Читать книгу Стихомысли. 1967—2017 - Николай Константинович Сальницкий - Страница 2

Снегов и сопок бесконечность

В иллюминаторном стекле,

И все понятней слово – вечность

Становится тебе и мне.

Какая сила волновала

Поверхность каменных махин

И не скупясь, чередовала

Ряды подножий и вершин?

Сними-ка шапку, «царь природы»,

Не собирайся покорять,

Ведь эти кряжи и отроги

От сотворенья здесь стоят.

Послушай два часа полета

Не шум моторов – звук снегов

И, может быть, услышишь что-то

Из песен каменных Богов.

У лукоморья Вечный Холод

Туманы, снег, дожди, ветра:

Ученый кот уже не молод,

Он мерзнет даже у костра;

Идет направо – хвостик греет,

Налево – ушки веселит.

Там чудеса: Там рожь не сеют,

Корабль на мели сидит;

На непроторенных дорожках

Следы искусственных зверей;

Там Нижне-Янск на курьих ножках,

Да в Тикси тысяча дверей.

Там леса нет, две сопки лысых;

(По ним не ходят даже крысы)

И порт, изогнутый в дугу,

В нем тридцать витязей болезных

Чредой не ходят бесполезной

Совместно с дядькой бьют деньгу;

Там Портнадзор рукой суровой

Зажать стремится речника;

Тиксинский Кэп метлою новой

Метет, его рука крепка…

Ух! Волосата та рука!…

В Москве жена-царевна тужит,

А муж ей в Тикси верно служит

И ступы с рыбой дорогой

В Москву летят (само собой);

Без солнца там детишки чахнут;

Там дух простой: деньгою пахнет!

И я там был, и я там пил;

С похмелья видел дуб зеленый

Макушкой в море погруженный,

В корнях был кот – он волком выл.

Какая прелесть – Север мой!

Здесь замораживает пакость

Туманов зимних слой густой,

Поэтому: «Не надо плакать».

Здесь незнакомый человек

(Я не просил) отдал сто тысяч

Мне, чтобы съел я чебурек,

И к адресу был безразличен.

Я не скажу, что он душой

Велик, презревши все земное,

Он просто мерить не деньгой

Привык свое…, да и чужое.

В моей душе заледеневшей

Оттаял первый ручеек,

Средь «новых русских» уцелевший

Мой старый Север все живет.

Мой милый друг, тебе как с Дона,

Я с Колымы письмо пишу:

«Я волен,

Я казак

С поклоном…

Живу,

Надеюсь

И дышу…»

Я на Колыме не сидел,

Там я не мотал срок,

Вольно я работал и пел:

Так уж рассудил Бог.

Много с той поры утекло

В Колыме прозрачной воды,

Но зимнее я помню тепло

И летние полярные льды.

Колыма течет в душе моей

В Ледовитый мой океан,

Корабли мои идут по ней

Вверх и вниз: кому, какой план.

Там порою рвался металл,

Ветер отходную свистел,

Уходили те, кто устал,

Больше было тех, кто терпел.

Ходят корабли по реке,

Исполняя водный балет

И глаза родных вдалеке

Смотрят им с надеждою вслед.

Колыма течет в душе моей

В Ледовитый мой океан,

Корабли мои идут по ней

Вверх и вниз: кому, какой план.

Тот, кто не был там – не поймет,

Тот, кто побывал – подтвердит:

Из сердца никогда не уйдет

Берегов колымских магнит.

Чтобы не случилось в Кремле,

Веселись пурга, или злись,

Будут навсегда на Земле

Колыма, Корабль и Жизнь.

Колыма течет в душе моей

В Ледовитый мой океан,

Корабли мои идут по ней

Вниз – в Зеленый Мыс, вверх – в Сеймчан.

Недопетый куплет, недопито вино-

Умер друг мой – Владимир Высоцкий.

Лучший друг мой – Володя, дружили давно:

Со второй мировой и с японской.

Как мне дорого все, чем дышал он, что пел,

Хоть ни разу не видел его я.

Не был он на войне, только все же сумел

В мирный день не вернуться из боя.

Он сражался за нас, заменяя струну,

Если лопнула, нервом покрепче!

Много песен он спел, не допел лишь одну,

Только разве от этого легче?

Если плачет душа за любимый народ,

Значит, нервы и сердце трепещут!

«Это разве поет?» – говорили – «…орет!»

И еще говорили похлеще.

Ты любил всех людей, мой отчаянный брат,

Это могут лишь сильные люди.

Не нажил ты добра, степеней и наград,

Но мы песен твоих не забудем.

Вот исписался карандаш…

Уж никому не нужен,

Его судьбы сверкнул палаш

И жар в груди остужен.

Зачем же жребий был таков,

Что быстро он исписан,

Что записал так мало слов,

Так мало умных мыслей?

Ему б еще писать, черкать,

Следить за мыслей ходом,

Но силы начали сдавать,

Изгрызен он, обглодан.

Оструган он до позвонков,

До сердца и до почек.

О, карандаш – отец основ

Всех запятых и точек!

В расцвете сил, во цвете лет…

Так мало сделано… Задумано так много!

Вот среди нас, его уж нет,

Осталась лишь его дорога…

Не люби меня, не надо,

Нашу юность не вернуть.

Нам любовь была наградой

За дальнейший тяжкий путь.

Путь ошибок и страданий,

Расставаний и измен.

Чтобы было пониманье,

Что любовь сильней, чем тлен.

Исчезает все на свете,

Лишь любовь живет всегда,

Пролетает словно ветер,

Оставаясь навсегда.

Не люби меня, не надо,

Я давно уже не тот.

Та любовь была наградой,

Что до смерти сердце жжет.

Мне нечего Вам дать в простом житейском смысле,

И ложе разделить я с Вами не смогу.

Я отгоняю прочь свои дурные мысли,

Немного вру я Вам, но в главном я не лгу.

Спасибо Вам за то, что Вы меня любили

Недолго, не всерьез, но все-таки меня,

Спасибо Вам за то, что молоды Вы были,

Спасибо Вам, что был так молод с Вами я.

Спасибо Вам, что Вы во мне освободили

Бесстрашие любви и мудрость бытия,

Спасибо Вам за то, что Вы во мне убили

Извечный страх воды за красоту огня.

Спасибо Вам за все. За чистоту порока,

За искренность любви благодарю я Вас.

Вы разожгли во мне так поздно, после срока

Божественный огонь и пламень не угас.

Я Вас любил тогда, когда о Вас не слышал,

Я Вас люблю сейчас, когда любить нельзя,

Я буду Вас любить, когда закроют крышку

И скажут: «…Грешник сдох…» – а я умру любя.

Не хватило ночи для двоих,

Следом дня за ночью не хватило,

Не хватило рук и губ твоих,

Не хватило маленькой и милой.

Охватил нас медленный пожар

Всей своей безжалостною силой.

Догорю, и мне себя не жаль,

Я с тобою маленькой и милой.

Отлетала, как во сне, душа,

(Не во сне ли ты меня любила?)

Ты была бесстыдно хороша,

Оставаясь маленькой и милой.

Я искал тебя так много лет,

Жизнь меня мотала, время било.

Думал я: «Тебя на свете нет»,

Ты была, но не моею милой.

Я себе не верю, что нашел,

Не бывает так, но это было!

В паутине городов и сел

Ты осталась доброю и милой.

Не исчезни только до конца

Дней моих, немногих до могилы.

Постараюсь с твоего лица

Я согнать печаль последней силой.