеевна Баранова

Уникум Тимоха

Людмила Тимофеевна Баранова

Девятый и десятый класс мы заканчивали в средней школе поселка лесозавода33. А до этого я учился в восьмилетней школе на Участке, и она, одноэтажная, казалась мне маленькой в сравнении с двухэтажной школой в Аконъярви. Теперь же аконъярвская и сама оказалась в роли «падчерицы», потому что кирпичная трехэтажная средняя школа в ЛДК с центральным отоплением была выше всяких сравнений. В ней был большой спортзал, просторная столовая. Три школы в Поросозеро, возвышаясь одна над другой, словно показывали ступени приобретенных нами знаний.

Баранова Людмила Тимофеевна стала для меня третьим директором школы. Вела она математику. Время в тот период подвинуло историков, и большей частью математики с физиками возглавляли учебный процесс в наших школах.

Мы, в сентябре впервые переступившие новый порог, с удивлением наблюдали, как местные дылды, завидев директрису, неспешно шагающую по длинному школьному коридору, вжимались в стенки, как будто стараясь занять как можно меньший объем. Это надо было видеть! Или слышать тот шепоток, похожий на легкое дуновение ветерка в погожий денек, который разносил по коридору: «Тимоха идет!» Не мы, а неведомые наши предшественники придумали уважаемому человеку эту кличку. До сих пор меня удивляет, каким образом эта невзрачная на вид женщина в очках сумела безоговорочно подчинить себе немалый коллектив…

Людмила Тимофеевна пришла к нам в десятый класс вести математику. Поначалу несколько уроков она изучала наши способности к её предмету. Давая новый материал, спрашивая старый, отчего-то морщилась, недовольно хмыкала. Наконец её прорвало. «Мне не нравится, как вы сидите!» – сказала она, сердито сверкнув круглыми стеклами очков. Баловство на уроках нами было оставлено еще в седьмом классе, поэтому в ответ мы недоуменно крутили головами, посматривая друг на друга, и не понимали причину её претензий. Не откладывая в долгий ящик, энергичная математичка тут же на уроке стала пересаживать нас. С одноклассницей Таней Кондрашиной мы сидели за одним столом на первом ряду, если считать от окон. Директриса указала мне на последний ряд неподалеку от входной двери, оставив Таню на прежнем месте. Цель пересаживаний окончательно прояснилась, когда отличники класса заняли весь первый ряд, хорошисты – второй, оставшиеся – последний. Ядовито-зеленый цвет панели стены, к которым были придвинуты столы третьего ряда, красноречиво намекал занявшим его: вы – болото! Когда закончился тот урок, все вопросительно уставились на Тимоху. Она спокойно сообщила, что на других уроках мы можем занимать прежние места, а в указанном порядке нужно садиться лишь у неё.

Разъясняя новый материал, Тимоха теперь обязательно вызывала кого-нибудь с первого ряда: так ей легче работалось. Часто это была Алла Мерзлова. Вдвоем у доски они решали длиннющие примеры по алгебре, производили в уме вычисления с трехзначными цифрами, доказывали многоэтажные тождества. Зачастую Мерзлова превосходила директрису в скорости устного счета. В ответ та похваливала способную ученицу. Мы с нашего «болотного» ряда лишь хлопали глазами.

Как я понимаю, таким способом директриса пыталась выявить и развить математические способности у тех, у кого, по её мнению, они имелись. Новшество в какой-то мере отразилось на нас, хотя мы не особо придавали ему значение. Убоявшись премудростей науки, покинул школу Славик Иявойнен – товарищ, которому я когда-то помогал в походе нести рюкзак.

В этой связи сразу вспоминается преподаватель высшей математики из Петрозаводского государственного университета, где я потом учился. Из-за неё все студенты-технологи лесоинженерного факультета боялись высшей математики пуще огня. На нашем отделении училась городская девочка, которая так и не смогла сдать зачеты по её предмету и вынужденно ушла с курса. Позже с удивлением я узнал, что она перевелась в другой вуз и впоследствии стала успешным преподавателем математики в школе.

К слову сказать, немногие из нашего десятого класса, занимавшие у Тимохи первый ряд, окончили вузы. Справедливости ради еще отмечу: ученики поросозерской школы на районных олимпиадах выделялись твердыми знаниями в области математики. Но мне этот предмет так и не полюбился.

А когда по школе неожиданно разнеслась весть, что Тимоха сломала правую руку, многие из нас кощунственно радовались несчастному случаю. Мы яростно спорили между собой: две недели или больше не будет она вести уроки? «Больше!» – кричали знатоки переломов, с жаром вспоминая, как ломали себе пальцы, руки, ноги, шеи и каких страданий это им стоило. Почти все ребята из нашего 10 А оказались «специалистами» в болезненной теме. Конечно же, мы понимали, что взамен нам дадут другого учителя, вот только кого и когда – гадали мы.

Прозвенел звонок. Мы, надеясь на замену, заняли свои места в привычном порядке. И вдруг отворяется дверь и твёрдой походкой в класс входит… сама Тимоха! Маленькая, с крупной головой. Загипсованная, чуть покачивающаяся правая рука её на темной привязи напоминала готовый к бою автомат.

«А что это вы не так сидите?» – спросила она обыденным тоном и прицельно повела в воздухе своим «автоматом». Мы, дылды в сравнении с ней, мелко засуетились, кинулись рассаживаться по установленному Тимохой ранжиру. Одновременно в головах завертелось ехидненькое: «Как же она будет писать?»

Когда мы уселись в нужном порядке, стали выжидающе переглядываться между собой. Словно услышав безмолвный вопрос, Тимоха подошла к доске, подхватила пальцами левой руки мел и принялась объяснять новый материал, попутно делая записи. Нам тогда совершенно неведомо было слово «амбидекстрия»34. А директриса наглядно продемонстрировала, что оно обозначает. Мел в её левой руке уверенно стучал по доске, росли столбцы цифр, пояснения к ним, соответствующие стрелочки. Увлеченная Тимоха совершенно не замечала отвисшие от удивления челюсти своих учеников, она лишь шепотом просила тех, кто выходил к доске, стирать тряпкой и свои, и её записи, чтобы освободить место для новых.

«Когда?! Как она научилась свободно писать левой рукой?!» – гадали мы. Помнится, в тот день наш 10 А получил глубокий моральный нокаут, если таковой существует в природе. Истинное уважение к подвижнику своего дела, Людмиле Тимофеевне Барановой, родилось у нас много позже и навсегда.

Альбина Владимировна Введенская

Соратница Альбинушка

Альбина Владимировна Введенская

Думаю, каждого из нас когда-либо посещал вопрос: а не напрасно ли я живу? В этой связи мне вспоминается осужденный строгого режима Коля Ратников. В свое время я без всякой корысти помог ему в одном вопросе. Позже, встретившись в глухой сибирской тайге, он поведал мне о своей жизни и вдруг бросил фразу: «Я бы хотел быть похожим на вас». От Ратникова, не раз битого жизнью и отбывающего наказание за серьезное преступление, этот искренний комплимент, адресованный мне, человеку в погонах, дорогого стоит. Тогда, в лесу, у меня даже возникла мысль: не зря живу.

О своей многотрудной жизни в Сибири, может быть, расскажу когда-нибудь, но сейчас – о Карелии…

В 2002 году я вернулся в Петрозаводск и даже не мог предположить, как соскучился по родине! С головой окунулся в изучение истории поселка Поросозера. Неделями просиживал я в Национальном архиве, в Национальной библиотеке, выискивая любую зацепку, которая имеет отношение к родному поселку. Конечно, при таком интересе судьба просто не могла не свести меня с главным поросозерским краеведом, учителем истории Альбиной Владимировной Введенской. В 1950-е годы она приехала с Вологодчины учиться в Карелию и навсегда полюбила озерный край. Ей не довелось учить наш класс. Может, и к лучшему, потому что, как бы в школьное время ни сложились отношения между учителем и учеником, они всегда накладывают отпечаток на их общение в будущем. Невольно каждый сравнивает другого тогда и сейчас. Так что наше знакомство состоялось, что называется, с «чистого листа». У Альбины Владимировны накопилось немало материалов по истории посёлка.

В первую встречу я без обиняков объяснил ей цель своего визита.

– Неужели ты думаешь, что получится книга? – спросила она с изрядной долей скепсиса.

И правда, я не блистал в школе успехами.

– Почему бы и нет? – ответил я.

Не пойму, откуда взялась во мне та наглая самоуверенность. И всё же Альбина Владимировна тоже поверила в меня. Мы стали, так сказать, соратниками по перу. Больше того, нас накрепко связала творческая дружба – явление редкое между учителем и учеником.

3 марта 2011 года состоялась презентация нашей совместной с Альбиной Владимировной книги «Малая родина». Она проходила в зале Центра национальных культур города Петрозаводска.

Взял слово заведующий кафедрой дореволюционной истории России ПетрГУ Александр Михайлович Пашков. Он отметил, что книга проникнута теплым чувством любви к малой родине, затем добавил, что такой историей не каждый город в Карелии может похвастать. Позже Александр Михайлович даже предложил мне поехать с ним в Москву на ежегодный съезд краеведов, заверив: «Ваш материал будет там выглядеть достойно».

Наша поездка не состоялась. Причины уже не помню. Зато вдвоем с Альбиной Владимировной мы часто ездили в Поросозеро, где выступали с нашей книгой перед земляками и каждый раз при этом чувствовали себя настоящими именинниками. В дороге, пока я вёл машину, Альбина Владимировна много и подробно рассказывала о прожитом. Некоторые воспоминания отличались откровенностью, так что порой казалось, что на заднем сиденье расположилась моя ровесница.

5 октября 2016 года я получил тираж новой своей книги о Поросозеро «Я – Мы». Пролистав её, с ужасом обнаружил: в тексте пропущена одна подглавка. Расстроенный, едва вспомнил, что заканчивается День учителя. Набрал номер телефона Альбины Владимировны. Она ответила слабым голосом. Оказывается, в те дни Альбина Владимировна проходила лечение в санатории «Марциальные воды». Сильно скучала там и даже хандрила. Но мне удалось ее разговорить, потом она искренне благодарила меня за звонок: «Один ты меня не забываешь!» А в конце разговора даже назвала меня Коленькой – так обращалась ко мне лишь покойная мама…

Я пожаловался Альбине Владимировне на испорченный тираж новой книги.

– Может, вставку заказать к книге? – участливо, сердечно посоветовала она.

А я чуть не заплакал от нежности, заполонившей душу. Все прежние мои огорчения показались вдруг невзрачными и мелкими.

«Наплевать на испорченный тираж! Раздарим, если не получится выправить», – так думал я в ту минуту.

Подлечившись, Альбина Владимировна охотно согласилась ехать в Поросозеро на презентацию теперь уже моей книги. В пути она снова пересказывала мне свою жизнь. Как видно, раскусила, что я люблю слушать рассказы о пережитом из первых уст. В октябре 2016-го, с 19-го по 21-е число, мы вместе были в Поросозеро, тогда мне казалось, наши отношения долго еще будут продолжаться, впереди ещё много разговоров, книг, интересных открытий…

А 29 ноября Альбины Владимировны Введенской не стало. Не стало Альбинушки, моего настоящего товарища и соратника. Оказывается, она скрывала и никому не жаловалась на свою смертельную болезнь. Мужественный человек! Но грусть с души гонит мысль: при жизни Альбины Владимировны мне удалось воплотить её мечту – издать книгу об истории Поросозера – поселка, ставшего ей родным. Труд, затраченное время оказались не напрасными.

Когда-то она подарила мне домотканый коврик-кружок, сотканный её руками.

– Пусть будет память, – сказала Альбина Владимировна и застенчивая улыбка тронула её губы. Ковриг лежит на моем «писательском кресле» возле компьютера, он постоянно на глазах. Смотрю на него, и приходит мысль:

И все-таки не зря живу!