Читать книгу Морвоказ. Начало тайного пути - Николай Лепота - Страница 4

– Ты где? – раздался из темноты голос Норд. И еще раз сухо щелкнуло.

Я понял, что щелкают сухие веточки у нее под ногами, и возликовал. Тараканы откладывались. Но тут же молнии слились, превратились в облако, в котором растаяло окно, и я увидел свою кровать и себя, лежащего на ней. Кажется… я разговаривал с Вурдалачкой, и даже держал ее за руку! Или она меня? Да и кровать какая-то странная… Похоже на полку в вагоне, над которой еще одна – для чемоданов.

Почему я (настоящий я) еще дышал и даже разевал беззвучно рот, пытаясь указать Норд на ужасы в окне – не понятно. Какой, оказывается, крепкий у меня организм! Я даже помахивал руками в сторону окна. Правда, как-то куце: только кистями дергал кверху. Но все же.

– О! О! – наконец заговорил я.

Хорошо, что Норд не видела моих глаз.

– Что «о»? – услышал я ее голос и почувствовал, что она тянет меня за рукав от окна.

– Там эта тетка! – сдавленно прокричал я. – И я с ней! Беседуем чего-то.

– Где?

– Лежу, разговариваю…

Я понял, что это даже на бред не похоже. Это хуже.

– Не с теткой ты разговаривал. А с мамой своей.

И Норд туда же. Все-таки что-то случилось с нашей улицей! Или с нашим домом.

Самое страшное, что к ненормальности, оказывается, быстро привыкаешь. Норд рассказывает дикие вещи, а я стою и хоть бы что. Только чуть меня качнуло пару раз, привалился плечом к стене – и все.

– Я позвонила, открыла Ирина Сергеевна. Я попросила ее, чтобы она позвала тебя.

– Она, конечно: «Митя спит»?

– Почти. «Дмитрий принял ванну и, очевидно, уже спит».

– Ишь ты… Дмитрий. Это не к добру. – Дмитрием меня всегда называли перед тем, как призвать к ответу.

– Я тогда говорю, что мне очень надо. А она, что он – ты – застудит ноги.

– Ишь ты!.. Значит, знает, что меня дома нет, но не хочет сознаваться.

– Ничего не знает, слушай. Я ей тогда говорю: «Он мне «Книгу синих сказок» обещал. Мне очень нужно – реферат пишу».

– Какую это я тебе книгу обещал?

– «Синих сказок».

– А что, есть такая? – пролепетал я.

Будто не было более важных вопросов!

– В мире есть все, о чем мы хоть раз сказали. А раз я это почему-то сказала, то, значит, есть и это.

Почему-то мне от ее слов нехорошо стало. Захотелось увидеть лицо Норд. Она ли это? Не то чтобы я сомневался… Но как-то она заговорила – совсем не так как прежде.

Я протянул руку и потрогал ее повыше локтя. Норд была в майке с короткими рукавами, и я коснулся ее кожи. Кожа была чуть озябшая от августовского холода ночи, но мягкая и живая. Кожа моей подруги. Мне, кажется, я бы даже запах ее ни с каким другим не перепутал, хотя плохо чувствую запахи. Наверное, ее запах был мною придуман: «Морозный крик белой птицы». Вы можете учуять птичий крик?.. Наверное, это все от тех самых романтических «чаек над свинцовой водой», которых я придумал еще в мирное время.

Принюхиваться я не стал – это было бы неуважительно. И смешно. А мне было не до смеху.

– Тогда Ирина Сергеевна, поправила свои волосы и пригласила меня войти… Кстати, у нее почти такой же оттенок волос, как и у меня. Я не замечала…

– Какой такой!?.. – вскричал я уже привычным сдавленным криком. У нее каштановые. Коричневые таки…

– Хм! Она же молодая женщина. Сегодня у нее каштановые волосы. Завтра – светлые.

– Завтра еще не наступило, а у нее уж… – тут меня осенило: – А глаза у нее какие?

– Не белые – это точно.

Не поймешь, когда Норд шутит, а когда говорит серьезно. Она в отличие от меня пропускает пустяки и сосредотачивается на главном.

– А все же: зеленые или коричневые? – настаивал я на своем.

– Что я, твою маму не видела никогда прежде? Глаза у нее голубые с зеленью. Такие же почти, как и у меня.

– Нет! У тебя только голубые. И… какие-то золотистые от солнца.

– Так не бывает, – спокойно возразила Норд.

– Ну, ладно… – Я все же хотел докопаться до главного: – Это обычно у нее, у мамы, зелено-голубые. А сейчас? Какие были сейчас?

– Не обратила внимания. Темно было. И она мне, кажется, в глаза не смотрела.

Я схватился за уши:

– Это не моя мать! И отец какой-то… Про лыжи вообще молчит в последнее время. Не они!

– Но похожи, – только и сказала Норд.

Да, ее нервы можно изучать в космических институтах и на их основе выпускать сверхпрочные материалы. А я… А я буду стараться быть таким же. Но только трясет всего. Но не от страха. Нет, я боюсь, конечно, но трясет по-другому – как перед стартом. Там ведь тоже страх, но какой-то свой: боишься, что ноги станут ватными, и ты ничего с ними не сможешь поделать. Хотя и знаешь, что это только кажется. Главное – стартануть вовремя и лететь вперед.

Вот и сейчас появилось неудержимое желание стартануть! Все сокрушить, и все разузнать! Полететь в черноте ночи стремительно, взмыть до самых облаков. После молний на стекле это уже не казалось невозможным.

– Я вошла и стала ждать в коридоре, – продолжала меж тем Норд. – Ирина Сергеевна заглянула на кухню и говорит: «Алексей, это Светлана. К Дмитрию за книгой».

– Как робот какой-то: Алексей, это Светлана…

– Это ты навинчиваешь, – не согласилась на этот раз Норд. – А вот дальше… Она зашла в твою комнату и стала с тобой разговаривать.

– Если это и мама, то она сошла с ума. Разговаривает сама с собой, – скептически заметил я, намекая на то, что переодетое в мою мать существо разыграло для Норд дешевенький спектакль.

– Нет, с тобой.

– Ты что? Я же сидел под окном. С другой стороны.

– Я слышала, как она с тобой разговаривала.

– А я тебе там спокойной ночи не пожелал?

– Не знаю. Но кто-то бубнил.

– Вот именно, что кто-то… А, может, это она сама?

– Нет, – уверенно сказала Норд. – Это был другой голос. Еще чей-то. И вообще похож… – Она прямо посмотрела мне в глаза.

Ну, что делать? Из дома идти некуда, и в дом нельзя: там уже и без меня полно народу. А если бы я вошел? Куда бы тот второй делся? Растаял бы? Превратился в пыль под кроватью? Или бы драться кинулся?

– Может быть, тебе послышалось? – на всякий случай спросил я.

– Может быть, – сказала Норд. – Пойдем.

И она вновь потянула меня за рукав.

– Куда?

– На чердачок. (Так она называла свой мезонин). Там у нас теперь будет штаб. Надо подумать хорошенько и решить, что делать дальше.

Штаб там и без того у нас всегда был. За бревенчатыми стенами небольшой комнатки с одним окошком, с гобеленовым ковриком над старым кожаным диваном было всегда уютно. Здесь мы слушали музыку, разговаривали. Когда шел дождь, смотрели сквозь стекло единственного окна нашего убежища. Легко было представить, что мы в джунглях – под огромными эвкалиптами, как по бородам мхов и лианам течет вода…

В ясные дни просто глядели за город – отсюда был хорошо виден ближний лесок и целый океан желтых пшеничных полей. Стороной от них бежал овраг с высокой пестрой травой и ручьем на самом дне. Можно было смотреть и говорить. Или молчать.

Ночью я здесь никогда не был, какой она кажется из этого окна? Огромной, вездесущей? Или просто придуманной сказкой?

Мне понравилась идея Норд. Скорее укрыться за толщей стен. Можно даже не включать свет, чтобы не привлекать внимание посторонних. (А кроме нее в тот миг все для меня были посторонними). Включить фонарик и подумать. Только вот о чем? О чем мы будем думать? А ковер? Мы же пришли для того, чтобы снять его с моей стены и выбросить....

– Норд, о чем мы будем думать? И почему мы уходим без ковра?

Мама, будь она со своими волосами, будь она моей настоящей мамой, могла бы гордиться мной в эту минуту – моей смелостью и рассудительностью.

Норд уже пробиралась меж кустов к ограде. Приостановилась:

– О чем думать? А вот об этом.

И ткнула меня чем-то твердым в бок.

– Что это?

Я пошарил в темноте руками. Ничего не видно. Только профиль Норд, ее локон черных сейчас волос на фоне слабо светившегося звездного неба.

– Вот, – еще раз подтолкнула она мне что-то прямо в руки.

Я ухватился, сжал пальцы и понял, что это – книга. Хотел, было, что-то сказать, но язык тут же застрял у меня между зубов. Я понял, что это за книга. Провались все! Не было у меня никогда «Книги синих сказок»! Я даже не слышал о такой.

– Теперь понял? – услышал я издалека голос Норд.

И более ни слова не говоря, она пошла вперед. Я последовал за ней, и уже абсолютно черная стена – без всяких звезд – стояла у меня перед глазами. И ничего я не понял.